Неточные совпадения
И тут настала
каторгаКорёжскому крестьянину —
До нитки разорил!
А драл… как сам Шалашников!
Да тот был прост; накинется
Со всей воинской силою,
Подумаешь: убьет!
А деньги сунь, отвалится,
Ни дать ни взять раздувшийся
В собачьем ухе клещ.
У немца — хватка мертвая:
Пока не пустит по миру,
Не отойдя сосет!
Мужик я пьяный, ветреный,
В амбаре крысы с голоду
Подохли, дом пустехонек,
А не взял бы, свидетель Бог,
Я за такую
каторгуИ тысячи рублей,
Когда б не знал доподлинно,
Что я перед последышем
Стою… что он куражится
По воле по моей...
В канаве бабы ссорятся,
Одна кричит: «Домой идти
Тошнее, чем на
каторгу!»
Другая: — Врешь, в моем дому
Похуже твоего!
Мне старший зять ребро сломал,
Середний зять клубок украл,
Клубок плевок, да дело в том —
Полтинник был замотан в нем,
А младший зять все нож берет,
Того гляди убьет, убьет!..
А жизнь была нелегкая.
Лет двадцать строгой
каторги,
Лет двадцать поселения.
Я денег прикопил,
По манифесту царскому
Попал опять на родину,
Пристроил эту горенку
И здесь давно живу.
Покуда были денежки,
Любили деда, холили,
Теперь в глаза плюют!
Эх вы, Аники-воины!
Со стариками, с бабами
Вам только воевать…
Бунт кончился; невежество было подавлено, и на место его водворено просвещение. Через полчаса Бородавкин, обремененный добычей, въезжал с триумфом в город, влача за собой множество пленников и заложников. И так как в числе их оказались некоторые военачальники и другие первых трех классов особы, то он приказал обращаться с ними ласково (выколов, однако, для верности, глаза),
а прочих сослать на
каторгу.
Сама желаешь, чтоб я в
каторгу пошел,
а теперь испугалась?
—
А меня, батенька, привезли на грузовике, да-да! Арестовали, черт возьми! Я говорю: «Послушайте, это… это нарушение закона, я, депутат, неприкосновенен». Какой-то студентик, мозгляк, засмеялся: «
А вот мы, говорит, прикасаемся!» Не без юмора сказал,
а? С ним — матрос, эдакая, знаете, морда: «Неприкосновенный? — кричит. —
А наши депутаты, которых в
каторгу закатали, — прикосновенны?» Ну, что ему ответишь? Он же — мужик, он ничего не понимает…
— Ах, да… Говорят, — Карповича не казнят,
а пошлют на
каторгу. Я была во Пскове в тот день, когда он стрелял,
а когда воротилась в Петербург, об этом уже не говорили. Ой, Клим, как там живут, в Петербурге!
— Достоевский обольщен
каторгой. Что такое его
каторга? Парад. Он инспектором на параде, на каторге-то был. И всю жизнь ничего не умел писать, кроме каторжников,
а праведный человек у него «Идиот». Народа он не знал, о нем не думал.
— Пестрая мы нация, Клим Иванович, чудаковатая нация, — продолжал Дронов, помолчав, потише, задумчивее, сняв шапку с колена, положил ее на стол и, задев лампу, едва не опрокинул ее. — Удивительные люди водятся у нас, и много их, и всем некуда себя сунуть. В революцию? Вот прошумела она, усмехнулась, да — и нет ее. Ты скажешь — будет! Не спорю. По всем видимостям — будет. Но мужичок очень напугал. Организаторов революции частью истребили, частью — припрятали в
каторгу,
а многие — сами спрятались.
— Но нигде в мире вопрос этот не ставится с такою остротой, как у нас, в России, потому что у нас есть категория людей, которых не мог создать даже высококультурный Запад, — я говорю именно о русской интеллигенции, о людях, чья участь — тюрьма, ссылка,
каторга, пытки, виселица, — не спеша говорил этот человек, и в тоне его речи Клим всегда чувствовал нечто странное, как будто оратор не пытался убедить,
а безнадежно уговаривал.
