Неточные совпадения
Бывшие ученики его, умники и остряки, в которых ему мерещилась беспрестанно непокорность и заносчивое поведение, узнавши об жалком его положении, собрали тут же для него деньги, продав даже многое нужное; один только Павлуша Чичиков отговорился неимением и
дал какой-то пятак серебра, который тут же товарищи ему
бросили, сказавши: «Эх ты, жила!» Закрыл лицо руками бедный учитель, когда услышал о таком поступке бывших учеников
своих; слезы градом полились из погасавших очей, как у бессильного дитяти.
То направлял он прогулку
свою по плоской вершине возвышений, в виду расстилавшихся внизу долин, по которым повсюду оставались еще большие озера от разлития воды; или же вступал в овраги, где едва начинавшие убираться листьями дерева отягчены птичьими гнездами, — оглушенный карканьем ворон, разговорами галок и граньями грачей, перекрестными летаньями, помрачавшими небо; или же спускался вниз к поемным местам и разорванным плотинам — глядеть, как с оглушительным шумом неслась повергаться вода на мельничные колеса; или же пробирался
дале к пристани, откуда неслись, вместе с течью воды, первые суда, нагруженные горохом, овсом, ячменем и пшеницей; или отправлялся в поля на первые весенние работы глядеть, как свежая орань черной полосою проходила по зелени, или же как ловкий сеятель
бросал из горсти семена ровно, метко, ни зернышка не передавши на ту или другую сторону.
Дама пристально на нее смотрела; а Марья Ивановна, с
своей стороны
бросив несколько косвенных взглядов, успела рассмотреть ее с ног до головы.
— Кавалеры наскрозь
дам!
Бросай свою, хватай чужую!
Маслова курила уже давно, но в последнее время связи
своей с приказчиком и после того, как он
бросил ее, она всё больше и больше приучалась пить. Вино привлекало ее не только потому, что оно казалось ей вкусным, но оно привлекало ее больше всего потому, что
давало ей возможность забывать всё то тяжелое, что она пережила, и
давало ей развязность и уверенность в
своем достоинстве, которых она не имела без вина. Без вина ей всегда было уныло и стыдно.
— А, черрт…
Брось ты
свою мельницу, — лепетал пьяный инженер, хватая Привалова за рукав. — Ей-богу,
брось… Ну ее к нелегкому!.. А мы тебя лучше женим… Господа,
давайте женим Сергея Александрыча; тогда все пойдет как по маслу.
— И должность
свою бросишь, и за Верочкой я тебе ничего не
дам, — продолжал старик, не слушая Веревкина, — сам знаешь, что чужая денежка впрок нейдет, а наживай
свою.
А я тебе, с
своей стороны, за это тоже одно обещание
дам: когда к тридцати годам я захочу «
бросить кубок об пол», то, где б ты ни был, я таки приду еще раз переговорить с тобою… хотя бы даже из Америки, это ты знай.
Она бросалась в постель, закрывала лицо руками и через четверть часа вскакивала, ходила по комнате, падала в кресла, и опять начинала ходить неровными, порывистыми шагами, и опять бросалась в постель, и опять ходила, и несколько раз подходила к письменному столу, и стояла у него, и отбегала и, наконец, села, написала несколько слов, запечатала и через полчаса схватила письмо, изорвала, сожгла, опять долго металась, опять написала письмо, опять изорвала, сожгла, и опять металась, опять написала, и торопливо, едва запечатав, не
давая себе времени надписать адреса, быстро, быстро побежала с ним в комнату мужа,
бросила его да стол, и бросилась в
свою комнату, упала в кресла, сидела неподвижно, закрыв лицо руками; полчаса, может быть, час, и вот звонок — это он, она побежала в кабинет схватить письмо, изорвать, сжечь — где ж оно? его нет, где ж оно? она торопливо перебирала бумаги: где ж оно?
Но что же ждало его в этой
дали? Испания, вырезываемая Наполеоном, одичалая Греция, всеобщее воскрешение всех смердящих Лазарей после 1814 года; от них нельзя было спастись ни в Равенне, ни в Диодати. Байрон не мог удовлетвориться по-немецки теориями sub specie aeterriitatis, [с точки зрения вечности (лат.).] ни по-французски политической болтовней, и он сломился, но сломился, как грозный Титан,
бросая людям в глаза
свое презрение, не золотя пилюли.
