Неточные совпадения
Разница та, что вместо насильной воли, соединившей их в школе, они сами собою кинули отцов и матерей и бежали из родительских домов; что здесь были те, у которых уже моталась около
шеи веревка и которые вместо
бледной смерти увидели жизнь — и жизнь во всем разгуле; что здесь были те, которые, по благородному обычаю, не могли удержать в кармане своем копейки; что здесь были те, которые дотоле червонец считали богатством, у которых, по милости арендаторов-жидов, карманы можно было выворотить без всякого опасения что-нибудь выронить.
Но Клим уже не слушал, теперь он был удивлен и неприятно и неприязненно. Он вспомнил Маргариту, швейку, с круглым,
бледным лицом, с густыми тенями в впадинах глубоко посаженных глаз. Глаза у нее неопределенного, желтоватого цвета, взгляд полусонный, усталый, ей, вероятно, уж под тридцать лет. Она
шьет и чинит белье матери, Варавки, его; она работает «по домам».
Цвет лица у Ильи Ильича не был ни румяный, ни смуглый, ни положительно
бледный, а безразличный или казался таким, может быть, потому, что Обломов как-то обрюзг не по летам: от недостатка ли движения или воздуха, а может быть, того и другого. Вообще же тело его, судя по матовому, чересчур белому цвету
шеи, маленьких пухлых рук, мягких плеч, казалось слишком изнеженным для мужчины.
Пуще всего он бегал тех
бледных, печальных дев, большею частию с черными глазами, в которых светятся «мучительные дни и неправедные ночи», дев с не ведомыми никому скорбями и радостями, у которых всегда есть что-то вверить, сказать, и когда надо сказать, они вздрагивают, заливаются внезапными слезами, потом вдруг обовьют
шею друга руками, долго смотрят в глаза, потом на небо, говорят, что жизнь их обречена проклятию, и иногда падают в обморок.
Она была
бледнее прежнего, в глазах ее было меньше блеска, в движениях меньше живости. Все это могло быть следствием болезни, скоро захваченной горячки; так все и полагали вокруг. При всех она держала себя обыкновенно,
шила, порола, толковала со швеями, писала реестры, счеты, исполняла поручения бабушки. И никто ничего не замечал.
— Ну, твои дела как? — обратился он к косоротому
бледному человеку с обвязанной
шеей.
Вот и передняя, потом большая комната с какими-то столами посредине, а вот и сама Надя, вся в черном,
бледная, со строгим взглядом… Она узнала отца и с радостным криком повисла у него на
шее. Наступила долгая пауза, мучительно счастливая для всех действующих лиц, Нагибин потихоньку плакал в холодных сенях, творя про себя молитву и торопливо вытирая бумажным платком катившиеся по лицу слезы.
Маша слегка вспыхнула и с замешательством улыбнулась. Я поклонился ей пониже. Очень она мне нравилась. Тоненький орлиный нос с открытыми полупрозрачными ноздрями, смелый очерк высоких бровей,
бледные, чуть-чуть впалые щеки — все черты ее лица выражали своенравную страсть и беззаботную удаль. Из-под закрученной косы вниз по широкой
шее шли две прядки блестящих волосиков — признак крови и силы.
И пальцы Веры Павловны забывают
шить, и шитье опустилось из опустившихся рук, и Вера Павловна немного
побледнела, вспыхнула,
побледнела больше, огонь коснулся ее запылавших щек, — миг, и они побелели, как снег, она с блуждающими глазами уже бежала в комнату мужа, бросилась на колени к нему, судорожно обняла его, положила голову к нему на плечо, чтобы поддержало оно ее голову, чтобы скрыло оно лицо ее, задыхающимся голосом проговорила: «Милый мой, я люблю его», и зарыдала.
А теперь ее образ меня преследовал, я просил у ней прощения; воспоминания об этом
бледном лице, об этих влажных и робких глазах, о развитых волосах на наклоненной
шее, о легком прикосновении ее головы к моей груди — жгли меня.
Это была барышня суетливая,
бледная, очень хорошенькая, воздушная, вся в светлых кудряшках, с видом избалованного котенка и даже с розовым кошачьим бантиком на
шее.
Это уже не на экране — это во мне самом, в стиснутом сердце, в застучавших часто висках. Над моей головой слева, на скамье, вдруг выскочил R-13 — брызжущий, красный, бешеный. На руках у него — I,
бледная, юнифа от плеча до груди разорвана, на белом — кровь. Она крепко держала его за
шею, и он огромными скачками — со скамьи на скамью — отвратительный и ловкий, как горилла, — уносил ее вверх.
