Неточные совпадения
Бывало, покуда поправляет Карл Иваныч лист с диктовкой, выглянешь в ту сторону, видишь черную головку матушки, чью-нибудь спину и смутно слышишь оттуда говор и смех; так сделается досадно, что нельзя там быть, и думаешь: «Когда же я буду
большой, перестану учиться и всегда буду сидеть не за диалогами, а с теми, кого я люблю?» Досада перейдет в грусть, и, бог знает отчего и о чем, так задумаешься, что и не слышишь, как Карл Иваныч сердится за
ошибки.
«Зубатов — идиот», — мысленно выругался он и, наткнувшись в темноте на стул, снова лег. Да, хотя старики-либералы спорят с молодежью, но почти всегда оговариваются, что спорят лишь для того, чтоб «предостеречь от
ошибок», а в сущности, они провоцируют молодежь, подстрекая ее к
большей активности. Отец Татьяны, Гогин, обвиняет свое поколение в том, что оно не нашло в себе сил продолжить дело народовольцев и позволило разыграться реакции Победоносцева. На одном из вечеров он покаянно сказал...
«Юноша оказался… неглупым! Осторожен. Приятная
ошибка. Надобно помочь ему, пусть учится. Будет скромным, исполнительным чиновником, учителем или чем-нибудь в этом роде. В тридцать — тридцать пять лет женится, расчетливо наплодит людей, не
больше тройки. И до смерти будет служить, безропотно, как Анфимьевна…»
Приходили хозяйские дети к нему: он поверил сложение и вычитание у Вани и нашел две
ошибки. Маше налиневал тетрадь и написал
большие азы, потом слушал, как трещат канарейки, и смотрел в полуотворенную дверь, как мелькали и двигались локти хозяйки.
— Вот оно что! — с ужасом говорил он, вставая с постели и зажигая дрожащей рукой свечку. —
Больше ничего тут нет и не было! Она готова была к воспринятию любви, сердце ее ждало чутко, и он встретился нечаянно, попал
ошибкой… Другой только явится — и она с ужасом отрезвится от
ошибки! Как она взглянет тогда на него, как отвернется… ужасно! Я похищаю чужое! Я — вор! Что я делаю, что я делаю? Как я ослеп! Боже мой!
Может быть, Вера несет крест какой-нибудь роковой
ошибки; кто-нибудь покорил ее молодость и неопытность и держит ее под другим злым игом, а не под игом любви, что этой последней и нет у нее, что она просто хочет там выпутаться из какого-нибудь узла, завязавшегося в раннюю пору девического неведения, что все эти прыжки с обрыва, тайны, синие письма —
больше ничего, как отступления, — не перед страстью, а перед другой темной тюрьмой, куда ее загнал фальшивый шаг и откуда она не знает, как выбраться… что, наконец, в ней проговаривается любовь… к нему… к Райскому, что она готова броситься к нему на грудь и на ней искать спасения…»
В карты играл он без
ошибки и имел репутацию приятного игрока, потому что был снисходителен к
ошибкам других, никогда не сердился, а глядел на
ошибку с таким же приличием, как на отличный ход. Потом он играл и по
большой, и по маленькой, и с крупными игроками, и с капризными дамами.
— Я бы не была с ним счастлива: я не забыла бы прежнего человека никогда и никогда не поверила бы новому человеку. Я слишком тяжело страдала, — шептала она, кладя щеку свою на руку бабушки, — но ты видела меня, поняла и спасла… ты — моя мать!.. Зачем же спрашиваешь и сомневаешься? Какая страсть устоит перед этими страданиями? Разве возможно повторять такую
ошибку!.. Во мне ничего
больше нет… Пустота — холод, и если б не ты — отчаяние…
— Видите свою
ошибку, Вера: «с понятиями о любви», говорите вы, а дело в том, что любовь не понятие, а влечение, потребность, оттого она
большею частию и слепа. Но я привязан к вам не слепо. Ваша красота, и довольно редкая — в этом Райский прав — да ум, да свобода понятий — и держат меня в плену долее, нежели со всякой другой!
Он внес на чужие берега свой костромской элемент и не разбавил его ни каплей чужого. На всякий обычай, непохожий на свой, на учреждение он смотрел как на
ошибку, с
большим недоброжелательством и даже с презрением.