И, обиженный неблагодарностью
своего друга, он нюхал с гневом табак и
бросал Макбету в нос, что оставалось на пальцах, после чего тот чихал, ужасно неловко лапой снимал с глаз табак, попавший в нос, и, с полным негодованием оставляя залавок, царапал дверь; Бакай ему отворял ее со словами «мерзавец!» и
давал ему ногой толчок. Тут обыкновенно возвращались мальчики, и он принимался ковырять масло.
Затем он укладывает копнушку скошенной травы, постилает сверху обрывок старой клеенки и садится, закуривая коротенькую трубочку. Курит он самый простой табак, какие-то корешки; не раз заикался и эту роскошь
бросить, но привычка взяла
свое, да притом же трубка и пользу приносит, не
дает ему задремать. Попыхивает он из трубочки, а глазами далеко впереди видит. Вот Митрошка словно бы заминаться стал, а Лукашка так и вовсе попусту косой машет. Вскаивает Арсений Потапыч и бежит.
Дама, с
своей стороны,
бросала ему платок, который он ловил на лету, и, быстро вставши с колен, делал новый круг по зале, размахивая левой рукой, в которой держал
свой трофей.
— Свое-то маленькое
бросил, Галактион Михеич, а за большим чужим погнался. С бритоусыми и табашниками начал знаться, с жидами и немцами смесился… Они-то, как волки, пришли к нам, а ты в ихнюю стаю забежал… Ох, нехорошо, Галактион Михеич! Ох, велики наши грехи, и конца им нет!.. Зачем подружию милую обидел? Чадо милое, не лютуй, не злобься, не впадайся в ненужную ярость, ибо великий ответ
дадим на великом судилище христове…
Присев на задние ноги, то есть сложив их на сгибе, упершись в какое-нибудь твердое основание, заяц имеет способность с такою быстротою и силою разогнуть их, что буквально
бросает па воздух все
свое тело; едва обопрется он о землю передними лапками, как уже задние, далеко перепрыгнув за передние,
дают опять такой же толчок, и бег зайца кажется одною линией, вытянутою в воздухе.
— Ну, это пусть мне… а ее… все-таки не
дам!.. — тихо проговорил он наконец, но вдруг не выдержал,
бросил Ганю, закрыл руками лицо, отошел в угол, стал лицом к стене и прерывающимся голосом проговорил: — О, как вы будете стыдиться
своего поступка!
Мать, в
свою очередь, пересказывала моему отцу речи Александры Ивановны, состоявшие в том, что Прасковью Ивановну за богатство все уважают, что даже всякий новый губернатор приезжает с ней знакомиться; что сама Прасковья Ивановна никого не уважает и не любит; что она
своими гостями или забавляется, или ругает их в глаза; что она для
своего покоя и удовольствия не входит ни в какие хозяйственные дела, ни в
свои, ни в крестьянские, а все предоставила
своему поверенному Михайлушке, который от крестьян пользуется и наживает большие деньги, а дворню и лакейство до того избаловал, что вот как они и с нами, будущими наследниками, поступили; что Прасковья Ивановна большая странница, терпеть не может попов и монахов, и нищим никому копеечки не подаст; молится богу по капризу, когда ей захочется, — а не захочется, то и середи обедни из церкви уйдет; что священника и причет содержит она очень богато, а никого из них к себе в дом не пускает, кроме попа с крестом, и то в самые большие праздники; что первое ее удовольствие летом — сад, за которым она ходит, как садовник, а зимою любит она петь песни, слушать, как их поют, читать книжки или играть в карты; что Прасковья Ивановна ее, сироту, не любит, никогда не ласкает и денег не
дает ни копейки, хотя позволяет выписывать из города или покупать у разносчиков все, что Александре Ивановне вздумается; что сколько ни просили ее посторонние почтенные люди, чтоб она
своей внучке-сиротке что-нибудь при жизни назначила, для того чтоб она могла жениха найти, Прасковья Ивановна и слышать не хотела и отвечала, что Багровы родную племянницу не
бросят без куска хлеба и что лучше век оставаться в девках, чем навязать себе на шею мужа, который из денег женился бы на ней, на рябой кукушке, да после и вымещал бы ей за то.
