Неточные совпадения
— Позвольте вам вместо того, чтобы заводить длинное дело, вы, верно, не хорошо рассмотрели самое завещание: там, верно, есть какая-нибудь приписочка. Вы возьмите его на время к себе. Хотя, конечно, подобных
вещей на дом
брать запрещено, но если хорошенько попросить некоторых чиновников… Я с своей стороны употреблю мое участие.
А как дело ведет? —
берет десяти-двадцатирублевые
вещи, набивает ими карман, роется в бабьей укладке, в тряпье, — а в комоде, в верхнем ящике, в шкатулке, одних чистых денег на полторы тысячи нашли, кроме билетов!
Дает вчетверо меньше, чем стоит
вещь, а процентов по пяти и даже по семи
берет в месяц и т. д.
Огудалова. Отчего же… Я ее сейчас пришлю к вам. (
Берет футляр с
вещами.) Да вот, Сергей Сергеич, завтра Ларисы рождение, хотелось бы подарить eй эти
вещи, да денег много не хватает.
— Ну, вот тебе беспереводный рубль, — сказала она.
Бери его и поезжай в церковь. После обедни мы, старики, зайдем к батюшке, отцу Василию, пить чай, а ты один, — совершенно один, — можешь идти на ярмарку и покупать все, что ты сам захочешь. Ты сторгуешь
вещь, опустишь руку в карман и выдашь свой рубль, а он опять очутится в твоем же кармане.
Я стал покупать шире и больше, — я
брал все, что по моим соображениям, было нужно, и накупил даже
вещи слишком рискованные, — так, например, нашему молодому кучеру Константину я купил наборный поясной ремень, а веселому башмачнику Егорке — гармонию. Рубль, однако, все был дома, а на лицо бабушки я уж не смотрел и не допрашивал ее выразительных взоров. Я сам был центр всего, — на меня все смотрели, за мною все шли, обо мне говорили.
У стола в комнате Нехаевой стояла шерстяная, кругленькая старушка, она бесшумно
брала в руки
вещи, книги и обтирала их тряпкой. Прежде чем взять
вещь, она вежливо кивала головою, а затем так осторожно вытирала ее, точно вазочка или книга были живые и хрупкие, как цыплята. Когда Клим вошел в комнату, она зашипела на него...
Несмотря на все это, то есть что Захар любил выпить, посплетничать,
брал у Обломова пятаки и гривны, ломал и бил разные
вещи и ленился, все-таки выходило, что он был глубоко преданный своему барину слуга.
У Обломова в кабинете переломаны или перебиты почти все
вещи, особенно мелкие, требующие осторожного обращения с ними, — и всё по милости Захара. Он свою способность
брать в руки
вещь прилагает ко всем
вещам одинаково, не делая никакого различия в способе обращения с той или другой
вещью.
Он сам, этот мрачный и закрытый человек, с тем милым простодушием, которое он черт знает откуда
брал (точно из кармана), когда видел, что это необходимо, — он сам говорил мне, что тогда он был весьма «глупым молодым щенком» и не то что сентиментальным, а так, только что прочел «Антона Горемыку» и «Полиньку Сакс» — две литературные
вещи, имевшие необъятное цивилизующее влияние на тогдашнее подрастающее поколение наше.
Иногда он, не зная назначения какой-нибудь
вещи,
брал ее в руки и долго рассматривал, стараясь угадать, что бы это такое было, и уже ставил по своему усмотрению.
Мы воспользовались этим случаем и стали помещать в реестрах разные
вещи: трубки японские, рабочие лакированные ящики с инкрустацией и т. п. Но вместо десяти-двадцати штук они вдруг привезут три-четыре. На мою долю досталось, однако ж, кое-что: ящик, трубка и другие мелочи. Хотелось бы выписать по нескольку штук на каждого, но скупо возят. За ящик побольше
берут по 12 таилов (таил — около 3 р. асс.), поменьше — 8.
За учреждением этого банка последовало основание комиссионерства для закупок: девушки нашли выгодным покупать чай, кофе, сахар, обувь, многие другие
вещи через посредство мастерской, которая
брала товары не по мелочи, стало быть, дешевле.
Дорога от Кенигсберга до Берлина очень длинна; мы взяли семь мест в дилижансе и отправились. На первой станции кондуктор объявил, чтобы мы
брали наши пожитки и садились в другой дилижанс, благоразумно предупреждая, что за целость
вещей он не отвечает.
Огромные земли и леса (до половины уже сведенные) увлекают крестьян
брать эту res nullius [ничью
вещь (лат.)], бесполезно остающуюся.
У попа было благообразное Христово лицо, ласковые, женские глаза и маленькие руки, тоже какие-то ласковые ко всему, что попадало в них. Каждую
вещь — книгу, линейку, ручку пера — он
брал удивительно хорошо, точно
вещь была живая, хрупкая, поп очень любил ее и боялся повредить ей неосторожным прикосновением. С ребятишками он был не так ласков, но они все-таки любили его.
