Вся беда от стыда

Улица с Садовой на Сретенский бульвар; виден переулок; на углу влево церковь, за домами высится Сухарева башня.

Сергей Петрович и Ипполитов останавливаются подле дома с вывескою сапожника, у фонарного столба.

Сергей Петрович. Чудное место выбрано для прогулки!.. Маленький, нечистый переулок, где живут швеи, цыгане, жиды… И здесь будет она одна с ним?.. Нет, это ложь, святотатство!.. Они хотят меня с ума свести.

Ипполитов. Если б не вечер у Гусыниной, и я сказал бы то же.

Сергей Петрович. Дай, еще раз прочту для куражу дорогие строчки! (Вынимает письмо из жилетного кармана и пробегает его.) «Эта чудная, таинственная связь заставляет ее покоряться, его воле…» Таинственная связь? А! увидим!.. (Пробегает еще письмо.) «Хотите доказательств? Ныне, в семь часов вечера, он приказал ей быть…» Хочу ли? Вот я и здесь, ровно в семь часов, мамзель Медовицына! Верен рыцарь вашему призванию!.. Но берегитесь… если не найду их вместе, я приволоку вас к ногам ее, как подлую клеветницу.

Ипполитов. Отсюда видно кто идет и едет по Садовой и переулку.

Сергей Петрович. Прекрасно!.. бесподобно!.. Настоящий раек!.. О! глаза мои поймают теперь и муху, которая перелетит через переулок. Какая перспектива домиков! Все обители невинности и добродетели!..

Ипполитов. Как будто знакомая карета едет по Садовой.

Сергей Петрович. Карета их; узнаю ее между тысячи. Остановились… из нее выходит она!.. Дает знать человеку чтобы за ней не следовал… У угла встретил… он… ее любезник!.. Не пойти ли им навстречу? не убить ли ее позором?..

Ипполитов. Вспомни, что сказали тебе дома: «Не забудь там, что у тебя есть отец, который никогда не обманывал твоей любви, который умрет с горя, если ты позволишь себе какие-нибудь крайности».

Сергей Петрович. Правда, теперь одно презрение! Из чего же горячиться?.. Какое имею право?.. Она невеста его, обручена с ним, а я… что ей?.. Пококетничала со мной… разве это первая? Мне сказала ни да, ни нет… Недаром плакала!.. И что ж мне в сердце, измятом пятилетнею связью с женихом? Пускай любезничают, сколько душе угодно; я им не помеха; я сам отретируюсь в добром здоровье и пожелаю им безмятежного счастья, ненарушимых восторгов… Только посоветую поскорей к венцу… мы с тобою будем шаферами, не правда ли?

Ипполитов. Они подходят ближе; спрячемся на дворе этого дома; здесь живет мастеровой. Сквозь худые ворота увидим, как они пройдут мимо и куда.

Сергей Петрович. Дай мне руку; я слаб как ребенок. (Ипполитов отворяет калитку и увлекает за собою Сергея Петровича.)

Те же, Гориславская и Павел Флегонтыч.

Гориславская (чрезвычайно встревоженная, со страхом оглядывается; ее ведет под руку Павел Флегонтыч и несет узелок). Сердце ужасно замирает. Земля горит подо мною. (Слышен из-за ворот голос Сергея Петровича: «Проклятие!») Боже!.. Как будто знакомый голос!

Павел Флегонтыч. Здесь живут мастеровые… может быть, драка… Пойдем скорее. (Ускоряет шаги. Они входят в переулок и останавливаются у одного ветхого домика с мезонином. Павел. Флегонтыч дает знак тремя ударами. Им отворяют калитку.)

Гориславская. Вы здесь, по условию, оставите меня.

Павел Флегонтыч. А назад?

Гориславская. Я одна дойду до экипажа; благодарю вас.

Павел Флегонтыч. Счастлив по крайней мере, что исполнил ваше желание. (Гориславская входит в калитку; он останавливается у нее.) Останусь здесь на минуту, будто оглядеть, не подсматривает ли кто за нами, а там шмыгну на двор и в заднюю калитку. Дозорщики пускай уверятся, что я вошел с нею. (Входит в калитку.)

Сергей Петрович (выходя с Ипполитовым со двора мастерового). Ты слышал?

