«Стану я, раб божий (имя рек), благословясь и пойду перекрестясь во сине море; на синем море лежит бел горюч камень, на этом камне стоит божий престол, на этом престоле сидит пресвятая матерь, в белых рученьках держит
белого лебедя, обрывает, общипывает у лебедя белое перо; как отскакнуло, отпрыгнуло белое перо, так отскокните, отпрыгните, отпряните от раба божия (имя рек), родимые огневицы и родимые горячки, с буйной головушки, с ясных очей, с черных бровей, с белого тельца, с ретивого сердца, с черной с печени, с белого легкого, с рученек, с ноженек.
Неточные совпадения
Медные шапки сияли, как солнца, оперенные
белыми, как
лебедь, перьями.
Зато — как приятно стало через день, когда Клим, стоя на палубе маленького парохода,
белого, как
лебедь, смотрел на город, окутанный пышной массой багряных туч.
Красавина. Как с чем! А вот стрелец-то твой подстрелил
лебедь белую.
Оно, пожалуй, красиво смотреть со стороны, когда на бесконечной глади вод плывет корабль, окрыленный
белыми парусами, как подобие
лебедя, а когда попадешь в эту паутину снастей, от которых проходу нет, то увидишь в этом не доказательство силы, а скорее безнадежность на совершенную победу.
Лет 40 назад удэгейцев в прибрежном районе было так много, что, как выражался сам Люрл,
лебеди, пока летели от реки Самарги до залива Ольги, от дыма, который поднимался от их юрт, из
белых становились черными. Больше всего удэгейцев жило на реках Тадушу и Тетюхе. На Кусуне было 22 юрты, на Амагу — только 3 и на Такеме — 18. Тогда граница обитания их спускалась до реки Судзухе и к западу от нее.
По ней тихо проплывали какие-то
белые птицы — не то гуси, не то молодые
лебеди, — обмениваясь осторожным, невнятным клекотанием, и мои мысли шли, как эти темные струи с
белыми птицами…
— Есть и новое, Карла Карлыч… Хороша девушка объявилась у Маркотиных. И ростом взяла, и из себя уж столь
бела… Матреной звать. Недавно тут Илья Фирсыч наезжал, тот вот как обихаживал с ней вприсядку.
Лебедь белая, а не девка.
Как по морю по Хвалынскому
Выплывала
лебедь белая...
Да с этим враз руку за пазуху, вынул из пачки сторублевого
лебедя, да и шаркнул его на поднос. А цыганочка сейчас поднос в одну ручку переняла, а другою мне
белым платком губы вытерла и своими устами так слегка даже как и не поцеловала, а только будто тронула устами, а вместо того точно будто ядом каким провела, и прочь отошла.
Сперва запоют:"Как по морю да по Хвалынскому, да выплывала
лебедь белая"; потом начнут:"Во поле березынька стоя-а-ала", потом и еще запоют, и будут не переставаючи петь вплоть до заутрень.
Я снова посудником на пароходе «Пермь»,
белом, как
лебедь, просторном и быстром. Теперь я «черный» посудник или «кухонный мужик», я получаю семь рублей в месяц, моя обязанность — помогать поварам.
И бегут по нём, как
лебедя, косовые лодки грудастые, однокрылые, под одним, значит,
белым парусом.
Не вздрагивает палуба под ногами, только напряженно трясется мачта, устремленная в ясное небо; тихонько поют тросы, натянутые, точно струны, но — к этому трепету уже привык, не замечаешь его, и кажется, что пароход,
белый и стройный, точно
лебедь, — неподвижен на скользкой воде.
Огромный «Илья Муромец» могучим вздохом выпустил в борт пристани густой клуб
белого пара и плавно,
лебедем, двинулся против течения.
Авдотья Назаровна (увидев Бабакину, всплескивает руками). Ясочка моя, красавица!.. Она здесь, а я, куриная слепота, и не вижу… Голубочка… (Целует ее в плечо и садится рядом.) Вот радость! Дай же я на тебя погляжу,
лебедь белая! Тьфу, тьфу, тьфу… чтоб не сглазить!..
Пара
лебедей, легких, как кусочки снега, плывут за нами издали,
белея в темной воде.
Святители, как она была одета! платье на ней было
белое, как
лебедь: фу, какое пышное! а как глянула: солнце, ей-богу солнце!
Глядь — поверх текучих вод
Лебедь белая плывет.
Снова князь у моря ходит,
С синя моря глаз не сводит;
Глядь — поверх текучих вод
Лебедь белая плывет.
