Неточные совпадения
— Ничего, ладно, настрыкается, — продолжал старик. — Вишь, пошел… Широк ряд
берешь, умаешься… Хозяин, нельзя,
для себя старается! А вишь подрядье-то! За это нашего брата по горбу бывало.
Я держу четырех лошадей: одну
для себя, трех
для приятелей, чтоб не скучно было одному таскаться по полям; они
берут моих лошадей с удовольствием и никогда со мной не ездят вместе.
— Вы уже знаете, я думаю, что я нынче в ночь еду в Москву и
беру вас с
собою, — сказал он. — Вы будете жить у бабушки, a maman с девочками остается здесь. И вы это знайте, что одно
для нее будет утешение — слышать, что вы учитесь хорошо и что вами довольны.
Немало было и всяких сенаторских нахлебников, которых
брали с
собою сенаторы на обеды
для почета, которые крали со стола и из буфетов серебряные кубки и после сегодняшнего почета на другой день садились на козлы править конями у какого-нибудь пана.
Лето проводила в огороде и саду: здесь она позволяла
себе, надев замшевые перчатки,
брать лопатку, или грабельки, или лейку в руки и,
для здоровья, вскопает грядку, польет цветы, обчистит какой-нибудь куст от гусеницы, снимет паутину с смородины и, усталая, кончит вечер за чаем, в обществе Тита Никоныча Ватутина, ее старинного и лучшего друга, собеседника и советника.
Да, действительно, подозрение важное, и во-первых — тотчас же колоссальные улики, его подтверждающие: один убивает и
берет все труды на
себя, а другой сообщник лежит на боку, притворившись в падучей, — именно
для того, чтобы предварительно возбудить во всех подозрение, тревогу в барине, тревогу в Григории.
Но он жалел каждой копейки на какую-нибудь пищу, кроме говядины; говядину он велел хозяйке
брать самую отличную, нарочно
для него самые лучшие куски, но остальное ел у
себя дома все только самое дешевое.
Ведь я понимала, что мое присутствие в мастерской нужно только на час, на полтора, что если я остаюсь в ней дольше, я уж
беру на
себя искусственное занятие, что оно полезно, но вовсе не необходимо
для дела.
— Это так, вертопрахи, — говорил он, — конечно, они
берут, без этого жить нельзя, но, то есть, эдак ловкости или знания закона и не спрашивайте. Я расскажу вам,
для примера, об одном приятеле. Судьей был лет двадцать, в прошедшем году помре, — вот был голова! И мужики его лихом не поминают, и своим хлеба кусок оставил. Совсем особенную манеру имел. Придет, бывало, мужик с просьбицей, судья сейчас пускает к
себе, такой ласковый, веселый.
— Я знаю, Марья Маревна, что ты не
для себя берешь, а деток побаловать хочешь, — сказал он, — так я после обеда велю полную коробьюшечку ягод набрать, да и отправлю к тебе домой. А те, что взяла, ты опять на блюдо положи.
Супруги едут в город и делают первые закупки. Муж
берет на
себя, что нужно
для приема гостей; жена занимается исключительно нарядами. Объезжают городских знакомых, в особенности полковых, и всем напоминают о наступлении зимы. Арсений Потапыч справляется о ценах у настоящих торговцев и убеждается, что хоть он и продешевил на первой продаже, но немного. Наконец вороха всякой всячины укладываются в возок, и супруги, веселые и довольные, возвращаются восвояси. Слава Богу! теперь хоть кого не стыдно принять.
Выше уже было упомянуто, что Анна Павловна, отправляясь в оранжереи
для сбора фруктов, почти всегда
берет с
собой кого-нибудь из любимчиков. Так поступает она и теперь.
Все, знавшие Ечкина, смеялись в глаза и за глаза над его новой затеей, и
для всех оставалось загадкой, откуда он мог
брать денег на свою контору. Кроме долгов, у него ничего не было, а из векселей можно было составить приличную библиотеку. Вообще Ечкин представлял
собой какой-то непостижимый фокус. Его новая контора служила несколько дней темой
для самых веселых разговоров в правлении Запольского банка, где собирались Стабровский, Мышников, Штофф и Драке.