Бек-Агамалов нахмурил брови и, точно растерявшись, опустил вниз шашку. Ромашов видел, как постепенно
бледнело его лицо и как в глазах его разгорался зловещий желтый блеск. И в то же время он все ниже и ниже сгибал ноги, весь съеживался и вбирал в себя
шею, как зверь, готовый сделать прыжок.
Между тем в воротах показался ямщик с тройкой лошадей. Через
шею коренной переброшена была дуга. Колокольчик, привязанный к седелке, глухо и несвободно ворочал языком, как пьяный, связанный и брошенный в караульню. Ямщик привязал лошадей под навесом сарая, снял шапку, достал оттуда грязное полотенце и отер пот с лица. Анна Павловна, увидев его из окна,
побледнела. У ней подкосились ноги и опустились руки, хотя она ожидала этого. Оправившись, она позвала Аграфену.
Любочка
побледнела и покраснела, вынула и опять спрятала записочку из фартука и, опустив голову, как-то укоротив
шею, как будто ожидая удара сверху, прошла в дверь. Она пробыла там недолго, но, выходя оттуда, у нее плечи подергивались от всхлипываний.
Это был человек лет тридцати пяти, худой,
бледный, с большими задумчивыми глазами и длинными волосами, которые прямыми прядями спускались к
шее.
Говоря о колдовстве, она понижала голос до жуткого шёпота, её круглые розовые щёки и полная, налитая жиром
шея бледнели, глаза почти закрывались, в словах шелестело что-то безнадёжное и покорное. Она рассказывала, как ведуны вырезывают человечий след и наговорами на нём сушат кровь человека, как пускают по ветру килы [Кила — грыжа — Ред.] и лихорадки на людей, загоняют под копыта лошадей гвозди, сделанные из гробовой доски, а ночью в стойло приходит мертвец, хозяин гроба, и мучает лошадь, ломая ей ноги.
Однажды в праздник Лунёв пришёл домой
бледный, со стиснутыми зубами и, не раздеваясь, свалился на постель. В груди у него холодным комом лежала злоба, тупая боль в
шее не позволяла двигать головой, и казалось, что всё его тело ноет от нанесённой обиды.
Перед Новым годом у Анны Михайловны была куча хлопот. От заказов некуда было деваться; мастерицы работали рук не покладывая; а Анна Михайловна немножко
побледнела и сделалась еще интереснее. В темно-коричневом шерстяном платье, под самую
шею, перетянутая по талии черным шелковым поясом, Анна Михайловна стояла в своем магазине с утра до ночи, и с утра до ночи можно было видеть на противоположном тротуаре не одного, так двух или трех зевак, любовавшихся ее фигурою.
Она прижималась к нему и с жадностью глядела ему в лицо, и только теперь я заметил, как похудела и
побледнела она в последнее время. Особенно это было заметно по ее кружевному воротничку, который я давно знал и который теперь свободнее, чем когда-либо, облегал ее
шею, тонкую и длинную. Доктор смутился, но тотчас же оправился и сказал, приглаживая ее волосы...
Холодна, равнодушна лежала Ольга на сыром полу и даже не пошевелилась, не приподняла взоров, когда взошел Федосей; фонарь с умирающей своей свечою стоял на лавке, и дрожащий луч, прорываясь сквозь грязные зеленые стекла, увеличивал бледность ее лица;
бледные губы казались зеленоватыми; полураспущенная коса бросала зеленоватую тень на круглое, гладкое плечо, которое, освободясь из плена, призывало поцелуй; душегрейка, смятая под нею, не прикрывала более высокой, роскошной груди; два мягкие шара, белые и хладные как снег, почти совсем обнаженные, не волновались как прежде: взор мужчины беспрепятственно покоился на них, и ни малейшая краска не пробегала ни по
шее, ни по ланитам: женщина, только потеряв надежду, может потерять стыд, это непонятное, врожденное чувство, это невольное сознание женщины в неприкосновенности, в святости своих тайных прелестей.
Муся молчала, и в слабом озарении рассвета лицо ее казалось
бледным и загадочным. Потом вдруг быстро подошла к Цыганку и, закинув руки ему за
шею, крепко поцеловала его в губы. Он взял ее пальцами за плечи, отодвинул от себя, потряс — и, громко чмокая, поцеловал в губы, в нос, в глаза.