— «Что дядю Егора упрятали в
каторгу туда ему и дорога
а как он стал лишенный права имущества ты не зевай», — читал Пыльников, предупредив, что в письме, кроме точек, нет других знаков препинания.
— Революция мне чужда, но они — слишком! Ведь еще неизвестно, на чьей стороне сила,
а они уже кричат: бить, расстреливать, в
каторгу! Такие, знаешь… мстители!
А этот Стратонов — нахал, грубиян, совершенно невозможная фигура! Бык…
Положение писателя — трудное: нужно сочинять новых героев, попроще, поделовитее,
а это — не очень ловко в те дни, когда старые герои еще не все отправлены на
каторгу, перевешаны.
— Дурочка! Что же: меня — в монастырь или в
каторгу,
а на тебя — богу молиться?
— Начальство очень обозлилось за пятый год. Травят мужиков. Брата двоюродного моего в
каторгу на четыре года погнали,
а шабра — умнейший, спокойный был мужик, — так его и вовсе повесили. С баб и то взыскивают, за старое-то, да! Разыгралось начальство прямо… до бесстыдства!
А помещики-то новые, отрубники, хуторяне действуют вровень с полицией. Беднота говорит про них: «Бывало — сами водили нас усадьбы жечь, господ сводить с земли,
а теперь вот…»
А главное, кажется, теперь уже все кончено и последний из князей Сокольских отправится в
каторгу.
Дело было в том, что каторжный Карманов подговорил похожего на себя лицом малого, ссылаемого на поселение, смениться с ним так, чтобы каторжный шел в ссылку,
а малый в
каторгу, на его место.
Та, погубленная мной женщина, пойдет на
каторгу,
а я буду здесь принимать поздравления и делать визиты с молодой женой.
А высший начальник, тоже смотря по тому, нужно ли ему отличиться или в каких он отношениях с министром, — или ссылает на край света, или держит в одиночном заключении, или приговаривает к ссылке, к
каторге, к смерти, или выпускает, когда его попросит об этом какая-нибудь дама.
—
А ведь мы, батюшка, постыдно наврали, — сказал Петр Герасимович, подойдя к Нехлюдову, которому старшина рассказывал что-то. — Ведь мы ее в
каторгу закатали.
Тот, мужик, убил в минуту раздражения, и он разлучен с женою, с семьей, с родными, закован в кандалы и с бритой головой идет в
каторгу,
а этот сидит в прекрасной комнате на гауптвахте, ест хороший обед, пьет хорошее вино, читает книги и нынче-завтра будет выпущен и будет жить попрежнему, только сделавшись особенно интересным.
— Вышло недоразумение в ответе относительно Масловой. Она невинна в отравлении,
а между тем ее приговорили к
каторге, — с сосредоточенно мрачным видом сказал Нехлюдов.
«Пусть, говорит, ты шел из гордости, но ведь все же была и надежда, что уличат Смердякова и сошлют в
каторгу, что Митю оправдают,
а тебя осудят лишь нравственно (слышишь, он тут смеялся!),
а другие так и похвалят.
Лучше в
каторгу, чем твоя любовь, ибо другую люблю,
а ее слишком сегодня узнала, как же ты можешь простить?
— Ну-с, признаюсь, вы меня теперь несколько ободрили, — усмехнулся Миусов, переложив опять ногу на ногу. — Сколько я понимаю, это, стало быть, осуществление какого-то идеала, бесконечно далекого, во втором пришествии. Это как угодно. Прекрасная утопическая мечта об исчезновении войн, дипломатов, банков и проч. Что-то даже похожее на социализм.
А то я думал, что все это серьезно и что церковь теперь, например, будет судить уголовщину и приговаривать розги и
каторгу,
а пожалуй, так и смертную казнь.
А в
каторгу ее не пустят, так как же ему не бежать?
— Да нужно ли? — воскликнул, — да надо ли? Ведь никто осужден не был, никого в
каторгу из-за меня не сослали, слуга от болезни помер.