Но мало того, что он сознавал и верил, что, исполняя эти заповеди, люди достигнут наивысшего доступного им блага, он сознавал и верил теперь, что всякому человеку
больше нечего делать, как исполнять эти заповеди, что в этом — единственный разумный смысл человеческой жизни, что всякое отступление от этого есть
ошибка, тотчас же влекущая за собою наказание.
Паначев работал молча: он по-прежнему шел впереди, а мы плелись за ним сзади. Теперь уже было все равно. Исправить
ошибку нельзя, и оставалось только одно: идти по течению воды до тех пор, пока она не приведет нас к реке Улахе. На
большом привале я еще раз проверил запасы продовольствия. Выяснилось, что сухарей хватит только на сегодняшний ужин, поэтому я посоветовал сократить дневную выдачу.
Эпохи страстей,
больших несчастий,
ошибок, потерь вовсе не было в его жизни.
Иван Павлович был чрезвычайно рассеян, и его рассеянность была таким же милым недостатком в нем, как заикание у Е. Корша; иногда он немного сердился, но
большей частию сам смеялся над оригинальными
ошибками, в которые он беспрерывно попадал.
За политические
ошибки он, как журналист, конечно, повинен ответом, но и тут он виноват не перед собой; напротив, часть его
ошибок происходила от того, что он верил своим началам
больше, чем партии, к которой он поневоле принадлежал и с которой он не имел ничего общего, а был, собственно, соединен только ненавистью к общему врагу.
В силу кокетливой страсти de l'approbativité [желания нравиться (фр.).] я старался нравиться направо и налево, без разбора кому, натягивал симпатии, дружился по десяти словам, сближался
больше, чем нужно, сознавал свою
ошибку через месяц или два, молчал из деликатности и таскал скучную цепь неистинных отношений до тех пор, пока она не обрывалась нелепой ссорой, в которой меня же обвиняли в капризной нетерпимости, в неблагодарности, в непостоянстве.
Так шли годы. Она не жаловалась, она не роптала, она только лет двенадцати хотела умереть. «Мне все казалось, — писала она, — что я попала
ошибкой в эту жизнь и что скоро ворочусь домой — но где же был мой дом?.. уезжая из Петербурга, я видела
большой сугроб снега на могиле моего отца; моя мать, оставляя меня в Москве, скрылась на широкой, бесконечной дороге… я горячо плакала и молила бога взять меня скорей домой».
Его бранили за это; люди так поверхностны и невнимательны, что они
больше смотрят на слова, чем на действия, и отдельным
ошибкам дают
больше веса, чем совокупности всего характера.
— Все говорил… Как по крестьянам она прошла: молебны служили, попы по церквам манифест читали. Потом по городам воля разошлась и на заводах, окромя наших… Мосей-то говорит, што
большая может выйти
ошибка, ежели время упустить. Спрячут, говорит, приказчики вашу волю — и конец тому делу.
Николай отвечал, что дворня давно у него от рук отбилась и что это давно известно Прасковье Ивановне, а Михайлушка, на которого я смотрел с особенным любопытством, с
большою важностью сказал, явно стараясь оправдать лакеев, что это
ошибка поваров, что кушанье сейчас подадут и что он не советует тревожить Прасковью Ивановну такими пустяками.
Малейшая
ошибка, малейший неверный шаг — все против нее, и
больше всех сами же женщины.
У полковых дирижеров установились издавна некоторые особенные приемы и милые шутки. Так, в третьей кадрили всегда считалось необходимым путать фигуры и делать, как будто неумышленно, веселые
ошибки, которые всегда возбуждали неизменную сумятицу и хохот. И Бобетинский, начав кадриль-монстр неожиданно со второй фигуры, то заставлял кавалеров делать соло и тотчас же, точно спохватившись, возвращал их к дамам, то устраивал grand-rond [
Большой круг (франц.).] и, перемешав его, заставлял кавалеров отыскивать дам.
— Все
ошибки поправлять трудно, а эту тем
больше, — произнес он.
— Я
больше всего, ваше сиятельство, раскаиваюсь теперь в той
ошибке, которую сделал, когда вы, по вашему расположению, намекали мне насчет mademoiselle Полины… — проговорил он.