Синие, сильно вздутые жилы на лбу, висках,
шее и на руках, серовато-бледная кожа, с той матовой прозрачностью, какая замечается у больных в последнем периоде чахотки, — все это были самые верные признаки, что Гаврило Степаныч не жилец на белом свете, и я только удивлялся, как Мухоедов не замечал всего этого…
Аян остановился, когда Стелла поднялась с кресла. Жизнь моря, пролетевшая перед ней,
побледнела, угасла, перешла в груду алмазов. Девушка подошла к столу, руки задвигались, подымаясь к лицу,
шее и опускаясь вновь за новыми украшениями. Она повернулась, сверкающая драгоценностями, с разгоревшимся преображенным лицом.
В сумерки пробрался к ней… Кинулась мне Раиса Павловна на
шею и заплакала. Посмотрел я на нее, не узнал. И та — и не та.
Побледнела, осунулась, глаза большие, смотрит совсем по-иному. А красота… неописанная! Стукнуло у меня сердце-то. Не моя это Раинька, другая девица какая-то. А обнимает: «Вася, говорит, ми…лый, же…ланный, говорит, пришел, говорит, не за…был, не бр…»
— Кэт… как я счастлив… Как я люблю вас. Кэт… Я обожаю вас… Мы остановились. Руки Кэт обвились вокруг моей
шеи. Мои губы увлажнил и обжег поцелуй, такой долгий, такой страстный, что кровь бросилась мне в голову, и я зашатался… Луна нежно светила прямо в лицо Кэт, в это
бледное, почти белое лицо. Ее глаза увеличились, стали громадными и в то же время такими темными и такими глубокими под длинными ресницами, как таинственные пропасти. А ее влажные губы звали все к новым, неутоляющим, мучительным поцелуям.
Случалось, что после такой сцены Бурмистров, осторожно поднимая голову с подушки, долго и опасливо рассматривал утомленное и
бледное лицо женщины. Глаза у нее закрыты, губы сладко вздрагивают, слышно частое биение сердца, и на белой
шее, около уха, трепещет что-то живое. Он осторожно спускает ноги на пол — ему вдруг хочется уйти поскорее и тихо, чтобы не разбудить ее.
К брату Ариадны приехал погостить его университетский товарищ Лубков, Михаил Иваныч, милый человек, про которого кучера и лакеи говорили: «за-а-нятный господин!» Этак среднего роста, тощенький, плешивый, лицо, как у доброго буржуа, не интересное, но благообразное,
бледное, с жесткими холеными усами, на
шее гусиная кожа с пупырышками, большой кадык.
Длинная речь in Titum осталась неоконченною, молодой человек лет тринадцати, стройный, милый и
бледный от внутреннего движения, бросился, не говоря ни слова, на
шею Марьи Валериановны и спрятал голову на ее груди; она гладила его волосы, смеялась, плакала, целовала его.
А Половецкий стоял
бледный, с искаженным от бешенства лицом и смотрел на него дикими, ничего невидевшими глазами. В этот момент дверь осторожно приотворилась, и показалась голова брата Ираклия. Половецкий, как дикий зверь, одним прыжком бросился к нему, схватил его за тонкую
шею, втащил в комнату и, задыхаясь, заговорил...
Как трогательно прекрасны были ее
бледное лицо, тонкая
шея, тонкие руки, ее слабость, праздность, ее книги!
Перед ним стоял высокий человек в красной рубахе, пустые рукава которой свободно болтались по бокам, ниспадая с плеч. Клинообразная русая борода удлиняла
бледное, испитое лицо с лихорадочно блестевшими серыми глазами; длинная
шея с изогнутым и вытянувшимся вперёд кадыком придавала этой странной фигуре что-то журавлиное. На ногах у него были валенки и плисовые шаровары, вытертые на коленях. Ему было, наверное, лет под пятьдесят, но глаза молодили его. Он смерил Тихона Павловича взглядом.
— Я? — сказала Жанна,
бледнея. — Да что ж я… Сидела
шила… Ветер так завывал, что страшно становилось. Боялась за тебя.
После обеда обыкновенно он наряжался;
бледный, с порезанным от бритья подбородком, вытягивая тощую
шею, он целых полчаса стоял перед зеркалом и прихорашивался, то причесываясь, то закручивая свои черные усы, прыскался духами, завязывал бантом галстук, потом надевал перчатки, цилиндр и уходил на частные уроки.
Эта Алена, маленькая,
бледная, глуповатая, весь день убирала комнаты, служила за столом, топила печи,
шила, стирала, но все казалось, что она возится, стучит сапогами и только мешает и доме; из страха, как бы ее не рассчитали и не услали домой, она роняла и часто била посуду, и у нее вычитали из жалованья, а потом ее мать и бабушка приходили и кланялись тете Даше в ноги.
