— Не знаю, — сказал он тихо. — Вот пускай меня
бог покарает, — до сего часу не знаю, что он со мной сделал. Маленький был такой немчик, ледащий, всего мне по плечо, а взял меня, как дитину малую, и ведет. И я, брат, иду. Чую, что не только утечь от него, — куда там утечь! — поворохнуться не могу. Зажал он меня, как коваль в тиски, и тащит. Почем я знаю, может, это совсем и не человек был?
— Не про деньги говорю, про родительское благословенье, — горячо заговорил Сергей Андреич. — Аль забыл, что благословенье отчее домы чад утверждает, аль не помнишь, коль хулен оставивый отца и на сколь проклят от Господа раздражаяй матерь свою?.. Нехорошо, Алексей Трифоныч, — нехорошо!..
Бог покарает тебя!.. Мое дело сторона, а стерпеть не могу, говорю тебе по любви, по правде: нехорошо делаешь, больно нехорошо.
Неточные совпадения
Она клялась всем, и между прочим «своей утробой», что никогда больше не провинится, а если провинится, то пусть тогда
Бог убьет ее и
покарает навсегда. Савелий остановился, положил полено и отер рукавом лоб.
Великий царь, отсрочь мое изгнанье, —
Огонь любви моей воспламенит
Снегурочки нетронутое сердце.
Клянусь тебе великими
богами,
Снегурочка моей супругой будет,
А если нет — пускай меня
караетЗакон царя и страшный гнев
богов.
Не только
боги язычества, но и
Бог Ветхого Завета страшен и грозен; он мстит и
карает, он не знает пощады, он требует крови не только животных, но и людей.
Это — то самое божественное правосудие, о каком мечтали каменнодомовые люди, освещенные розовыми наивными лучами утра истории: их «
Бог» — хулу на Святую Церковь —
карал так же, как убийство.
Нечего правды таить, грозен был Иван Васильевич, да ведь сам
бог поставил его над нами, и, видно, по божьей воле, для очищения грехов наших,
карал он нас.
— Боярин! Это
бог нас
карает!
— Не верьте ей, братцы, не верьте! Она так… запужалась… врет… ей-богу, врет! Его ловите… обознались… — бессвязно кричал между тем Захар, обращая попеременно то к тому, то к другому лицо свое, обезображенное страхом. — Врет, не верьте… Кабы не я… парень-то, что она говорит… давно бы в остроге сидел… Я… он всему голова…
Бог тебя
покарает, Анна Савельевна, за… за напраслину!
—
Покарай его
бог!
покарай его
бог! — визжала тетка на весь дом. — Сбудьте его куда-нибудь, Порфирий Петрович, а то он еще такую беду наделает, что не расхлебаешь!
Но он к заботам жизни бедной
Привыкнуть никогда не мог;
Скитался он иссохший, бледный,
Он говорил, что гневный
богЕго
карал за преступленье,
Он ждал: придет ли избавленье.
А если
Бог отступит от меня
И за гордыню
покарать захочет,
Успеха гордым замыслам не даст,
Чтоб я не мнил, что я его избранник, —
Тогда я к вам приду, бурлаки-братья,
И с вами запою по Волге песню,
Печальную и длинную затянем,
И зашумят ракитовы кусты,
По берегам песчаным нагибаясь...
И когда —
все-таки! —
выхаркнула давку на площадь,
спихнув наступившую на горло паперть,
думалось:
в хо́рах архангелова хорала
бог, ограбленный, идет
карать!
— Павла Артемьевна! Вы простите меня. Тогда… До болезни… Я провинилась перед вами… С клубком-то… Ведь вы не ошиблись… Я тогда его умышленно в вас бросила… И
бог меня
покарал за это… Я чуть не умерла… Уж вы простите!
И требует
Бог от твари лишь слепой покорности и жестоко
карает за непокорность.
Она была всё еще под впечатлением танцев, музыки, разговоров, блеска, шума; она шла и спрашивала себя: за что ее
покарал так господь
бог?
—
Покарай меня всемогущий
Бог и Его небесные силы, коли я говорю тебе ложь!
Но
бог, рано или поздно,
карает злодеев.
— За это клятвопреступление и
покарал вас
Бог, поставив снова на ноги царя, которого вы почти считали в могиле. Я далек от двора, но видел больше вас и, кажись, не дурной подал тебе совет присягнуть одним из первых маленькому Иоанну.
— Отступника от обязательства, на себя добровольно принятого, — продолжал Жвирждовский, — да
покарают люди и
Бог. Пускай от него отступятся, как от прокаженного, отец, мать, братья, сестры, все кровное, церковь и отчизна проклянут его, живой не найдет крова на земле, мертвый лишится честного погребения и дикие звери разнесут по трущобам его поганый труп.
—
Покарал меня Господь
Бог в сыне моем, не дал мне, грешному, порадоваться, отозвал к себе ангела, отец которого душу свою черту продал… Ох, грехи, грехи незамолимые…
Пускай отдам
богу ответ на Страшном суде за любовь мою к Мариорице — назовите ее слабостью, заблуждением, безрассудством, безумием, чем хотите, — пусть за нее
карает меня правосудная десница господа!
— Он тебя любит, в этом я уверен, мы обратим его на путь истинный, если же нет, так пусть
покарают его
Бог и русские законы. Во всяком случае ты останешься моею дорогой внучкой, наследницей моего богатства и имени… Какой молодой человек, да еще влюбленный, поколеблется идти для тебя хоть на черта.
Знаю, что Ты велик, и что грех Тебя просить об этом; но ради
Бога сделай, чтобы на меня вылез матерый, и чтобы
Карай, на глазах «дядюшки», который вон оттуда смотрит, влепился ему мертвою хваткой в горло».