Ипполитов. Слышал: «Сердце ужасно замирает. Земля горит подо мною». Лукавый поймет их лукавые речи. Пойдем; ты видел сам… чего ж более?

Сергей Петрович. Хочу только узнать, чей этот дом, кто в нем живет.

Ипполитов. И потом войти в него, и потом сыграть блистательную сцену ревности?..

Сергей Петрович. Нет, я до этого не унижусь. Говорю тебе: хочу только знать, чей дом, кто живет в нем. Завтра, при прощании, свидетельствуя ей мое глубочайшее почтение, покажу ей, что я посвящен в элевзинские ее таинства… более ничего, поверь. (Оба подходят к дому, в который вошла Гориславская. Ипполитов стучит палкою в окошко нижнего этажа. Из окна выглядывает мещанка Сокова.)

Ипполитов, Сергей Петрович и Сокова.

Сокова. Что за сорванцы? Ну, что вам!

Ипполитов. Чей это дом?

Сокова. Мой.

Ипполитов. Да вы кто такие, матушка?

Сокова. Мещанка Сокова, батюшка.

Ипполитов. Отдаются квартиры?

Сокова. Только не по вас.

Ипполитов. Да какие ж люди у тебя живут?

Сокова. Внизу приказный, а вверху, в каморке, жид.

Ипполитов. А барышня, что пришла сюда с молодым человеком, часто приходит к тебе в дом?

Сокова. Разве я караульщица у своих постояльцев? Вижу, вы шематоны какие-нибудь: убирайтесь-ка подобру-поздорову. (Затворяет окно.).

Ипполитов. Спасибо и на этом! (Удаляются от дома.)

Сергей Петрович. Слава Богу! теперь голова моя свежа… сердце на месте!.. (Останавливается и, оборотившись к дому Соковой, делает знак рукой.) Прощай, прощай! желаю тебе безмятежных наслаждений с твоим нареченным… Будь уверена, что не я приду нарушить их. Правду вы изволили сказать некогда: «одно слово разрушит вашу клятву». Еще бы вернее сказали: один взгляд охолодит всю вашу любовь. Давно бы так! Медовицына, тебе обязан я своим спасением. Чудная была бы жена эта Наталья!.. как бишь по отчеству?.. (Немного погодя). Странно! я перестал любить, а мне все-таки еще жаль ее. (Плачет, оба удаляются.)

Бедная каморка; стены голые; окна покривились; в некоторых, вместо стекол, бумага; стол, скамейка, два стула и кровать с задернутыми холстинными занавесками; одна дверь с левой стороны, другая направо, на чердак.

Гориславская, Соломон, Рахиль и Ревекка.

Гориславская (у дверей, про себя). Я задыхаюсь… ноги отказываются идти… Страшно! здесь преследовал меня голос Ипполитова, там, в переулке послышалось мне проклятие его друга… Видно, все мне чудится… голова моя расстроена. (Немного погодя.) Какая нищета!.. Воображение не сказало мне ничего лишнего.

Рахиль (увидев ее, толкает отца). Какая-то хорошенькая барыня пришла.

Соломон (вскакивает со скамейки). Что вам угодно, сударыня?.. вы больны?..

Гориславская. Да… (Садится на стул в изнеможении.) Мне надо отдохнуть, чтоб собраться с силами. (Ставит узелок на стол.) Я помешала вам… вы ужинали. Боже! один черствый хлеб!

Соломон. Благодарение Богу, когда он посылает и эту пищу. Иногда и хлеба не бывает.

Гориславская (развернув узелок). Дети! милые! подойдите ко мне… (Рахиль и Ревекка подходят к ней без боязни; Гориславская целует их и дает им пирожков.) Заешьте сладким горечь вашего ужина.

Рахиль (откусывая от пирожка, отцу). Откуси; как хорошо!

Ревекка. И от моего.

Соломон. Мне… есть не хочется.

Гориславская. Вот еще, чтоб вы не ели один хлеб. (Дает. Рахиле кошелек с деньгами.)

Рахиль. Мне?.. Нам?.. (рассыпает золото из кошелька на стол). Смотри, тате, все золото!.. То-то накупим себе говядины и пирожков!

Соломон (который во все время разговора Гориславской с детьми всматривался в нее с недоумением и любовью). Сударыня… ваше лицо… вы так похожи на Рахиль мою… Неужли глаза и сердце обманывают?.. Скажите, кто вы… или я не вынесу долее.