Напр., наше хлыстовство — очень замечательная мистическая секта, не хочет разделить судьбы вселенной, не
берет на
себя бремени истории и вселенского достижения преображения, оно достигает преображения в уголку,
для маленького кусочка.
По воспоминаниям людей, знавших его, он всегда ходил в тюрьму и по улицам с палкой, которую
брал с
собой для того только, чтобы бить людей.
Я не
беру на
себя решение этого вопроса, но скажу, что всегда принадлежал ко второму разряду охотников, которых нет и быть не может между постоянными жителями столиц, ибо
для отыскания многих пород дичи надобно ехать слишком далеко, надо подвергать
себя многим лишениям и многим тяжелым трудам.
Всё пошло прахом! «Я не хочу тебя отнять у твоей матери и не
беру с
собой! — сказал он мне в день ретирады, — но я желал бы что-нибудь
для тебя сделать».
Дом занимаем порядочный, вдовы Бронниковой, которая позволяет нам на свой счет делать всевозможные поправки, и за это позволение
берет 250 рублей в год. Наружность нечто вроде станции в России, но расположение удобно.
Для нас ничего лучшего не нужно. Каждому можно быть у
себя, и есть место, где можно быть вместе. [В доме Бронникова Пущин жил вместе с Е. П. Оболенским — до женитьбы последнего на В. С. Барановой.] Не перехожу сегодня на другую страницу. Время обедать.
Отец очень любил обходить с ружьем по следу русаков и охотился иногда за ними; но, к сожалению, он не
брал меня с
собою, говоря, что
для меня это будет утомительно и что я буду ему мешать.
Мать очень твердо объявила, что будет жить гостьей и что
берет на
себя только одно дело: заказывать кушанья
для стола нашему городскому повару Макею, и то с тем, чтобы бабушка сама приказывала
для себя готовить кушанье, по своему вкусу, своему деревенскому повару Степану.
— Это я слышала, и меня, признаюсь, это больше всего пугает, — проговорила мрачно Мари. — Ну, послушай, — продолжала она, обращаясь к Вихрову и
беря его за руку, — ты говоришь, что любишь меня; то
для меня,
для любви моей к тебе, побереги
себя в этом случае, потому что все эти несчастия твои пройдут; но этим ты погубишь
себя!
Затем мы едем, мы
берем с
собой Катерину Михайловну и ее jeunes gens, [молодых людей (франц.)] мы садимся на тройки, устроиваем quelque chose comme un piquenique [нечто вроде пикника (франц.)] и выслушиваем курс физиологии a l'usage des dames et des demoiselles, [предназначенный
для дам и девиц (франц.)] который г. Сеченов прочтет нам.
Но он хоть силой плох, но отважный был офицерик: видит, что сабельки ему у меня уже не отнять, так распоясал ее, да с кулачонками ко мне борзо кидается… Разумеется, и эдак он от меня ничего, кроме телесного огорчения,
для себя не получил, но понравилось мне, как он характером своим был горд и благороден: я не
беру его денег, и он их тоже не стал подбирать.
«Теперь, — говорят, — тебе, Иван, самому трудно быть, тебе ни воды принесть, ни что прочее
для себя сготовить неловко.
Бери, — говорят, — брат,
себе теперь Наташу, — мы тебе хорошую Наташу дадим, какую хочешь выбирай».
Брали под руки дам и по порядку обходили рестораны. В одном завтракали, в другом просто ели, в третьем спрашивали
для себя пива, а дамам"граниту". Когда ели, то Захар Иваныч неизменно спрашивал у Старосмыслова: а как это кушанье по-латыни называется? — и Федор Сергеич всегда отвечал безошибочно.
Они рубили мясо, выбивая такт, сбивали что-то такое в кастрюлях, и посреди их расхаживал с важностью повар генеральши, которого князь всегда
брал к
себе на парадные обеды, не столько по необходимости, сколько
для того, чтоб доставить ему удовольствие, и старик этим ужасно гордился.
Он
для многих значительных лиц, из ближайшего начальства,
берет это на
себя, потому что это ничего ему не стоит.
