Неточные совпадения
— А потому терпели мы,
Что мы — богатыри.
В том богатырство русское.
Ты думаешь, Матренушка,
Мужик — не богатырь?
И жизнь его не ратная,
И смерть ему не писана
В
бою — а богатырь!
Цепями руки кручены,
Железом ноги кованы,
Спина… леса дремучие
Прошли по ней — сломалися.
А грудь? Илья-пророк
По ней гремит — катается
На колеснице огненной…
Все терпит богатырь!
Схватка произошла в тот же день за вечерним чаем. Павел Петрович
сошел в гостиную уже готовый к
бою, раздраженный и решительный. Он ждал только предлога, чтобы накинуться на врага; но предлог долго не представлялся. Базаров вообще говорил мало в присутствии «старичков Кирсановых» (так он называл обоих братьев), а в тот вечер он чувствовал себя не в духе и молча выпивал чашку за чашкой. Павел Петрович весь горел нетерпением; его желания сбылись наконец.
Он долго думал в этом направлении и, почувствовав себя настроенным воинственно, готовым к
бою, хотел идти к Алине, куда
прошли все, кроме Варавки, но вспомнил, что ему пора ехать в город. Дорогой на станцию, по трудной, песчаной дороге, между холмов, украшенных кривеньким сосняком, Клим Самгин незаметно утратил боевое настроение и, толкая впереди себя длинную тень свою, думал уже о том, как трудно найти себя в хаосе чужих мыслей, за которыми скрыты непонятные чувства.
Примирения вообще только тогда возможны, когда они не нужны, то есть когда личное озлобление
прошло или мнения сблизились и люди сами видят, что не из чего ссориться. Иначе всякое примирение будет взаимное ослабление, обе стороны полиняют, то есть сдадут свою резкую окраску. Попытка нашего Кучук-Кайнарджи очень скоро оказалась невозможной, и
бой закипел с новым ожесточением.
Ни один шаг не
проходил ей даром, ни одного дня не
проходило без того, чтобы муж не бил ее смертельным
боем.
С этих пор патриотическое возбуждение и демонстрации разлились широким потоком. В городе с барабанным
боем было объявлено военное положение. В один день наш переулок был занят отрядом солдат.
Ходили из дома в дом и отбирали оружие. Не обошли и нашу квартиру: у отца над кроватью, на ковре, висел старый турецкий пистолет и кривая сабля. Их тоже отобрали… Это был первый обыск, при котором я присутствовал. Процедура показалась мне тяжелой и страшной.
По воскресеньям молодежь
ходила на кулачные
бои к лесным дворам за Петропавловским кладбищем, куда собирались драться против рабочих ассенизационного обоза и мужиков из окрестных деревень. Обоз ставил против города знаменитого бойца — мордвина, великана, с маленькой головой и больными глазами, всегда в слезах. Вытирая слезы грязным рукавом короткого кафтана, он стоял впереди своих, широко расставя ноги, и добродушно вызывал...
Назавтра
бой! их тысяч пятьдесят,
А нас всего едва ль пятнадцать тысяч.
С ума
сошел.
В сентябре 1902 года Болгария праздновала двадцатипятилетний юбилей Шипки, на который были приглашены русские гости, участники шипкинских
боев. Праздник
прошел блестяще. Маневрами были повторены все главные сражения, точь-в-точь, как они были тогда.
Иногда вся сила ее над со
бою истощалась; горячая натура брала верх над разумом. и Анна Михайловна хотела завтра же взять паспорт и лететь в Ниццу, но бессонная ночь
проходила в размышлениях и утром Анна Михайловна говорила себе: зачем? к чему?
— Не надо бы Олёше
ходить на
бои.
— Нетление плоти! — кричал он. —
Бой с дьяволом! Бросьте ему, свинье, грязную дань! Укрощай телесный бунт, Петя! Не согрешив — не покаешься, не покаешься — не спасёшься. Омой душу! В баню
ходим, тело моем? А — душа? Душа просит бани. Дайте простор русской душе, певучей душе, святой, великой!
Уже было темно, когда мы,
сойдя с берега, перешли проток Дуная по небольшому мосту и пошли по низкому песчаному острову, еще мокрому от только что спавшей с него воды. Помню резкий лязг штыков сталкивавшихся в темноте солдат, глухое дребезжание обгонявшей нас артиллерии, черную массу широкой реки, огоньки на другом берегу, куда мы должны были переправиться завтра и где, я думал, завтра же будет новый
бой.