Гориславская (бросаясь к нему на шею). Отец!.. обними свою прежнюю Эсфиру.

Соломон. Дочь моя!.. Эсфира, милая Эсфира… Наталья Ивановна!..

Гориславская. Сестры!.. ко мне, мои милые!.. дайте расцеловать вас. (Целует их с нежностью.) Теперь я вас не оставлю. Какие пригожие! какие душки! Еще, еще!.. Подождите, я принесла вам гостинца. (Вынимает из узелка богатые серьги и вдевает их в уши сестер.) Теперь, в этом наряде, вы будете еще пригожей.

Рахиль. Неужели сестрица наша?.. Ах! какие вы хорошенькие и добрые! Ревекка, где ж у нас был кусочек зеркала? (Находят кусок зеркала и любуются в нем одна за другой.)

Гориславская (Соломону). От чего ж у вас такая бедность?

Соломон. Мы не ждали ее… нам было обещано многое… вы помните.

Гориславская. Мы всегда посылали обещанное.

Соломон. Через кого?

Гориславская. Через Мухоморова, отца.

Соломон. Мы не получили и десятой доли.

Гориславская. Злодей! как он обманывал нас! О, не одних вас они губили, и мне от них тяжело достается! Без них я могла бы быть счастлива.

Соломон. Бог им заплатит!

Гориславская. Забудьте все прошлое. Теперь я вас не покину! у вас будет все, чтоб жить в довольстве. Но скажите… вы не проклинали меня?

Соломон. Проклинать свою кровь? Боже меня сохрани!.. Я тебя знаю, ты всегда была такая добрая; я уверен был, какие-нибудь плутни от Мухоморова. Колено злое, негодное!

Гориславская. Здесь, в груди моей, они поселили змею… грызет сердце, невыносимо грызет. Но зачем отравлять настоящие минуты? (Подходит к отцу и берет его за руку.) Вы теперь довольны, счастливы, не правда ли?

Соломон. Так доволен, так счастлив, хоть бы сейчас умереть, если бы не эти дети. Еще скажу тебе… я задумал давно, я приготовился и теперь решился… быть христианином, как ты…

Гориславская. О, если бы так… Господи, подкрепи вас на это великое дело. (Слышен стук в ворота.)

Соломон. Боже! стучат… я забыл от радости, что он обещал быть ко мне.

Гориславская. Кто?

Соломон. Мухоморов, отец.

Гориславская (в сторону). Я пропала. Они завели меня в западню.

Соломон. У них худые замыслы; они хотят принудить меня сказать, что ты дочь моя.

Гориславская. И вы?

Соломон. Скорей убьют меня. Идут… слышно, отворяют внизу дверь. Спрячьтесь поскорей сюда, на чердак. (Отворяет боковую дверь; Гориславская через нее скрывается.) Приберу золото, а то могут догадаться. (Убирает с поспешностию деньги в кошелек, прячет его за пазуху и укладывает детей на постель.) Смотрите, будто спите; хоть пили вас, ни гу-гу об ней. (Задергивает занавес у кровати, потом садится у стола и, облокотясь на него, притворяется спящим.)

Те же, Мухоморов и Банников. Банников несет портфель под мышкою.

Мухоморов (отворяя дверь, тихо). Вот актер-то! Будто спит, наверно разыгрывает штуки… Да неужели мы двое русачков не обманем одного жида? (Громко.) Эй, приятель! разве спят, когда дожидаются благодати? Полно тебе сухари есть, полно жить в такой конуре и в лохмотьях ходить.

Соломон. Ах, какие же вы добрые! верно принесли мне работу.

Мухоморов. Работать, когда есть богатая дочка, которая может тебя озолотить!

Соломон. Дочка?.. богатая?.. Уж не во сне ли слышу? Мои две девочки такие же нищие, как и отец их.

Мухоморов. Ну, полно притворяться, старый хрен. Ведь ты мне вчера сам обещал. Недаром же выписал я тебя из Белостока. (Тихо, указывая на своего товарища, который в это время осматривает все в комнате и заглядывает за занавес кровати.) Его нечего бояться, это мой. Вот видишь, я пришел с тобой расчитаться. А ты, чай, думал, неверная голова, что я тебя обобрал дескать. Нет, так с приятелями за кровные услуги не делают. Для тебя ж, дружище, на черный день копил. (Вынимает бумажник.) На, бери, считай сам, сколько тебе по договору следует. Только не взыщи… люблю аккуратность… пожалуй расписочку.

