Неточные совпадения
— А знаешь, мне кажется, что между обрядом обрезания и скопчеством есть связь; вероятно, обряд этот заменил кастрацию, так же как «козлом отпущения» заменили живую
жертву богу.
«Кончу университет и должен буду служить интересам этих быков. Женюсь на дочери одного из них, нарожу гимназистов, гимназисток, а они, через пятнадцать лет, не будут понимать меня. Потом — растолстею и, может быть, тоже буду высмеивать любознательных людей. Старость. Болезни. И — умру, чувствуя себя Исааком, принесенным в
жертву — какому
богу?»
— Ино-ска-за-тель-но.
Бог — это народ, Авраам — вождь народа; сына своего он отдает в
жертву не
богу, а народу. Видишь, как просто?
— Дурачок! Чтоб не страдать. То есть — чтоб его, народ, научили жить не страдая. Христос тоже Исаак,
бог отец отдал его в
жертву народу. Понимаешь: тут та же сказка о жертвоприношении Авраамовом.
— «
Жертва богу… дух сокрушен… сердце сокрушенно и смиренно»… Х-хе…
В наши дни баранов не приносят в
жертву богу, с них стригут шерсть или шьют из овчины полушубки.
А рабочие шли все так же густо, нестройно и не спеша; было много сутулых, многие держали руки в карманах и за спиною. Это вызвало в памяти Самгина снимок с чьей-то картины, напечатанный в «Ниве»: чудовищная фигура Молоха, и к ней, сквозь толпу карфагенян, идет, согнувшись, вереница людей, нанизанных на цепь, обреченных в
жертву страшному
богу.
Единственная перспектива, которую вполне четко и ясно указывают нам, — это перспектива библейского юноши Исаака —
жертва богам отцов,
жертва их традициям…
«Нужно иметь какие-то особенные головы и сердца, чтоб признавать необходимость приношения человека в
жертву неведомому
богу будущего», — думал он, чутко вслушиваясь в спокойную речь, неторопливые слова Туробоева...
Бог с тобою,
Нет, нет — не грезы, не мечты.
Ужель еще не знаешь ты,
Что твой отец ожесточенный
Бесчестья дочери не снес
И, жаждой мести увлеченный,
Царю на гетмана донес…
Что в истязаниях кровавых
Сознался в умыслах лукавых,
В стыде безумной клеветы,
Что,
жертва смелой правоты,
Врагу он выдан головою,
Что пред громадой войсковою,
Когда его не осенит
Десница вышняя господня,
Он должен быть казнен сегодня,
Что здесь покамест он сидит
В тюремной башне.
Замученный ребенок — бессмысленная
жертва, вызывающая протест против мира, а в конце концов, и против
Бога.
Верь до конца, хотя бы даже и случилось так, что все бы на земле совратились, а ты лишь единый верен остался: принеси и тогда
жертву и восхвали
Бога ты, единый оставшийся.
— И между тем, — продолжал он с жаром, — я бы не желал внушить вам дурное мнение о покойнице. Сохрани
Бог! Это было существо благороднейшее, добрейшее, существо любящее и способное на всякие
жертвы, хотя я должен, между нами, сознаться, что если бы я не имел несчастия ее лишиться, я бы, вероятно, не был в состоянии разговаривать сегодня с вами, ибо еще до сих пор цела балка в грунтовом моем сарае, на которой я неоднократно собирался повеситься!
Мольбами лишь смягчают гнев
боговИ
жертвами.
И Бог-то
жертвы его не принимал.
Вот как выражает Белинский свою социальную утопию, свою новую веру: «И настанет время, — я горячо верю этому, настанет время, когда никого не будут жечь, никому не будут рубить головы, когда преступник, как милости и спасения, будет молить себе конца, и не будет ему казни, но жизнь останется ему в казнь, как теперь смерть; когда не будет бессмысленных форм и обрядов, не будет договоров и условий на чувства, не будет долга и обязанностей, и воля будет уступать не воле, а одной любви; когда не будет мужей и жен, а будут любовники и любовницы, и когда любовница придет к любовнику и скажет: „я люблю другого“, любовник ответит: „я не могу быть счастлив без тебя, я буду страдать всю жизнь, но ступай к тому, кого ты любишь“, и не примет ее
жертвы, если по великодушию она захочет остаться с ним, но, подобно
Богу, скажет ей: хочу милости, а не
жертв…
Бухарев особенно настаивает на том, что главная
жертва Христа — за мир и человека, а не
жертва человека и мира для
Бога.
Бог давно говорил уже избранному народу Своему через пророка Исаию: «К чему Мне множество
жертв ваших?
В кровавой
жертве Богу и
богам сказывалось ощущение первородного греха, хотя бы и не осознанного, и неизбежность искупления этой кровавой
жертвой.
Христос — предвечный Сын
Бога — усыновил человека
Богу, усыновил все творение, возвратил к Творцу Своей искупительной
жертвой.
Богу нужны не
жертвы и истязания, а свободная любовь человека, свободное соединение человеческого с божеским.