— Попервоначалу она тоже с ним уехала; но, видно, без губернаторства-то денег у него немножко в умалении сделалось, она из-за него другого стала иметь. Это его очень тронуло, и один раз так, говорят, этим огорчился, что крикнул на нее за то, упал и мертв очутился; но и ей тоже не
дал бог за то долгого веку: другой-то этот самый ее
бросил, она — третьего, четвертого, и при таком пути
своей жизни будет ли прок, — померла, говорят, тоже нынешней весной!
— Я тебе
дам десять рублей —
брось свое дело и провожай нас в эту усадьбу.
Нелли не
дала ему договорить. Она снова начала плакать, снова упрашивать его, но ничего не помогло. Старичок все более и более впадал в изумление и все более и более ничего не понимал. Наконец Нелли
бросила его, вскрикнула: «Ах, боже мой!» — и выбежала из комнаты. «Я был болен весь этот день, — прибавил доктор, заключая
свой рассказ, — и на ночь принял декокт…» [отвар (лат. decoctum)]
Как великолепны взоры, которые Олсуфьев
бросает на
свою очаровательную
даму!..
— И-и-и, батюшка, куды! Я чай, он теперь со страху-то забился в уголок либо в лукошко и смигнуть боится. Ведь он это так только… знамо, ребятеночки!.. Повздорили за какое слово, да
давай таскать… А то и мой смирен, куда те смирен! — отвечал дядя Аким, стараясь, особенно в эту минуту, заслужить одобрение рыбака за
свое усердие, но со всем тем не переставая
бросать беспокойные взгляды в ту сторону, где находился Гришутка.
Во все время, как сноха и хозяйка собирали на стол, Глеб ни разу не обратился к Акиму, хотя часто
бросал на него косвенные взгляды. Видно было, что он всячески старался замять речь и не
дать гостю
своему повода вступить в объяснение. Со всем тем, как только хозяйка поставила на стол горячие щи со снетками, он первый заговорил с ним.
Девочки боготворили Дарью Михайловну; взрослые мастерицы тоже очень ее любили и доверяли ей все
свои тайны, требующие гораздо большего секрета и внимания, чем мистерии иной светской
дамы, или тайны тех бесплотных нимф, которые «так непорочны, так умны и так благочестия полны», что как мелкие потоки текут в большую реку, так и они катятся неуклонно в одну великую тайну: добыть себе во что бы то ни стало богатого мужа и роскошно пресыщаться всеми благами жизненного пира,
бросая честному труду обглоданную кость и презрительное снисхождение.
— Тьфу, пропасть! — вскричал Зарядьев,
бросив на пол
свою трубку, — наладил одно: молодец да молодец!
Давай сюда этого молодца! Милости просим начистоту: так я с одним взводом моей роты расчешу его адскую сотню так, что и праха ее не останется. Что, в самом деле, за отметной соболь? Господи боже мой! Да пусть пожалует к нам сюда, на Нерунг, хоть днем, хоть ночью!
Когда Делорж копьем
своим тяжелым
Пробил мне шлем и мимо проскакал,
А я с открытой головой пришпорил
Эмира моего, помчался вихрем
И
бросил графа на́ двадцать шагов,
Как маленького пажа; как все
дамыПривстали с мест, когда сама Клотильда,
Закрыв лицо, невольно закричала,
И славили герольды мой удар, —
Тогда никто не думал о причине
И храбрости моей и силы дивной!
Хозяин был рысистый охотник, крепыш-сангвиник, один из тех, которые никогда не переводятся, ездят в собольих шубах,
бросают дорогие букеты актрисам, пьют вино самое дорогое с самой новой маркой, в самой дорогой гостинице,
дают призы
своего имени и содержат самую дорогую.
Вадим, сказал я, почувствовал сострадание к нищим, и становился, чтобы
дать им что-нибудь; вынув несколько грошей, он каждому
бросал по одному; они благодарили нараспев, давно затверженными словами и даже не подняв глаз, чтобы рассмотреть подателя милостыни… это равнодушие напомнило Вадиму, где он и с кем; он хотел идти далее; но костистая рука вдруг остановила его за плечо; — «постой, постой, кормилец!» пропищал хриплый женский голос сзади его, и рука нищенки всё крепче сжимала
свою добычу; он обернулся — и отвратительное зрелище представилось его глазам: старушка, низенькая, сухая, с большим брюхом, так сказать, повисла на нем: ее засученные рукава обнажали две руки, похожие на грабли, и полусиний сарафан, составленный из тысячи гадких лохмотьев, висел криво и косо на этом подвижном скелете; выражение ее лица поражало ум какой-то неизъяснимой низостью, какой-то гнилостью, свойственной мертвецам, долго стоявшим на воздухе; вздернутый нос, огромный рот, из которого вырывался голос резкий и странный, еще ничего не значили в сравнении с глазами нищенки! вообразите два серые кружка, прыгающие в узких щелях, обведенных красными каймами; ни ресниц, ни бровей!.. и при всем этом взгляд, тяготеющий на поверхности души; производящий во всех чувствах болезненное сжимание!..