Вы и не подозреваете, на какие фокусы человеческое самолюбие способно: вот она считает меня подлецом, за то, что я ее, чужую любовницу, так откровенно за ее деньги
беру, а и не знает, что иной бы ее еще подлее надул: пристал бы к ней и начал бы ей либерально-прогрессивные
вещи рассыпать, да из женских разных вопросов вытаскивать, так она бы вся у него в игольное ушко как нитка прошла.
— Да как же, матушка барышня. Я уж не знаю, что мне с этими архаровцами и делать. Слов моих они не слушают, драться с ними у меня силушки нет, а они всё тащат, всё тащат: кто что зацепит, то и тащит. Придут будто навестить, чаи им ставь да в лавке колбасы на книжечку
бери, а оглянешься — кто-нибудь какую
вещь зацепил и тащит. Стану останавливать, мы, говорят, его спрашивали. А его что спрашивать! Он все равно что подаруй бесштанный. Как дитя малое, все у него
бери.
— Ужасно неудобная и неприятная
вещь — деньги! Всегда неловко и
брать их и давать…
Странная, однако ж,
вещь! Слыл я, кажется, когда-то порядочным человеком, водки в рот не
брал, не наедался до изнеможения сил, после обеда не спал, одевался прилично, был бодр и свеж, трудился, надеялся, и все чего-то ждал, к чему-то стремился… И вот в какие-нибудь пять лет какая перемена! Лицо отекло и одрябло; в глазах светится собачья старость; движения вялы; словесности, как говорит приятель мой, Яков Астафьич, совсем нет… скверно!
— Так
бери же свои
вещи и едем сейчас, — сказал старший.
— Да так. Ведь страсть значит, когда чувство, влечение, привязанность или что-нибудь такое — достигло до той степени, где уж перестает действовать рассудок? Ну что ж тут благородного? я не понимаю; одно сумасшествие — это не по-человечески. Да и зачем ты
берешь одну только сторону медали? я говорю про любовь — ты возьми и другую и увидишь, что любовь не дурная
вещь. Вспомни-ка счастливые минуты: ты мне уши прожужжал…
— Но я, может, вовсе не хочу
брать назад револьвер. Вы не имеете права. Вы купили
вещь — и всё кончено, и не имеете права. Я такую сумму ночью ни за что не могу. Где я достану такую сумму?
— Спасибо! — ласково кивнув головой, молвила она, взяв лепёшку. Кисти рук у неё были узенькие, лодочкой, и когда она
брала что-нибудь, тонкие пальцы обнимали
вещь дружно, ласково и крепко.
Его движения были медленны,
вещи он
брал в руки неуверенно и неловко, на ходу качался с боку на бок, точно ноги у него были надломлены в коленях, и весь он был тяжко-скучный.
Чтобы искупить свои прегрешения, он пускался на отчаянное средство: навешивал на себя все картонки, узелки, пакеты и свертки,
брал в руки саквояжи, подмышки два дамских зонтика и превращался в одного из тех фокусников, которые вытаскивают все эти
вещи из собственного носа и с торжеством удаляются со сцены, нагруженные, как верблюды.
Эти
вещи были проданы чуть не по настоящей цене, бабы
брали с бою всякий хлам.
— Иван Иваныч и отец Христофор приехали! — сказал ему Мойсей Мойсеич таким тоном, как будто боялся, что тот ему не поверит. — Ай, вай, удивительное дело, такие хорошие люди взяли да приехали! Ну,
бери, Соломон,
вещи! Пожалуйте, дорогие гости!
За границей он заходил иногда к антиквариям и с видом знатока осматривал древности и высказывал свое мнение, покупал какую-нибудь
вещь, антикварий
брал с него, сколько хотел, и купленная
вещь лежала потом, забитая в ящик, в каретном сарае, пока не исчезала неизвестно куда.
Книга — она
вещь мертвая, ее как хочешь
бери, рви, ломай — она не закричит…
— К-х-ха! — произнес он на всю комнату,
беря князя за руку, чтобы пощупать у него пульс. — К-х-ха! — повторил он еще раз и до такой степени громко, что входившая было в кабинет собака князя, услыхав это, повернулась и ушла опять в задние комнаты, чтобы только не слышать подобных страшных
вещей. — К-х-ха! — откашлянулся доктор в третий раз. — Ничего, так себе, маленькая лихорадочка, — говорил он басом и нахмуривая свои глупые, густые брови.
— Я не говорила вам, но он, во весь наш обратный путь из-за границы, на всех железных дорогах
брал для нас билеты, отправлял все
вещи наши, хлопотал с паспортами, наконец, какое участие он показал вам во время смерти вашего мужа!
Кондуктор. Какие
вещи прикажете
брать?
И тут же, пока еще она видела (я сделал это для того, чтобы она видела), я стал
брать со стола
вещи, подсвечники, чернильницу, и бросать о-земь их, продолжая кричать...