Жертва, принесенная человеком, его кровь и страдания, не может искупить греха, не спасает, так как не соответствует всей безмерности содеянного преступления и не есть еще действие совместное с
Богом, не есть еще богодейство.
Чиста наша
жертва, — мы всё отдаем
Избранникам нашим и
богу.
Мари и Вихров оба вспыхнули, и герой мой в первый еще раз в жизни почувствовал, или даже понял возможность чувства ревности любимой женщины к мужу. Он поспешил уехать, но в воображении его ему невольно стали представляться сцены, возмущающие его до глубины души и унижающие женщину
бог знает до чего, а между тем весьма возможные и почти неотклонимые для бедной
жертвы!
Вихров понимал, что приезд ее будет тяжел для Груши, а он не хотел уже видеть
жертв около себя — и готов был лучше
бог знает от какого блаженства отказаться, чтобы только не мучить тем других.
Но они служили своему нелепому, неведомому
Богу — мы служим лепому и точнейшим образом ведомому; их
Бог не дал им ничего, кроме вечных, мучительных исканий; их
Бог не выдумал ничего умнее, как неизвестно почему принести себя в
жертву — мы же приносим
жертву нашему
Богу, Единому Государству, — спокойную, обдуманную, разумную
жертву.
— И лучше, ей-богу, лучше! — подхватил Белавин. — Как вы хотите, а я все-таки смотрю на всю эту ихнюю корпорацию, как на какую-то неведомую богиню, которой каждогодно приносятся в
жертву сотни молодых умов, и решительно портятся и губятся люди. И если вас не завербовали — значит, довольно уж возлежит на алтаре закланных
жертв… Количество достаточное! Но пишете ли вы, однако, что-нибудь?
— Так это для меня! — сказала Лизавета Александровна, едва приходя в себя, — нет, Петр Иваныч! — живо заговорила она, сильно встревоженная, — ради
бога, никакой
жертвы для меня! Я не приму ее — слышишь ли? решительно не приму! Чтоб ты перестал трудиться, отличаться, богатеть — и для меня! Боже сохрани! Я не стою этой
жертвы! Прости меня: я была мелка для тебя, ничтожна, слаба, чтобы понять и оценить твои высокие цели, благородные труды… Тебе не такую женщину надо было…
Да чего уж тут: вот только будь эта mademoiselle Лебядкина, которую секут кнутьями, не сумасшедшая и не кривоногая, так, ей-богу, подумал бы, что она-то и есть
жертва страстей нашего генерала и что от этого самого и пострадал капитан Лебядкин «в своем фамильном достоинстве», как он сам выражается.
А вы не Иван Филиппович; вы красавец, гордый, как
бог, ничего для себя не ищущий, с ореолом
жертвы, «скрывающийся».
Жандармский ключ бежал по дну глубокого оврага, спускаясь к Оке, овраг отрезал от города поле, названное именем древнего
бога — Ярило. На этом поле, по семикам, городское мещанство устраивало гулянье; бабушка говорила мне, что в годы ее молодости народ еще веровал Яриле и приносил ему
жертву: брали колесо, обвертывали его смоленой паклей и, пустив под гору, с криками, с песнями, следили — докатится ли огненное колесо до Оки. Если докатится,
бог Ярило принял
жертву: лето будет солнечное и счастливое.
Если в прежнее время, во времена Рима, в Средние века, случалось, что христианин, исповедуя свое учение, отказывался от участия в
жертвах, от поклонения императорам,
богам, или в Средние века от поклонения иконам, от признания папской власти, то отрицания эти, во-первых, были случайны: человек мог быть поставлен в необходимость исповедания своей веры и мог прожить жизнь, не будучи поставлен в эту необходимость.
Да и не может быть иначе: люди, верующие в злого и безрассудного
бога, — проклявшего род человеческий и обрекшего своего сына на
жертву и часть людей на вечное мучение, — не могут верить в
бога любви.
Последняя бабенка, ставившая копеечную желтую свечку, и та чувствовала, что ее
жертва точно будет приятнее
Богу, если пройдет через руки Гордея Евстратыча…
Ого! я невредим.
Каким страданиям земным
На
жертву грудь моя ни предавалась,
А я всё жив… я счастия желал,
И в виде ангела мне
бог его послал;
Мое преступное дыханье
В нем осквернило божество,
И вот оно, прекрасное созданье.
Смотрите — холодно, мертво.
Раз в жизни человека мне чужого,
Рискуя честию, от гибели я спас,
А он — смеясь, шутя, не говоря ни слова,
Он отнял у меня всё, всё — и через час.
— Около двадцати лет в сутки! — закричал Бобров. — Двое суток работы пожирают целого человека. Черт возьми! Вы помните из библии, что какие-то там ассирияне или моавитяне приносили своим
богам человеческие
жертвы? Но ведь эти медные господа, Молох и Дагон, покраснели бы от стыда и от обиды перед теми цифрами, что я сейчас привел…
Во все пять лет я видел только, как она угасала под тяжестью своих
жертв, как изнемогала в борьбе с совестью, но, видит
бог, ни косого взгляда на меня, ни слова упрека!..
