Неточные совпадения
Артемий Филиппович.
Человек десять осталось, не больше; а прочие все выздоровели. Это уж так устроено, такой порядок. С тех пор, как я принял начальство, — может быть, вам покажется даже невероятным, — все как мухи выздоравливают.
Больной не успеет войти в лазарет, как уже здоров; и не столько медикаментами, сколько честностью и порядком.
Они знали его щедрость, и чрез полчаса
больной гамбургский доктор, живший наверху, с завистью смотрел в окно на эту веселую русскую компанию здоровых
людей, собравшуюся под каштаном.
Левин уже давно сделал замечание, что, когда с
людьми бывает неловко от их излишней уступчивости, покорности, то очень скоро сделается невыносимо от их излишней требовательности и придирчивости. Он чувствовал, что это случится и с братом. И, действительно, кротости брата Николая хватило не надолго. Он с другого же утра стал раздражителен и старательно придирался к брату, затрогивая его за самые
больные места.
Он у постели
больной жены в первый раз в жизни отдался тому чувству умиленного сострадания, которое в нем вызывали страдания других
людей и которого он прежде стыдился, как вредной слабости; и жалость к ней, и раскаяние в том, что он желал ее смерти, и, главное, самая радость прощения сделали то, что он вдруг почувствовал не только утоление своих страданий, но и душевное спокойствие, которого он никогда прежде не испытывал.
Это была г-жа Шталь. Сзади её стоял мрачный здоровенный работник Немец, катавший её. Подле стоял белокурый шведский граф, которого знала по имени Кити. Несколько
человек больных медлили около колясочки, глядя на эту даму, как на что-то необыкновенное.
Как
человек, в полусне томящийся болью, он хотел оторвать, отбросить от себя
больное место и, опомнившись, чувствовал, что
больное место — он сам.
Так по крайней мере казалось Вронскому, как кажется
человеку с
больным пальцем, что он, как нарочно, обо всё задевает этим самым
больным пальцем.
Так не на земле, а там… о
людях тоскуют, плачут, а не укоряют, не укоряют! а это больней-с, больней-с, когда не укоряют!..
— Да-с… Он заикается и хром тоже. И жена тоже… Не то что заикается, а как будто не все выговаривает. Она добрая, очень. А он бывший дворовый
человек. А детей семь
человек… и только старший один заикается, а другие просто
больные… а не заикаются… А вы откуда про них знаете? — прибавила она с некоторым удивлением.
— Довольно верное замечание, — ответил тот, — в этом смысле действительно все мы, и весьма часто, почти как помешанные, с маленькою только разницей, что «
больные» несколько больше нашего помешаны, потому тут необходимо различать черту. А гармонического
человека, это правда, совсем почти нет; на десятки, а может, и на многие сотни тысяч по одному встречается, да и то в довольно слабых экземплярах…
Выходило, что или тот
человек еще ничего не донес, или… или просто он ничего тоже не знает и сам, своими глазами, ничего не видал (да и как он мог видеть?), а стало быть, все это, вчерашнее, случившееся с ним, Раскольниковым, опять-таки было призрак, преувеличенный раздраженным и
больным воображением его.
— Била! Да что вы это! Господи, била! А хоть бы и била, так что ж! Ну так что ж? Вы ничего, ничего не знаете… Это такая несчастная, ах, какая несчастная! И
больная… Она справедливости ищет… Она чистая. Она так верит, что во всем справедливость должна быть, и требует… И хоть мучайте ее, а она несправедливого не сделает. Она сама не замечает, как это все нельзя, чтобы справедливо было в
людях, и раздражается… Как ребенок, как ребенок! Она справедливая, справедливая!
— А то здесь другой доктор приезжает к
больному, — продолжал с каким-то отчаяньем Василий Иванович, — а
больной уже ad patres; [Отправился к праотцам (лат.).]
человек и не пускает доктора, говорит: теперь больше не надо. Тот этого не ожидал, сконфузился и спрашивает: «Что, барин перед смертью икал?» — «Икали-с». — «И много икал?» — «Много». — «А, ну — это хорошо», — да и верть назад. Ха-ха-ха!
— Вам,
человеку опасно, неизлечимо
больному, следовало бы…
Он заметил, что по вторникам и пятницам на вечерние приемы доктора аккуратно является неистребимый статистик Смолин и какие-то очень разнообразные
люди, совершенно не похожие на
больных.
— Очень культурный
человек, знаток музыки и замечательный оратор. Вице-президент общества гигиенистов. Ты, конечно, знаешь: здесь так много
больных, что нужно очень оберегать здоровье здоровых.