— А
вещи когда
берешь, это любишь? — заметил ей ядовито Янсутский.
Это ничего почти не выразит, если мы, по сущей справедливости, скажем, что сожители его обирали, объедали, опивали,
брали его последнее белье и платье, делали на его имя долги, закладывали и продавали его заветные материнские
вещи, — они лишали его возможности работать и выгоняли его из его же собственной квартиры.
Гневышов. Вы не оскорбляйтесь! Дети
берут же от отцов… Оскорбляться тут нечем. Деньги
вещь необходимая. Я к вам как-нибудь заеду на этой неделе. Часто я у вас бывать не могу; вчера приехала жена. Впрочем, когда она узнала от меня, что вы выходите замуж, гнев ее рассеялся, и она шлет вам целую дюжину поцелуев. (Прислушивается.) Он здесь, он здесь, я слышу его голос. Я подожду, чем кончится ваше объяснение.
Он устроил в Нью-Лэнэрке род рынка, закупал всевозможные товары, необходимые для рабочих, и продавал их, опять наблюдая то же условие: не
брать себе ни копейки барыша с продаваемых
вещей.
Вдруг откуда ни возьмись дворники, татары, «халам-балам»: как ты смеешь, орут,
вещи брать?
Переярков. Говорил бы кто, да не ты. Кашей бессмертный! Ты сирот грабишь, закладами только и живешь; по десяти процентов в месяц
берешь. У тебя и квартиры-то нет, чулан один для складу
вещей, — ни ложки, ни плошки нет, — ты по должникам пить-есть ходишь.
Бальзаминов. Как это вы, маменька! Вы, должно быть, мне совсем счастья не желаете! Как можно забывать такие
вещи! Ведь тут, может быть, вся судьба моя. (
Берет письмо).
Сначала ни квартиры, ни
вещей Софьи Михайловны, ни даже жалованья в три тысячи целковых
брать не хотела, ушла от него, и только уж месяца через три, как ей очень невтерпеж пришлось жить в горничных, мы разными ее катаньицами, гуляньицами и винцом сладким сманили…
Это если хотите знать, то есть если с самого начала
брать, то она просто-запросто приходила ко мне тогда закладывать
вещи, чтоб оплатить публикацию в «Голосе» о том, что вот, дескать, так и так, гувернантка, согласна и в отъезд, и уроки давать на дому, и проч., и проч.
Куницын. Нет, брат, тысчонки — отличнейшая
вещь!.. (Уходит, напевая куплет собственного сочинения: «Когда б я был аркадским принцем, тысчонки
брал бы я со всех!»)
Они, например, почти уверены, что у них чуть ли не весь мир на оброке; что он у них как устрица, которую они
берут про запас; что все, кроме них, дураки; что всяк похож на апельсин или на губку, которую они нет-нет да и выжмут, пока сок надобится; что они всему хозяева и что весь этот похвальный порядок
вещей происходит именно оттого, что они такие умные и характерные люди.
И наконец замолчала совсем и молча, с дикой покорностью совалась из угла в угол, перенося с места на место одну и ту же
вещь, ставя ее, снова
беря — бессильная и в начавшемся бреду оторваться от печки. Дети были на огороде, пускали змея, и, когда мальчишка Петька пришел домой за куском хлеба, мать его, молчаливая и дикая, засовывала в потухшую печь разные
вещи: башмаки, ватную рваную кофту, Петькин картуз. Сперва мальчик засмеялся, а потом увидел лицо матери и с криком побежал на улицу.
И если бы все эти дорогие
вещи могли чувствовать и говорить, они сказали бы, что умирают от страха, когда он приближается или
берет одну из них в руки и рассматривает с странным любопытством.
Он шинковал водочкой и
брал под залог разные
вещи, отчего у него можно было найти кое-что такое, чего в деревне у другого не встретишь. Так, между прочим, у него оказалась гитара, которая пришла к нему давно и неизвестно откуда и которую он давно не мог никому «приделить»; но с того момента, как Кромсай увидел Павла-дьячка, гитара нашла себе «приделение».
«Бог одинаково живет во всех
вещах, а
вещь ничего не знает о Боге; и Он не открывается
вещи, а она получает от Него силу, но по своему свойству, — или от его любви, или от его гнева; и от чего она
берет ее, то и обнаруживается вовне, и если есть благо в ней, то для злобы оно как бы закрыто, как вы можете видеть на примере куста шиповника; еще более на других колючих
вещах: из него ведь вырастает прекрасный душистый цветок, и в нем лежат два свойства любовное и враждебное, какое побеждает, то и дает плод» [IV, 343–344, § 49.].
— К чему пари?.. Во всяком случае имейте в виду, — обратился Робен к Ашанину, — что наши канонерки будут ходить в Сайгон ежедневно с места экспедиции…
Берите с собой как можно меньше багажа. Если дело затянется, всегда можно послать за
вещами. Наши китайские мальчики пришлют… У вас есть высокие сапоги?