Соломон (не принимая бумажника). По какому уговору? Помилуйте, я для вас ничего не сделал.

Мухоморов. Для госпожи Виталиной и меня; ей дочку подарил, а мне невестку… ну Гориславскую-то.

Соломон. Виталину знавал я в Белостоке; госпожа милостивая — и нынче мне поможет, лишь бы добраться до ней. Но дочку… Гориславскую! Уж не подкинуть ли ко мне хотите какую сиротиночку? Вы меня нарочно с ума сводите какою-нибудь штучкой.

Мухоморов. Так ты денег не хочешь, старый плут? Подумай, ведь тут три тысячи…

Соломон. Три тысячи!

Мухоморов. Три тысячи, да еще знатную сумму получишь, коли сделаешь по-нашему.

Соломон. Боже! какое богатство!

Мухоморов. Ну, полно кобениться, возьми… сними камень с совести… Ох, ох, тяжело!

Соломон (в сторону). Нет, не продам свою кровь! (Вслух.) На что мне деньги, коли не знаю, за что дают?

Банников (осматривает стол и поднимает с него золотую монету). И в самом деле, на что ему деньги, коли у него золотые валяются по столам?

Мухоморов. А-га? вот что!.. Откуда взял, окаянный?

Соломон (в испуге). Золотой?.. какой золотой? Грех вам, вы сами подкинули.

Мухоморов. Плутоват! сейчас фортель нашел.

Банников. Да не поможет! Мы потащим его в полицию; свидетели налицо, в допросец его по форме, поганого нехристя! (Раздвигает занавеску у кровати.) Эге! посмотри, какие богатые сережки у дочек. Откуда появилось вдруг такое богатство?

Соломон. Сережки… да… сережки… пожаловал вчера… сам этот господин.

Мухоморов (тормоша его за грудь). Я?.. Ах, мошенник! я задушу тебя и ответу не дам.

Соломон. Делайте со мною, что хотите, я ничего не знаю.

Банников. Вот мы девчонок допросим (толкает детей). Эй, вставайте, жидята! (Тащит Рахиль к Мухоморову; Ревекка в слезах идет за ними.)

Соломон (отталкивая Банникова, отнимает у него Рахиль; усилия с той и с другой стороны удержать ее; дети плачут). Дети чем виноваты? Вы ее сделаете уродом.

Банников. Хоть бы и так! Эка беда! Говори, кто дал вам сережки? Ну! (Рахиль молчит.) Не увернетесь, змеята! в тюрьме допросят голубчиков, в тюрьме…

Мухоморов. Да обыщем-ка его, братец; может, у него еще кое-что найдется. Откуда ж золото валяется?

Банников (обшаривая Соломона). Тут что-то толстенько.

Соломон. Это грабеж… я закричу, позову на помощь…

Мухоморов. Прибежит хозяйка — новый свидетель… Она знает, что у тебя гроша не было… я и в квартире за тебя поручился.

Банников (вынув с усилием кошелек из-за пазухи Соломона). Целый кошелек с золотом… Все представим; скажешь, откуда взял.

Соломон. Помилуйте, не погубите; я притворялся, что бедняк… это мои деньги, копил всю жизнь свою для этих несчастных.

Рахиль и Ревекка (на коленях). Помилуйте.

Банников. А вот сейчас помилуем. Подпиши, что Гориславская дочь твоя — и деньги отдам и концы в воду.

Соломон. Знать не знаю.

Мухоморов (схватив его за грудь). Говори, мошенник, не то в тюрьму, сгниешь там и с своим отродьем, как червь поганый.

Соломон. Сжальтесь; у вас у самих, может статься, есть детки.

Мухоморов. Объяви.

Соломон. Режьте тело хоть по кусочку, пилите меня, знать не знаю.

Банников. Так потащим их в полицию с кошельком и сережками; улика налицо. В последний раз скажи, что дочь твоя…

Гориславская (в исступлении выбегает из боковой двери и загораживает собою отца и сестер). Дочь его, дочь… я сама… Прочь от них, презренные люди!

Мухоморов (Банникову). Наталья Ивановна Гориславская, извольте засвидетельствовать, ваше благородие.