Говорила она с акцентом, сближая слова тяжело и медленно. Ее лицо побледнело, от этого черные глаза ушли еще глубже, и у нее дрожал подбородок. Голос у нее был бесцветен, как у
человека с
больными легкими, и от этого слова казались еще тяжелей. Шемякин, сидя в углу рядом с Таисьей, взглянув на Розу, поморщился, пошевелил усами и что-то шепнул в ухо Таисье, она сердито нахмурилась, подняла руку, поправляя волосы над ухом.
Опека наложена по завещанию отца, за расточительность, опекун — крестный его отец Логинов, фабрикант стекла,
человек — старый,
больной, — фактически опека в моих руках.
— Уйди от
больных, театральных, испорченных
людей к простой жизни, к простой любви…
— Даром! — сказал Безбедов, голосом
человека,
больного лярингитом. — Хотите — даром?
Самгин осторожно оглянулся. Сзади его стоял широкоплечий, высокий
человек с большим, голым черепом и круглым лицом без бороды, без усов. Лицо масляно лоснилось и надуто, как у
больного водянкой, маленькие глаза светились где-то посредине его, слишком близко к ноздрям широкого носа, а рот был большой и без губ, как будто прорезан ножом. Показывая белые, плотные зубы, он глухо трубил над головой Самгина...
Появились меньшевики, которых Дронов называл «гоц-либер-данами», а Харламов давно уже окрестил «скромными учениками немецких ортодоксов предательства», появлялись
люди партии конституционалистов-демократов, появлялись даже октябристы — Стратонов, Алябьев, прятался в уголках профессор Платонов, мелькали серые фигуры Мякотяна, Пешехонова, покашливал, притворяясь
больным, нововременец Меньшиков, и еще многие именитые фигуры.
—
Больного нет, — сказал доктор, не поднимая головы и как-то неумело скрипя по бумаге пером. — Вот, пишу для полиции бумажку о том, что
человек законно и воистину помер.
Вера Петровна писала Климу, что Робинзон, незадолго до смерти своей, ушел из «Нашего края», поссорившись с редактором, который отказался напечатать его фельетон «О прокаженных», «грубейший фельетон, в нем этот
больной и жалкий
человек называл Алину «Силоамской купелью», «целебной грязью» и бог знает как».
— Кстати, тут отец помер, мать была
человек больной и, опасаясь, что я испорчусь, женила меня двадцати лет, через четыре года — овдовел, потом — снова женился и овдовел через семь лет.
— Пожалуй, это только у нас. Замечательно. «Душу отвести» — как буяна в полицию. Или —
больную в лечебницу. Как будто даже смешно. Отвел
человек куда-то душу свою и живет без души. Отдыхает от нее.
Самгин чувствовал, что эта большеглазая девица не верит ему, испытывает его. Непонятно было ее отношение к сводному брату; слишком часто и тревожно останавливались неприятные глаза Татьяны на лице Алексея, — так следит жена за мужем с
больным сердцем или склонным к неожиданным поступкам, так наблюдают за
человеком, которого хотят, но не могут понять.
Туробоев усмехнулся. Губы у него были разные, нижняя значительно толще верхней, темные глаза прорезаны красиво, но взгляд их неприятно разноречив, неуловим. Самгин решил, что это кричащие глаза
человека больного и озабоченного желанием скрыть свою боль и что Туробоев
человек преждевременно износившийся. Брат спорил с Нехаевой о символизме, она несколько раздраженно увещевала его...
Лежанье у Ильи Ильича не было ни необходимостью, как у
больного или как у
человека, который хочет спать, ни случайностью, как у того, кто устал, ни наслаждением, как у лентяя: это было его нормальным состоянием.
Он будет жить, действовать, благословлять жизнь ее. Возвратить
человека к жизни — сколько славы доктору, когда он спасет безнадежного
больного! А спасти нравственно погибающий ум, душу?..
Этого было довольно и
больным и лекарке, а помещику и подавно. Так как Меланхолиха практиковала только над крепостными
людьми и мещанами, то врачебное управление не обращало на нее внимания.
— Говоря о себе, не ставьте себя наряду со мной, кузина: я урод, я… я… не знаю, что я такое, и никто этого не знает. Я
больной, ненормальный
человек, и притом я отжил, испортил, исказил… или нет, не понял своей жизни. Но вы цельны, определенны, ваша судьба так ясна, и между тем я мучаюсь за вас. Меня терзает, что даром уходит жизнь, как река, текущая в пустыне… А то ли суждено вам природой? Посмотрите на себя…
— Сиди смирно, — сказал он. — Да, иногда можно удачно хлестнуть стихом по
больному месту. Сатира — плеть: ударом обожжет, но ничего тебе не выяснит, не даст животрепещущих образов, не раскроет глубины жизни с ее тайными пружинами, не подставит зеркала… Нет, только роман может охватывать жизнь и отражать
человека!