— Романтики, столь же верные преданиям феодализма, с дикой нетерпимостью не
сходили с арены; то был
бой насмерть, отчаянный и злой; они готовы были воздвигнуть костры и завесть инквизицию для окончания спора; горькое сознание, что их не слушают, что их игра потеряна, раздувало закоснелый дух преследования, и доселе они не смирились.
Одно из таких дел, которое, выражаясь судейским слогом, зачислено решенным впредь до востребования, — дело, недавно поступившее в архив, — тяжба романтизма и классицизма, так волновавшая умы и сердца в первую четверть нашего века (даже и ближе); тяжба этих восставших из гроба
сошла с ними вместе второй раз в могилу, и нынче говорят всего менее о правах романтизма и его
бое с классиками — хотя и остались в живых многие из закоснелых поклонников и непримиримых врагов его.
Далее о Князе Глебе сказано, что он
ходил с новгородцами на Ямь в Заволочье и в
бою убит; летописи же говорят, что он, будучи выгнан новгородцами, бежал в Заволочье и там убит чудью.
Да и на кулачных
боях, куда мы
ходили под предводительством некоторых учителей, под простою одеждою скрывавших свою знаменитость, и там Петруся был законодателем; в какой стене стоял он, там была и победа.
— Я не могу, Владимир Иванович, ручаться. Но источник как будто достоверный. В штабе
ходит темный слух, что большая часть нашей эскадры сдалась без
боя. Что будто бы матросы перевязали офицеров и выкинули белый флаг. Чуть ли не двадцать судов.
Ходил он лениво, с развальцой. Никогда, даже во время кулачного
боя, он не ускорял движений. Стоя на месте, всегда в самой середине свалки, он только расставлял пошире ноги, укреплялся в устойчивой позе и начинал работать. Он не юлил, не подставлял ног, не уклонялся. Он напрягался, заносил руку, захватывая размахом широкое пространство, и пускал кулак не целясь, рассчитывая на его тяжесть и в полной надежде, что он сам найдет свое место. И кулак попадал.
Разбойники хохочут.
Бой зачинается. Митька и посадский, став друг против друга,
ходят кругом, левая рука на тычку, правая на маху. Мисаил и Григорий садятся на землю и смотрят.
Тогда между военными
ходили разные нелепые слухи о Сакене: одни говорили, будто он имеет видения и знает от ангела — когда надо начинать
бой; другие рассказывали вещи еще более чудные, а полковой казначей, имевший большой круг знакомства с купцами, уверял, будто Филарет московский говорил графу Протасову: «Если я умру, то Боже вас сохрани, не делайте обер-прокурором Муравьева, а митрополитом московским — киевского ректора (Иннокентия Борисова).
Я предложил С.
пройти в деревню и, взойдя на какую-нибудь крышу, следить за
боем; оттуда было лучше видно.
Вспыхнувши гневом, коню отвечал Ахиллес быстроногий:
«Что ты, о конь мой, пророчишь мне смерть? Не твоя то забота!
Знаю я сам хорошо, что судьбой суждено мне погибнуть
Здесь, далеко от отца и от матери. Но не
сойду я
С
боя, доколе троян не насыщу кровавою бранью!»
Молвил, — и с криком вперед устремил он коней звуконогих.
За бенефисный вечер Садовского я нисколько не боялся, предвидел успех бенефицианта, но не мог предвидеть того, что и на мою долю выпадет прием, лучше которого я не имел в Малом театре в течение целых сорока лет, хотя некоторые мои вещи ("Старые счеты","Доктор Мошков","С
бою","Клеймо")
прошли с большим успехом.
По ночам, когда обезумевшие люди на минуту забываются сном, или в разгаре дневного
боя, когда самый ясный день становится призраком, они являются внезапно и стреляют из призрачных пушек, наполняя воздух призрачным гулом, и люди, живые, но безумные люди, пораженные внезапностью, бьются насмерть против призрачного врага,
сходят с ума от ужаса, седеют мгновенно и умирают.
В вагоне шли непрерывные рассказы и споры. Ехало много участников последнего
боя. Озлобленно ругали Куропаткина, смеялись над «гениальностью» его всегдашних отступлений. Один офицер ужасно удивился, как это я не знаю, что Куропаткин давно уже
сошел сума.
Наша команда недоумевала. Как и мы, она испытывала то же сиротливое ощущение вынужденного бездельничества. Солдаты
ходили за околицу смотреть на
бой, жадно расспрашивали проезжих казаков, оживленно и взволнованно сообщали нам слухи о ходе
боя.