Молодая стоила Пселдонимова. Это была худенькая дамочка, всего еще лет семнадцати,
бледная, с очень маленьким лицом и с востреньким носиком. Маленькие глазки ее, быстрые и беглые, вовсе не конфузились, напротив, смотрели пристально и даже с оттенком какой-то злости. Очевидно, Пселдонимов брал ее не за красоту. Одета она была в белое кисейное платье на розовом чехле.
Шея у нее была худенькая, тело цыплячье, выставлялись кости. На привет генерала она ровно ничего не сумела сказать.
Алексей Степанович снял шапку и перекрестился. И когда он обернулся, то увидел, что рядом стоит Оля, и на
бледном лице ее горит отблеск далекого белого света. Одной рукой она держалась за столб, другая придерживала на
шее легкий платок.
Воротился казначей с Софронием. Блаженный пришел босиком, в грязной старенькой свитке, подпоясан бечевкой, на
шее коротенькая манатейка, на голове порыжевшая камилавочка. Был он сед как лунь, худое,
бледное, сморщенное лицо то и дело подергивало у него судорогой, тусклые глаза глядели тупо и бессмысленно.
Жилинский смотрит в
бледное детское лицо, слушает рвущийся от страха и смущения голос… Гневная краска внезапно заливает толстые щеки, лоб, лысину,
шею…
Рост и фигура, превосходной формы руки и строгий постав головы на античной, слегка лишь пожелтевшей
шее — были все те же; но губы
побледнели, и в голубых, полных ласки и привета глазах блуждал какой-то тревожный огонь.
Андрей Иванович,
бледный и нахмуренный, стоял, прислонясь спиною к комоду. Александра Михайловна и младшая Вереева смигивали слезы. Вдруг Катерина Андреевна, с заблестевшими глазами, порывисто схватила
шею Ляхова и горячо поцеловала его.
Борис, племянник Мириманова, шушукался с Асей. Лицо у него было
бледное, а глаза томные и странно-красивые. Барышни Агаповы сверкали тем особенным оживлением, какое бывает у девушек только в присутствии молодых мужчин. Они изящно были одеты, и красивые девические
шеи белели в вырезах платьев. Глаза их, когда случайно останавливались на Кате, вдруг гасли и становились тайно-скучающими и маловидящими.
Семен, маленький, болезненный человечек с длинной жилистой
шеей и с
бледным лицом, стоит за прилавком, печально глядит на вязку баранок и смиренно покашливает.
Красно-синий нос выделялся на опухшем синевато-бледном лице, обросшем почти совершенно седою всклокоченною бородою, поседевшие также волосы на голове слепившимися косматыми прядями спускались с головы на лоб и на
шею.
Двойная нитка крупного жемчуга покоилась на полуоткрытой
шее цвета лепестков белой чайной розы.
Бледный румянец на щеках и какая-то дымка затаенной грусти, не сходившей с личика девушки, да сосредоточенный взгляд прекрасных глаз объясняли опасения няньки, что ее питомице недужится.
Ее хорошенькая головка, глубокий взгляд, несколько строгий профиль, немного смуглый цвет матовой кожи ручались за успех, о котором она мечтала и который заранее ее волновал, покрывал обыкновенно
бледные щеки легким румянцем. Небольшая нитка жемчуга на
шее, две большие жемчужины в маленьких ушках, золотой гладкий браслет на левой руке поверх длинной белой перчатки довершали ее наряд.
Напряженно вытянув голую
шею, слушала его Люба. И так стояли они друг возле друга — три правды, три разные правды жизни: старый взяточник и пьяница, жаждавший героев, распутная женщина, в душу которой были уже заброшены семена подвига и самоотречения, — и он. После слов пристава он несколько
побледнел и даже как будто хотел что-то сказать, но вместо того улыбнулся и вновь спокойно закачал волосатой ногой.
Валя открыл глаза, отененные густыми ресницами, моргнул от света и вскочил на колени,
бледный и испуганный. Его обнаженные худые ручонки жемчужным ожерельем легли вокруг красной и полной
шеи Настасьи Филипповны; пряча голову на ее груди, крепко жмуря глаза, точно боясь, что они откроются сами, помимо его воли, он шептал...
Под самыми образами на первом месте сидел с Георгием на
шее, с
бледным, болезненным лицом и с своим высоким лбом, сливающимся с голой головою, Барклай-де-Толли.
Потом подошел худой,
бледный солдат с
шеей, обвязанной окровавленною подверткой, и сердитым голосом требовал воды у артиллеристов.