— Нет-с, уж наверно не воротился, да и не воротится, может, и совсем, — проговорила она, смотря на меня тем самым вострым и вороватым глазом и точно так же не спуская его с меня, как в то уже описанное мною посещение, когда я лежал
больной. Меня, главное, взорвало, что тут опять выступали их какие-то тайны и глупости и что эти
люди, видимо, не могли обойтись без тайн и без хитростей.
Есть
больные воспоминания, мой милый, причиняющие действительную боль; они есть почти у каждого, но только
люди их забывают; но случается, что вдруг потом припоминают, даже только какую-нибудь черту, и уж потом отвязаться не могут.
Больной и без сил, лежа в версиловской комнате, которую они отвели для меня, я с болью сознавал, на какой низкой степени бессилия я находился: валялась на постели какая-то соломинка, а не
человек, и не по болезни только, — и как мне это было обидно!
А скажите-ка, что вы нездоровы, что у вас, например,
человек двадцать-тридцать
больных лихорадкой, так вас очень учтиво попросят не съезжать на берег и как можно скорее удалиться.
Тронет, и уж тронула. Американцы, или
люди Соединенных Штатов, как их называют японцы, за два дня до нас ушли отсюда, оставив здесь
больных матросов да двух офицеров, а с ними бумагу, в которой уведомляют суда других наций, что они взяли эти острова под свое покровительство против ига японцев, на которых имеют какую-то претензию, и потому просят других не распоряжаться. Они выстроили и сарай для склада каменного угля, и после этого
человек Соединенных Штатов, коммодор Перри, отплыл в Японию.
Когда же он,
больной и испорченный от нездоровой работы, пьянства, разврата, одурелый и шальной, как во сне, шлялся без цели по городу и сдуру залез в какой-то сарай и вытащил оттуда никому ненужные половики, мы все достаточные, богатые, образованные
люди, не то что позаботились о том, чтобы уничтожить те причины, которые довели этого мальчика до его теперешнего положения, а хотим поправить дело тем, что будем казнить этого мальчика.
— На сколько
человек построен зàмок? — спрашивал англичанин. — Сколько заключенных? Сколько мужчин, сколько женщин, детей? Сколько каторжных, ссыльных, добровольно следующих? Сколько
больных?
В следующей камере было то же самое. Такая же была духота, вонь; точно так же впереди, между окнами, висел образ, а налево от двери стояла парашка, и так же все тесно лежали бок с боком, и так же все вскочили и вытянулись, и точно так же не встало три
человека. Два поднялись и сели, а один продолжал лежать и даже не посмотрел на вошедших; это были
больные. Англичанин точно так же сказал ту же речь и так же дал два Евангелия.
Холостые
люди, по его мнению, были те же фагоциты, назначение которых состояло в помощи слабым,
больным частям организма.
Слабое движение руки, жалко опустившейся на одеяло, было ответом, да глаза раскрылись шире, и в них мелькнуло сознание живого
человека. Привалов посидел около
больного с четверть часа; доктор сделал знак, что продолжение этого безмолвного визита может утомить
больного, и все осторожно вышли из комнаты. Когда Привалов начал прощаться, девушка проговорила...
Отец, конечно, умный
человек, поумнее нас с тобой; если разобрать, так он все-таки старик, да еще и
больной старик…
— Ах, Алексей Федорович, ах, голубчик, давайте за
людьми как за
больными ходить!
И вот что же случилось: все пришли в удивление и в ужас, и никто не захотел поверить, хотя все выслушали с чрезвычайным любопытством, но как от
больного, а несколько дней спустя уже совсем решено было во всех домах и приговорено, что несчастный
человек помешался.
Да к тому же Митя его даже и за
человека теперь считать не мог, ибо известно было всем и каждому в городе, что это лишь
больная развалина, сохранившая отношения с Грушенькой, так сказать, лишь отеческие, а совсем не на тех основаниях, как прежде, и что это уже давно так, уже почти год как так.
Больной Самсонов, в последний год лишившийся употребления своих распухших ног, вдовец, тиран своих взрослых сыновей, большой стотысячник,
человек скаредный и неумолимый, подпал, однако же, под сильное влияние своей протеже, которую сначала было держал в ежовых рукавицах и в черном теле, «на постном масле», как говорили тогда зубоскалы.
Знаете, Lise, мой старец сказал один раз: за
людьми сплошь надо как за детьми ходить, а за иными как за
больными в больницах…
«На выздоровление
больной ножки моего предмета» — это он такое заглавие придумал — резвый
человек!