Другие рассказывали, что Солнцев
сошел с ума в самом начале
боя и покончил с собою в припадке сумасшествия.
Второй день у нас не было эвакуации, так как санитарные поезда не
ходили. Наместник ехал из Харбина, как царь, больше, чем как царь; все движение на железной дороге было для него остановлено; стояли санитарные поезда с больными, стояли поезда с войсками и снарядами, спешившие на юг к предстоявшему
бою. Больные прибывали к нам без конца; заняты были все койки, все носилки, не хватало и носилок; больных стали класть на пол.
И опять
прошел день, и другой, и третий.
Бой продолжался, а мы все стояли неразвернутыми. Что же это, наконец, забыли о нас, что ли? Но нет. На станции Угольной, на разъездах, — везде стояли полевые госпитали и тоже не развертывались. Врачи зевали, изнывали от скуки, играли в винт…
— Вчера мне Давыдов говорит: «Вы слышали про госпитали, которые сменили нас в Мукдене? За время
боя через них
прошло десять тысяч раненых. Если бы нас тогда оставили в Мукдене, мы с вами были бы теперь богатыми людьми…» Я ему говорю: да-а, мы с вами…
Ходили слухи, что на днях предстоит новый
бой, и становилось понятным, чем именно больны эти воины.
Мимо нас
проходили на север госпитали. Другие, подобно нашему, стояли свернутыми по окрестным деревням и тоже не работали. А шел ужасающий
бой, каждый день давал тысячи раненых. Завидев флаг госпиталя, к нам подъезжали повозки с будочками, украшенными красным крестом.
Лежат в госпитале раненые офицеры, они
прошли страду целого ряда
боев.
Но мы уже
прошли тяжелые
бои на производстве,
бои с безразличием администрации, с инертностью организаций, с отсталыми настроениями рабочих.
Бой был окончен. Благодаря Лелькиной речи он закончился ярко, крепким аккордом. Штаб сидел кружком под большим дубом и подводил итоги
боя. Солнце садилось, широкие лучи пронизывали сбоку чащу леса. Ребята сидели,
ходили, оживленно обсуждали результаты
боя. Лелька увидела: Юрка о чем-то горячо спорил с Ведерниковым и Оськой. Ведерников как будто нападал, Юрка защищался.
Дарья Алексеевна со стойкостью древней спартанки вынесла эти, один почти вслед за другим, обрушившиеся на нее удары судьбы — между смертью ее двух сыновей не
прошло и двух месяцев, — но все же эти удары не могли
пройти бесследно для ее здоровья, и вместо доброй пожилой женщины, вместо прежней «бой-бабы» была теперь дряхлая, расслабленная старушка.
Между тем завоеватели сибирские не праздно ждали доброй вести из России. Они
ходили рекою Тавдою в землю вогуличей. Близ устья этой реки господствовали татарские князья Лабутан и Печенег, разбитые Ермаком в кровопролитном
бою на берегу озера.
С паперти все
сошли на поле. Отмерили роковой круг, может быть смертный для одного из противников. Польщики стали на нем. Поручникам и стряпчим указано, где им стоять за бойцами. Тут стряпчий Хабара доложил окольничему и дьяку, что
бой, вопреки закону, неравен и потому не может начаться. Потребовали объяснений. Оказалось, что у Мамона колонтари были длиннее Хабаровых и, следственно, защищали его более от ударов.
Все это, повторяем, возмущало соседей, и рассказы о ее молодечестве, а кстати и беспутстве, преувеличенные и разукрашенные,
ходили по Сивцеву Вражку, хотя участие девиц в кулачных
боях не было в то время совершенно исключительным явлением. Молва о ней, как о «выродке человеческого рода», «звере рыкающем», «исчадьи ада», «чертовой дочери» снежным комом катились по Москве.
Про инспекторский смотр поговорили, — кажись, в роте все исправно, без
боя, без крика репертички идут…
Сойдет гладко, солдатам облегчение.
Основная марксистская истина, которую провозглашали первые русские марксисты в своих
боях с народниками, та истина, что России предстоит еще
пройти через эпоху капиталистического промышленного развития, что буржуазии предстоит еще у нас политически и экономически прогрессивная роль, что не может быть скачка в социалистическое царство из во всех отношениях отсталого старого русского царства, была основательно забыта социал-демократами еще в 1905 году.