В г. К. он и сблизился с семьей Тугановских и такими тесными узами привязался к детям, что
для него стало душевной потребностью видеть их каждый вечер. Если случалось, что барышни выезжали куда-нибудь или служба задерживала самого генерала, то он искренно тосковал и не находил
себе места в больших комнатах комендантского дома. Каждое лето он
брал отпуск и проводил целый месяц в имении Тугановских, Егоровском, отстоявшем от К. на пятьдесят верст.
В Задонье, на зимовниках, я блаженствовал. Обыкновенно приезжал к управляющему казенным пунктом Гавриле Яковлевичу Политковскому, и от него уже уезжал в самые глухие калмыцкие Дербенты, причем
брал с
собой специально
для калмыков корзину с разными лакомствами: булками, бубликами, леденцами и другой снедью.
— Да, приезжала звать на свои балы. Я непременно хочу бывать на этих балах, и мне необходимо сделать
себе туалет, но у меня денег нет. Душка, достань мне их, займи хоть где-нибудь
для меня! Я чувствую, что глупо, гадко поступаю,
беря у тебя деньги…
— Покуда — живи! — сказала она, — вот тебе угол в конторе, пить-есть будешь с моего стола, а на прочее — не погневайся, голубчик! Разносолов у меня от роду не бывало, а
для тебя и подавно заводить не стану. Вот братья ужо приедут: какое положение они промежду
себя для тебя присоветуют — так я с тобой и поступлю. Сама на душу греха
брать не хочу, как братья решат — так тому и быть!
За говядиной ходил на базар кто-нибудь из инвалидов, которых у нас было по одному в каждой казарме,
для надсмотра за порядком, и которые сами, добровольно, взяли
себе в обязанность ежедневно ходить на базар за покупками
для арестантов и не
брали за это почти никакой платы, так разве пустяки какие-нибудь.
Я очень боялся, что у меня отнимут снасти, и
брал с
собою для сторожей пятаки. В деревне Фокиной сторож подружился со мной и все ахал...
Незаметно
для себя я привык читать и
брал книгу с удовольствием; то, о чем рассказывали книги, приятно отличалось от жизни, — она становилась все тяжелее.
Но недолго суждено было длиться и этому блаженству. Ахиллу ждала честь: его
брал с
собою в Петербург архиерей, вызванный на череду
для присутствования в синоде. Губернский протодьякон был нездоров.
Если что-нибудь будет нужно… пожалуйста: я всегда готов к вашим услугам… что вы смотрите на моего товарища? — не беспокойтесь, он немец и ничего не понимает ни по-французски, ни по-русски: я его
беру с
собою для того только, чтобы не быть одному, потому что, знаете, про наших немножко нехорошая слава прошла из-за одного человека, но, впрочем, и у них тоже, у господ немцев-то, этот Пихлер…
— Мне и двух недель достаточно. О Ирина! ты как будто холодно принимаешь мое предложение, быть может, оно кажется тебе мечтательным, но я не мальчик, я не привык тешиться мечтами, я знаю, какой это страшный шаг, знаю, какую я
беру на
себя ответственность; но я не вижу другого исхода. Подумай наконец, мне уже
для того должно навсегда разорвать все связи с прошедшим, чтобы не прослыть презренным лгуном в глазах той девушки, которую я в жертву тебе принес!
Машенька. Все равно. Вы самая лучшая женщина, какую я знаю, и вас я
беру примером
для себя. (Обнимает тетку.) Я тоже хочу жить очень весело; если согрешу, я покаюсь. Я буду грешить и буду каяться, так, как вы.
Кочкарев. Да ведь улика налицо. (Указывает на Феклу.)Ведь вот стоит — известно, что за птица. Ну что ж, ничего, ничего. Здесь нет ничего такого. Дело христианское, необходимое даже
для отечества. Изволь, изволь: я
беру на
себя все дела. (К Фекле.)Ну, говори, как, что и прочее? Дворянка, чиновница или в купечестве, что ли, — и как зовут?