Банников (вытаскивает из портфеля чернильницу, перо и лист бумаги, садится за стол и пишет).

Гориславская. Да, пишите, Гориславская — дочь еврея Соломона. Куда идти, кровопийцы? где еще объявлять об этом? В полиции, в суде, на площади, в храме что ли? Везде, всенародно огласить? Пойду с ними рука об руку и везде, кому нужно знать, скажу: вот этот старик, еврей, мой отец, эти две девочки — мои сестры! Довольны ли вы?

Банников. Нам нужно только, чтоб вы подписали эту записку, и тогда мы оставим господина Соломона и детей его в покое.

Гориславская. Давайте. (Прочитав, подписывает бумагу.) Теперь возвратите деньги моему старику (Банников возвращает Соломону кошелек) и прочь отсюда; я признала своего отца и отрекаюсь от жениха Мухоморова. Прощайте.

Мухоморов. Что ж делать? Прощайте. (Кивает Банникову, чтоб он выходил; в двери.) Жаль только Софью Андреевну…

Гориславская. Жаль Софью Андреевну… что он хотел этим сказать?

Соломон. Ох, ох, ох! Наталья Ивановна… боюсь говорить; вы и так много горя терпите.

Гориславская (в испуге). Не может ли она пострадать?

Соломон. Да, вы своею подписью губите ее.

Гориславская. Ее?.. мою благодетельницу, мою вторую мать?.. Я?.. как, чем?.. Говорите.

Соломон. Она вас называла дочерью чиновника Гориславского, а вы сами, письменно, признали меня своим отцом. Им, этим разбойникам, только этого и хотелось. Ее засудят, лишат доброго имени.

Гориславская. Лишат доброго имени?.. И я буду виною ее бесчестия, ее гибели… за то, что она хотела составить мое счастье!.. Нет, я не допущу до этого!.. Воротите их!

Соломон. Что вы хотите делать?

Гориславская. Сама не знаю; только, ради Бога, поскорей воротите. (Соломон убегает; после нескольких минут раздумья, она становится на колени.) Господи, Отец милости и любви! благодарю Тебя, что внушил мне благую мысль. Ты один читаешь в моем сердце, Ты один знаешь, как я любила его, как я дорожила его любовью… все, все в жертву теперь; больше Ты ничего не мог потребовать от меня; тут моя жизнь. (Встает. Мухоморов, Банников и Соломон возвращаются; она отводит Мухоморова в сторону.) Флегонт Парфеныч….

Мухоморов. Что вам угодно?

Гориславская. У вас моя записка?

Мухоморов. У меня.

Гориславская. А если я дам вам на место ее другую?

Мухоморов. Какого содержания, позвольте спросить?

Гориславская. Все, что вы делаете со мною, с отцом моим, с моею благодетельницей — все это для того, чтоб заставить меня идти за вашего сына; так ли?

Мухоморов. Да, для того, чтоб заставить исполнить ваше обещание.

Гориславская. Так я иду за вашего сына. Возьмите с меня какую угодно клятву, продиктуйте мне ее сами — я вам напишу слово в слово… хоть кровью моей… и тогда…

Мухоморов. И тогда я возвращу вам прежнюю расписку; Софья Андреевна будет спасена от бесчестия, и все канет в воду, будто ничего не бывало.

Гориславская. Спасена! О, слава Богу, спасена! (Указывая на Банникова). А он?

Мухоморов. Будет молчать: он брат жены моей.

Гориславская. Давайте бумаги. (Мухоморов берет у Банникова прибор для письма и ставит на стол; Гориславская пишет дрожащею рукой.)

Мухоморов. Прибавьте: за коллежского асессора… не позже недели.

Гориславская. Да, за коллежского асессора. (Подает записку.) Довольны ли?

Мухоморов (читает). Лучше не надо. (Возвращая ей прежнюю записку, хочет поцеловать у ней руку, но она отрывает ее.) Я хотел на мировую…

Гориславская (указывая на записку). И без того здесь, в этой записке — мир вечный. (Обнимает с нежностью отца.) Прощайте, может быть, в последний раз; я вас не оставлю, где бы ни была.

Рахиль. Нет, приходи, приходи еще.

Гориславская (Мухоморову). Теперь проводите меня до кареты. (Уходит; Соломон и дети провожают ее и плачут.)