В начале обеда он большею частью молчал или
давал отрывистые реплики Сенечке, без умолку говорившему о
своих котах, которых он непременно
бросит, и о том, что нужно же наконец приняться за настоящую работу; но потом, может быть под влиянием двух стаканов вина, оживление Гельфрейха сообщилось и ему, и я должен сказать, что никогда не видел его таким живым и красноречивым, как за этим обедом и в тот вечер.
С дубинкой или палкой в руке охотник, всегда один, преследует зверя иногда по нескольку верст; задыхаясь от усталости, обливаясь потом, он нередко
бросает шапку, рукавицы, тулуп и в одной рубахе, несмотря на сильный мороз, не отстает от волка и не
дает ему вздохнуть; он старается загнать зверя в лес, потому что там он задевает капканом за пеньки и деревья и иногда так завязнете них, что не может пошевельнуться с места; тогда охотник уже смело бросается на
свою добычу и несколькими ударами по голове убивает волка.
Флор Федулыч. Да оно больше и не следует-с.
Дать деньги можно, но обещаний никаких-с; я в их спекуляцию не войду. Я в таких летах и в таком капитале, что
свои слова на ветер
бросать не могу-с.
Я его взял к себе в камердинеры;
своего петербургского я
бросил в Москве: очень уж он любил стыдить меня и
давать чувствовать
свое превосходство в столичном обращении.
Бурмистр. Это доподлинно так-с: человек ехидный!.. У нас и вообще народ грубый и супротивный, а он первый на то из всех них. Какой-нибудь год тогда в деревне жил, так хоть
бросай я
свою должность: на миру слова не
давал мне сказать; все чтоб его слушались и по его делали.
В этом костюме Аполлосу Михайлычу никто бы не
дал пятидесяти лет; но сверх того самые манеры его как будто бы изменились: он был жив, резв, вертляв и ловок — так, что
своею особою невольно
бросал весьма невыгодный оттенок на маркизу, которая, сравнительно с ним, далеко не выражала ловкой парижанки.
Мигом она
бросила меня и отвернулась, как ни в чем не бывала, как будто и не она напроказила, а кто другой, ну точь-в-точь какой-нибудь школьник, который, чуть отвернулся учитель, уже успел напроказить где-нибудь по соседству, щипнуть какого-нибудь крошечного, слабосильного мальчика,
дать ему щелчка, пинка, подтолкнуть ему локоть и мигом опять повернуться, поправиться, уткнувшись в книгу, начать долбить
свой урок и, таким образом, оставить разгневанного господина учителя, бросившегося, подобно ястребу, на шум, — с предлинным и неожиданным носом.
— Кому что назначено, тот и должен нести
свою тяжесть… н-да. А вот я приехал с тобой сюда для веселья, а не для постных разговоров. Разговор такой — совсем ни при чём в нашем деле. Желаю я разгуляться и чтобы с треском… понятно? Сто целковых
брошу, но чтобы был отдых душе. Чтобы вихрь был! Можешь ты мне в этом деле способствовать? Действуй — десятку
дам! Но чтобы — вот как было!
Клюёт, и
бросает, и смотрит в окно,
Как будто со мною задумал одно.
Зовёт меня взглядом и криком
своимИ вымолвить хочет: «
Давай, улетим!
Если ты кормишь негодяя Осипа, не
даешь покоя
своим милосердием собакам и кошкам, читаешь до полночи акафисты за каких-то врагов
своих, то что стоит тебе
бросить ломоть
своему провинившемуся, кающемуся мужу?