Князь у синя моря ходит,
С синя моря глаз не сводит;
Глядь — поверх текучих вод
Лебедь белая плывет.
Лебедь белая молчит
И, подумав, говорит:
«Да! такая есть девица.
Вдруг в толпе увидел он,
В сарачинской шапке
белой,
Весь как
лебедь поседелый,
Старый друг его, скопец.
Лебеди белые, соколы ясные, вольная птица журинька, кусты ракитовые, мурава зеленая, цветы лазоревые, духи малиновые, мосты калиновые — одни за другими вспоминаются в тех величавых, сановитых песнях, что могли вылиться только из души русского человека на его безграничных, раздольных, óт моря дó моря раскинувшихся равнинах.
Ты куда, куда летишь,
лебедь белая,
Ты куда несешься, моя касатушка?..
Тут Владимир-князь, красно солнышко,
Сам по горенке он похаживает,
Одихмантьичу выговаривает:
«Что ж, Сухмантьюшка, не привез ты мне
Лебедь белую не кровавлену?»
Взговорит Сухман таковы слова:
«Гой, Владимир-князь, за Непрой-рекой
Доходило мне не до
лебедей.
«Что-то теперь она, моя ластовка, что-то теперь, моя
лебедь белая?
Зато никогда в жизни не видал я такого множества дичи. Я вижу, как дикие утки ходят по полю, как плавают они в лужах и придорожных канавах, как вспархивают почти у самого возка и лениво летят в березняк. Среди тишины вдруг раздается знакомый мелодический звук, глядишь вверх и видишь невысоко над головой пару журавлей, и почему-то становится грустно. Вот пролетели дикие гуси, пронеслась вереница
белых как снег, красивых
лебедей… Стонут всюду кулики, плачут чайки…
Уж как по небу, небу синему
В облаках, в небесах
лебедь белая,
Лебедь белая, одинокая,
Все носилася, все резвилася…
Вдруг отколь не возьмись, коршун-батюшка,
Коршун-батюшка, ястреб быстренький,
Он нагнал, нагнал
лебедь белую,
Лебедь белую, что снежиночка…
Размахнул крылом, говорил тишком:
За тобой одной я гоняюся,
Я гоняюся, да без устали,
За моей душой, за зазнобушкой…
У маленькой пристани, попросту мостков, сколоченных на скорую руку, ждала прехорошенькая лодка,
белая, как
лебедь, с голубым бортом, на котором золотыми буквами с причудливыми рисунками было выведено имя: Нан.
Мягкая оливкового цвета мебель, широкое зеркало в простенке двух окон, скрытых под
белыми тюлевыми занавесками, туалет из зеленого крепона с плюшем, за красиво расписанными по молочному фону ширмами кровать, похожая на большого сверкающего
лебедя своей нежной белизной…
Это были ящики с зеркалами и посудой. В ворота ввезли богатую, блестящую коляску и ввели двух
белых лошадей, похожих на
лебедей.
Впросонках слышит суету в доме, потом скрип двери… Открывает глаза — и видит пред собою в сумраке… женщину в пышном расцвете лет и красоты, с голубыми глазами, в которых отражается целое небо любви! Заметно, однако ж, что оно подернуто облаком уныния. Щеки ее пылают, густые белокурые локоны раскиданы в беспорядке по шее,
белой, как у
лебедя. Боже! не видение ли это?.. Это жена его!
Вдали, на темной глади реки, мелькает
белое, едва заметное пятнышко; вот уж словно
лебедь широкою грудью разрезывает струи, сцепляется с другим товарищем, опрокинутым в воде, поднимает крылья…
В ее будуаре, за перегородкой, помещалась постель, все смотрело скромно и немножко суховато: старинная мебель,
белого дерева, перевезенная также из родовой усадьбы, обитая ситцем с крупными разводами, занавески из такого же ситца, люстра той же эпохи,
белая, с позолотой, деревянная, в виде
лебедя, обои и шкапчик с книгами, экран и портреты, больше фотографии по стенам и на письменном бюро.
Ходит главный врач журавлиным шагом по госпиталю, обход производит. Часовому у денежного ящика ремень подтянул, во все углы носком сапога достигает. Хочь бы один таракан для смеха попался: красота, чистота. Утренний свет на штукатерке поигрывает, на кухне котлы бурлят, кастрюли медью прыщут, хозяйственная сестра каклетки офицерские нюхает,
белые полотенца на сквознячке
лебедями раздуваются…
Осадил бессловесный король коня у парадного крыльца, — королева к нему, как подбитая
лебедь, скатывается,
белые руки ломает: беда во дворце стряслась, она доложить-то без слов и не может.