Капитан играл внимательно и в высшей степени осторожно, с
большим вниманием обдумывая каждый ход; Петр Михайлыч, напротив, горячился, объявлял рискованные игры, сердился, бранил Настеньку за
ошибки, делая сам их беспрестанно, и грозил капитану пальцем, укоряя его: «Не чисто, ваше благородие… подсиживаете!» Настенька, по-видимому, была занята совсем другим: она то пропускала игры, то объявляла ни с чем и всякий раз, когда Калинович сдавал и не играл, обращалась к нему с просьбой поучить ее.
Многие незнающие редакторы исправляют Стеньку на Степана. Это
большая и обидная
ошибка: Стенька Разин — это почетно. Стенька Разин был один, а Степанов много…
— Стой, молчи. Во-первых, есть разница в летах,
большая очень; но ведь ты лучше всех знаешь, какой это вздор. Ты рассудительна, и в твоей жизни не должно быть
ошибок. Впрочем, он еще красивый мужчина… Одним словом, Степан Трофимович, которого ты всегда уважала. Ну?
— Понимаю и это, голубушка маменька.
Большую вы тогда, по доброте вашей,
ошибку сделали! Надо было тогда, как вы дом покупали, — тогда надо было обязательство с него взять, что он в папенькино именье не вступщик!
Были
большие со стороны начальства
ошибки.
Уезжая из Москвы, он находился в том счастливом, молодом настроении духа, когда, сознав прежние
ошибки, юноша вдруг скажет себе, что всё это было не то, — что всё прежнее было случайно и незначительно, что он прежде не хотел жить хорошенько, но что теперь, с выездом его из Москвы, начинается новая жизнь, в которой уже не будет
больше тех
ошибок, не будет раскаяния, а наверное будет одно счастие.
За этим немедленно следовал целый реестр искупающих поступков, как очистительная жертва. Всякое правонарушение требует жертв… Например, придумать и сказать самый гнусный комплимент Федосье, причем недурно поцеловать у нее руку, или не умываться в течение целой недели, или — прочитать залпом самый
большой женский роман и т. д. Странно, чем ярче было такое раскаяние и чем ужаснее придумывались очищающие кары, тем скорее наступала новая «
ошибка». В психологии преступности есть своя логика…
Г-н Устрялов не только воспользовался всеми документами, изданными Миллером, Голиковым, Берхом и др., но даже сверил
большую часть их с подлинниками, хранящимися в разных архивах и библиотеках, причем открыл немало
ошибок и искажений в печатных изданиях.
— Это — ваша
ошибка и ничья
больше! Праздники устанавливает для себя человек. Жизнь — красавица, она требует подарков, развлечений, всякой игры, жить надо с удовольствием. Каждый день можно найти что-нибудь для радости.
При переложении оперы для фортепиано теряется
большая и лучшая часть подробностей эффектов; многое решительно не может быть с человеческого голоса или с полного оркестра переведено на жалкий, бедный, мертвый инструмент, который должен по мере возможности воспроизвести оперу; потому при аранжировке многое должно быть переделываемо, многое дополняемо — не с тою надеждою, что в аранжировке опера выйдет лучше, нежели в первоначальном своем виде, а для того, чтобы сколько-нибудь вознаградить необходимую порчу оперы при аранжировке; не потому, чтобы аранжировщик исправлял
ошибки композитора, а просто потому, что он не располагает теми средствами, какими владеет композитор.
Ведь ежели ты, на свою беду, вычитал в книге «
ошибку», то ты не только не исправишь ее, а, напротив, еще
больше будешь на ней настаивать, проведешь ее до конца, потому что эта
ошибка обещает тебе сам-десят.
Это была почти самая первая и едва ли не самая
большая и вредная
ошибка со стороны администраторов женского вопроса, по крайней мере с этого начинались подозрительные взгляды на труд женщин.
— Что ж такое?.. Это была
ошибка с моей стороны. Я сам хорошо вижу, что граф ее любит как друг ее отца, тем
больше, что он ей дальний родственник.
Иной раз сам над собой смеюсь: ишь, какой уставщик живёт! Но хоть и смешно, да не радостно: вижу я только
ошибку во всём, недоступна она разуму моему и тем
больше тяготит. Иду ко дну.