— Пожалуйте! — подхватил сейчас же сметливый лакей и повел Елену через залу, где ей невольно бросились в глаза очень большие и очень хорошей работы гравюры, но только все какого-то строгого и поучающего характера: блудный сын, являющийся к отцу; Авраам, приносящий сына в
жертву богу; Муций Сцевола [Муций Сцевола — римский патриот конца VI века до нашей эры, сжегший свою руку в огне жертвенника и тем устрашивший воевавшего с Римом этрусского царя Порсенну.], сжигающий свою руку.
Он хотел написать матери, чтобы она во имя милосердного
бога, в которого она верует, дала бы приют и согрела лаской несчастную, обесчещенную им женщину, одинокую, нищую и слабую, чтобы она забыла и простила все, все, все и
жертвою хотя отчасти искупила страшный грех сына; но он вспомнил, как его мать, полная, грузная старуха, в кружевном чепце, выходит утром из дома в сад, а за нею идет приживалка с болонкой, как мать кричит повелительным голосом на садовника и на прислугу и как гордо, надменно ее лицо, — он вспомнил об этом и зачеркнул написанное слово.
Я бы не принял ни часов, ни браслетов, ни
жертв, храни меня
бог, — мне не это нужно.
— Не говори мне про
бога!.. он меня не знает; он не захочет у меня вырвать обреченную
жертву — ему всё равно… и не думаешь ли ты смягчить его слезами и просьбами?.. Ха, ха, ха!.. Ольга, Ольга — прощай — я иду от тебя… но помни последние слова мои: они стоят всех пророчеств… я говорю тебе: он погибнет, ты к мертвому праху прилепила сердце твое… его имя вычеркнуто уже этой рукою из списка живущих… да! — продолжал он после минутного молчания, и если хочешь, я в доказательство принесу тебе его голову…
«Помнишь, ты, пьяный, на ярмарке, каялся людям, что принёс в
жертву сына, как Авраам Исаака, а мальчишку Никонова вместо барана подсунули тебе, помнишь? Верно это, верно! И за это, за правду, ты меня бутылкой ударил. Эх, задавил ты меня, погубил! И меня ты в
жертву принёс. А — кому
жертва, кому? Рогатому
богу, о котором Никита говорил? Ему? Эх ты…»
Бог видит,
Нет
жертвы, нет такого униженья,
Которого б не принял я для вас.
Изливал он елей и возжигал курение Изиде и Озири-су египетским, брату и сестре, соединившимся браком еще во чреве матери своей и зачавшим там
бога Гора, и Деркето, рыбообразной богине тирской, и Анубису с собачьей головой,
богу бальзамирования, и вавилонскому Оанну, и Дагону филистимскому, и Арденаго ассирийскому, и Утсабу, идолу ниневийскому, и мрачной Кибелле, и Бэл-Меродоху, покровителю Вавилона —
богу планеты Юпитер, и халдейскому Ору —
богу вечного огня, и таинственной Омороге — праматери
богов, которую Бэл рассек на две части, создав из них небо и землю, а из головы — людей; и поклонялся царь еще богине Атанаис, в честь которой девушки Финикии, Лидии, Армении и Персии отдавали прохожим свое тело, как священную
жертву, на пороге храмов.
Также искал он мудрости в тайнодействиях древних языческих верований и потому посещал капища и приносил
жертвы: могущественному Ваалу-Либанону, которого чтили под именем Мелькарта,
бога созидания и разрушения, покровителя мореплавания, в Тире и Сидоне, называли Аммоном в оазисе Сивах, где идол его кивал головою, указывая пути праздничным шествиям, Бэлом у халдеев, Молохом у хананеев; поклонялся также жене его — грозной и сладострастной Астарте, имевшей в других храмах имена Иштар, Исаар, Ваальтис, Ашера, Истар-Белит и Атаргатис.
Прежде и Соломон посещал храм Изиды в дни великих празднеств и приносил
жертвы богине и даже принял титул ее верховного жреца, второго после египетского фараона. Но страшные таинства «Кровавой
жертвы Оплодотворения» отвратили его ум и сердце от служения Матери
богов.
— Да, царь! Это так. И
Богу были угодны наши
жертвы, потому что он послал нам добрый ветер.
Но ничего не находил царь в обрядах языческих, кроме пьянства, ночных оргий, блуда, кровосмешения и противоестественных страстей, и в догматах их видел суесловие и обман. Но никому из подданных не воспрещал приношение
жертв любимому
богу и даже сам построил на Масличной горе капище Хамосу, мерзости моавитской, по просьбе прекрасной, задумчивой Эллаан — моавитянки, бывшей тогда возлюбленной женою царя. Одного лишь не терпел Соломон и преследовал смертью — жертвоприношение детей.
— Какой вы странный, — начала Клеопатра Николаевна, — надобно знать, какой человек и какие
жертвы. К тому же я, ей-богу, не могу судить, потому что никогда не бывала в подобном положении.