Г-жа Петицкая увидала, что ей скоро кушать будет нечего, потому что Архангелов только опивал и объедал ее, да еще денег у нее
брал взаймы; само благоразумие заставило ее не пренебречь ухаживанием m-r Николя, и, рассчитывая на его недалекость и чувственный темперамент, г-жа Петицкая надеялась даже женить его на
себе;
для этого она предположила сначала сблизиться с ним, показать ему весь рай утех, и вдруг все это прервать, объяснив ему, что рай сей он может возвратить только путем брака.
Не
для чего было
брать с
собою огарок или фонарик: в углу теткиной комнаты, перед киотом, теплилась неугасимая лампадка: я это знал.
Пόд-вечер приехали гости к Палицыну; Наталья Сергевна разрядилась в фижмы и парчевое платье, распудрилась и разрумянилась; стол в гостиной уставили вареньями, ягодами сушеными и свежими; Генадий Василич Горинкин, богатый сосед, сидел на почетном месте, и хозяйка поминутно подносила ему тарелки с сластями; он
брал из каждой понемножку и важно обтирал
себе губы; он был высокого росту, белокур, и вообще довольно ловок
для деревенского жителя того века; и это потому быть может, что он служил в лейб-кампанцах; 25<-и> лет вышед в отставку, он женился и нажил
себе двух дочерей и одного сына; — Борис Петрович занимал его разговорами о хозяйстве, о Москве и проч., бранил новое, хвалил старое, как все старики, ибо вообще, если человек сам стал хуже, то всё ему хуже кажется; — поздно вечером, истощив разговор, они не знали, что начать; зевали в руку, вертелись на местах, смотрели по сторонам; но заботливый хозяин тотчас нашелся...
Ванька судорожно вздохнул и опять уставился на окно. Он вспомнил, что за елкой
для господ всегда ходил в лес дед и
брал с
собою внука. Веселое было время! И дед крякал, и мороз крякал, а глядя на них, и Ванька крякал. Выпало, прежде чем вырубить елку, дед выкуривает трубку, долго нюхает табак, посмеивается над озябшим Ванюшкой… Молодые елки, окутанные инеем, стоят неподвижно и ждут, которой из них помирать? Откуда ни возьмись по сугробам летит стрелой заяц… Дед не может, чтоб не крикнуть...
— Вот видишь! Ах, Андрей, Андрей, вытащи ее! Я не могу. Я глупый, горбатый черт. Ты сам очень хорошо знаешь, что я не протащу через всю жизнь, долгую жизнь, и тяжести одного
себя без посторонней помощи, без твоей, например, а уж другого кого-нибудь поддерживать… куда мне! Мне самому нужно, чтобы меня спасали от пьянства,
брали к
себе, заставляли работать, держали у
себя мои деньги, писали корзинки, диваны и всякую обстановку
для моих котов. Ах, Андрей, что бы я без тебя делал?
Ведь вот,
для примера, кстати сказать, слыхали, надеюсь, как их, как бишь их там, да, сиамские близнецы, срослись
себе спинами, так и живут, и едят, и спят вместе; деньги, говорят, большие
берут.
Перейры более не
брали меня к
себе на каникулы; и, оставаясь один в громадной пустой школе и пустом
для меня городе, я слонялся бесцельно целый день, напоминая более всего собаку, потерявшую хозяина.
Считая, вероятно,
для сына, предназначаемого в военную службу, мое товарищество полезным, хотя бы в видах практики в русском языке, полковник сперва упросил Крюммера отпускать меня в гостиницу в дни, когда сам приезжал и
брал к
себе сына, а затем, узнавши, что изо всей школы на время двухмесячных каникул я один останусь в ней по отдаленности моих родителей, он упросил Крюммера отпустить меня к ним вместе с сыном.
— Н-да!.. Я думаю, ты бы сейчас по чугунке домой… Уж и полюбили бы тебя девки дома, а-ах как!.. Любую
бери! Дом бы
себе сгрохал — ну,
для дома денег, положим, маловато…
Но так как я все-таки понимаю ее довольно ясно, то
беру на
себя роль собирателя материалов
для нее.
— Но ведь вы сами обещали мне объяснить… Слушайте: я совершенно убежден, что когда начну играть
для себя (а у меня есть двенадцать фридрихсдоров), то я выиграю. Тогда, сколько вам надо,
берите у меня.