Искренне, в глубине души, свою женитьбу на Тане он считал теперь
ошибкой, был доволен, что окончательно разошелся с ней, и воспоминание об этой женщине, которая в конце концов обратилась в ходячие живые мощи и в которой, как кажется, все уже умерло, кроме
больших, пристально вглядывающихся умных глаз, воспоминание о ней возбуждало в нем одну только жалость и досаду на себя.
Та, узнав о такой
ошибке, прислала к нам с
большим упреком, что Иван Афанасьевич и все его глупое семейство уважает троюродных
больше, нежели двоюродных, что прислал к ней приглашение после всех; что после этого, будь она проклятая дочь, если не только на свадьбу, но и никогда к нам не будет; знать нас не хочет и презирать будет вечно.
Таким же способом составлено обозрение новой истории России; но здесь уже не было для г. Жеребцова руководящей нити, вроде «Истории» Карамзина, и потому фактических
ошибок здесь сравнительно
больше.
Увы! не знал, видно, Топтыгин, что, в сфере административной деятельности, первая-то
ошибка и есть самая фатальная. Что, давши с самого начала административному бегу направление вкось, оно впоследствии все
больше и
больше будет отдалять его от прямой линии…
Пётр (усмехаясь). У Кирилла Александровича. Но я
больше не пойду к нему и вообще в ту сторону. Там — строго! Там от человека требуют такую массу разных вещей: понимания жизни, уважения к людям и прочее, а я… как пустой чемодан. Меня по
ошибке взяли в дорогу, забыв наполнить необходимыми для путешествия вещами…
И он вспоминает про деньги, про лавку, дом, покупки, продажи и миллионы Мироновых; ему трудно понять, зачем этот человек, которого звали Василием Брехуновым, занимался всем тем, чем он занимался. «Что ж, ведь он не знал, в чем дело, — думает он про Василья Брехунова. — Не знал, так теперь знаю. Теперь уж без
ошибки. Теперь знаю». И опять слышит он зов того, кто уже окликал его. «Иду, иду!» — радостно, умиленно говорит всё существо его. И он чувствует, что он свободен, и ничто уж
больше не держит его.
И дома, и в поле, и в сарае я думал о ней, я старался понять тайну молодой, красивой, умной женщины, которая выходит за неинтересного человека, почти за старика (мужу было
больше сорока лет), имеет от него детей, — понять тайну этого неинтересного человека, добряка, простяка, который рассуждает с таким скучным здравомыслием, на балах и вечеринках держится около солидных людей, вялый, ненужный, с покорным, безучастным выражением, точно его привели сюда продавать, который верит, однако, в свое право быть счастливым, иметь от нее детей; и я все старался понять, почему она встретилась именно ему, а не мне, и для чего это нужно было, чтобы в нашей жизни произошла такая ужасная
ошибка.
Он старших уважал, зато и сам
Почтительность вознаграждал улыбкой
И, ревностный хотя угодник дам,
Женился, по словам его,
ошибкой.
В чем он ошибся, не могу я вам
Открыть, а знаю только (не соврать бы),
Что был он грустен на другой день свадьбы,
И что печаль его была одна
Из тех, какими жизнь мужей полна.
По мне они
большие эгоисты, —
Всё жен винят, как будто сами чисты.
Однако на нее записывали, и много, тем более, что граф по привычке играть
большую коммерческую игру играл сдержанно, подводил очень хорошо и никак не понимал толчков под столом ногой корнета и грубых его
ошибок в вистованьи.
Так как им нечего
больше делать, как подмечать и затверживать чужие
ошибки и слабости, и так как в них доброго чувства ровнешенько настолько, сколько дано его в удел устрице, то им и не трудно, при таких предохранительных средствах, прожить с людьми довольно осмотрительно.
Агишин. Ну, да как хотите рассуждайте; а вы сделали
ошибку большую! Задумали-то хорошо, а исполнить — характера не хватило. Вот плоды сентиментального воспитания.
Наконец он так надоел всем дурным своим нравом, что учитель серьезно начал думать о средствах к исправлению такого дурного мальчика и для того задавал ему уроки вдвое и втрое
большие, нежели другим; но и это нисколько не помогало. Алеша вовсе не учился, а все-таки знал урок с начала до конца, без малейшей
ошибки.