Послушался Колышкин,
бросил подряды, купил пароход. Патап Максимыч на первых порах учил его распорядкам, приискал ему хорошего капитана, приказчиков, водоливов, лоцманов, свел с кладчиками; сам даже
давал клади на его пароход, хоть и было ему на чем возить добро
свое… С легкой руки Чапурина разжился Колышкин лучше прежнего. Года через два покрыл неустойку за неисполненный подряд и воротил убытки… Прошло еще три года, у Колышкина по Волге два парохода стало бегать.
И я начинал жалеть, что
бросил свою практику и приехал в Петербург. Бильрот говорит: «Только врач, не имеющий ни капли совести, может позволить себе самостоятельно пользоваться теми правами, которые ему
дает его диплом». А кто в этом виноват? Не мы! Сами устраивают так, что нам нет другого выхода, — пускай сами же и платятся!..
Такая безобразная гульба продолжалась все время до сдачи наемщика в рекруты, и он «
давал себя знать»
своему хозяину, который вынужден был исполнять все выдумки и капризы пропащего парня и тотчас же
бросал его, когда тому забривали лоб и он делался «продажною шкурою», которую на службе очень любили «выколачивать».
Денег
давал и во всем полную доверенность,
бросил бы только чернохвостниц да наплевал бы на
своих посконных архиереев.
—
Даю и я сто двадцать! — сказал подошедший четвертый мужчина. Это был рослый, здоровый помещик Арко из окрестностей Марсейля, очень богатый человек. Ему ничего не стоило
бросить к ногам девчонки сотню тысяч. Недавно он лишился жены и единственного сына и теперь заливает
свое горе вином и покупною любовью.
Жених долго шепчется со
своими приятелями. Те по мелочам
дают ему три рубля, он с негодованием
бросает их телеграфисту, и последний, после долгих поисков
своей форменной фуражки, раскланивается и уходит.
Я передал дальше. Через пять минут монета опять пришла ко мне. Гимназисты от скуки забавлялись тем, что не
давали этим трем копейкам достигнуть
своего Назначения. Я в это время собирал на что-то деньги и опускал их в копилку. Зажал монету в руке и стал ждать, скажет ли мой сосед: «Что ж не передаешь дальше?» Никто ничего не заметил. Я спустил деньгу в карман, а дома
бросил в копилку.
Референт обвинял вас в незнании основных правил и приемов медицины, радовался, что вы
бросили практику, убедившись в
своей бездарности, называл вас не только невеждой, но и шарлатаном; Да и лгуном, потому что медики, выходят знающие, если учатся. Им и операции
дают делать, и материала масса под рукой, А вы не хотели учиться, на лекции не ходили, оттого ничего не знаете. Да и не умны, потому что прачке, которой было вредно ее ремесло, вы должны были сказать: „
Брось работу, не будь прачкой“ и т. п.
К-ские
дамы, заслышав приближение полка,
бросили горячие тазы с вареньем и выбежали на улицу. Забыв про
свое дезабилье и растрепанный вид, тяжело дыша и замирая, они стремились навстречу полку и жадно вслушивались в звуки марша. Глядя на их бледные, вдохновенные лица, можно было подумать, что эти звуки неслись не из солдатских труб, а с неба.
Сотоварищем в терпении обид Провидение послало Исмайлову очень хорошую, по его словам, женщину, «гувернантку и воспитательницу» дочери генерала. Этой
даме приходилось терпеть от невоспитанного сановника еще более, чем духовному магистру. Впрочем, иногда генерал как бы и сам чувствовал
свою несправедливость в отношениях к гувернантке и магистру, и тогда он их уравнивал,
бросая обоим им на пол то, что следовало бы подать нечеловечески в руки.
— Значит, я распоряжусь по
своему усмотрению. Квитанцию перевода в Париж привезу тебе завтра. Теперь же
бросим дела, они мне и так надоели,
дай мне отдохнуть около тебя душой.
—
Дай, думаю, у ней побываю да порасскажу, может она моему горю и поможет, образумит
своего соколика… Где исправник не сможет, там баба, думаю, в лучшем виде дело отделает… Ха, ха, ха… Больше мне от вас ничего и не надобно… Чтобы он только
бросил Маргаритку-то, да и имение, как ни есть, отнял… Один
бросит, другой
бросит, надоест менять ей, она ко мне и вернется… Одной этой мыслью и живу. Люблю ее, люблю, подлую… Кабы не надежда эта, давно бы пулю в лоб пустил… пулю.