А за кровь пролиянную я мучениями был наказан. Да и не поверят мне вовсе, никаким доказательствам моим не поверят. Надо ли объявлять, надо ли? За кровь пролитую я всю жизнь готов еще мучиться, только чтобы жену и детей не поразить. Будет ли справедливо их погубить с собою? Не ошибаемся ли мы? Где тут правда? Да и познают ли правду эту люди, оценят ли, почтут ли ее?
В
каторгу пойду,
а три тысячи отдам.
Слышали ее крики: «С тобой хоть на казнь!»
А что я ей дал, я, нищий, голяк, за что такая любовь ко мне, стою ли я, неуклюжая, позорная тварь и с позорным лицом, такой любви, чтоб со мной ей в
каторгу идти?
Вот что я выдумал и решил: если я и убегу, даже с деньгами и паспортом и даже в Америку, то меня еще ободряет та мысль, что не на радость убегу, не на счастье,
а воистину на другую
каторгу, не хуже, может быть, этой!
Если бы вы и он, оба, или хоть один из вас, были люди не развитые, не деликатные или дурные, оно развилось бы в обыкновенную свою форму — вражда между мужем и женою, вы бы грызлись между собою, если бы оба были дурны, или один из вас грыз бы другого,
а другой был бы сгрызаем, — во всяком случае, была бы семейная
каторга, которою мы и любуемся в большей части супружеств; она, конечно, не помешала бы развиться и любви к другому, но главная штука была бы в ней, в
каторге, в грызении друг друга.
— То-то вот и есть, — заключала спор последняя, — и без того не сладко на
каторге жить,
а ты еще словно дятел долбишь: повинуйтесь да повинуйтесь!
Он-то себя на
каторгу «настоящим манером определит»,
а господа, между прочим…
Вот рядом огромные дома Румянцева, в которых было два трактира — «Пересыльный» и «Сибирь»,
а далее, в доме Степанова, трактир «
Каторга», когда-то принадлежавший знаменитому укрывателю беглых и разбойников Марку Афанасьеву,
а потом перешедший к его приказчику Кулакову, нажившему состояние на насиженном своим старым хозяином месте.
В «Пересыльном» собирались бездомники, нищие и барышники, в «Сибири» — степенью выше — воры, карманники и крупные скупщики краденого,
а выше всех была «
Каторга» — притон буйного и пьяного разврата, биржа воров и беглых.
Под бельэтажем нижний этаж был занят торговыми помещениями,
а под ним, глубоко в земле, подо всем домом между Грачевкой и Цветным бульваром сидел громаднейший подвальный этаж, весь сплошь занятый одним трактиром, самым отчаянным разбойничьим местом, где развлекался до бесчувствия преступный мир, стекавшийся из притонов Грачевки, переулков Цветного бульвара, и даже из самой «Шиповской крепости» набегали фартовые после особо удачных сухих и мокрых дел, изменяя даже своему притону «Поляковскому трактиру» на Яузе,
а хитровская «
Каторга» казалась пансионом благородных девиц по сравнению с «Адом».
Всем Хитровым рынком заправляли двое городовых — Рудников и Лохматкин. Только их пудовых кулаков действительно боялась «шпана»,
а «деловые ребята» были с обоими представителями власти в дружбе и, вернувшись с
каторги или бежав из тюрьмы, первым делом шли к ним на поклон. Тот и другой знали в лицо всех преступников, приглядевшись к ним за четверть века своей несменяемой службы. Да и никак не скроешься от них: все равно свои донесут, что в такую-то квартиру вернулся такой-то.
В доме Румянцева были два трактира-«Пересыльный» и «Сибирь»,
а в доме Ярошенко — «
Каторга».
Измученные непосильной работой и побоями, не видя вблизи себя товарищей по возрасту, не слыша ласкового слова, они бежали в свои деревни, где иногда оставались,
а если родители возвращали их хозяину, то они зачастую бежали на Хитров, попадали в воровские шайки сверстников и через трущобы и тюрьмы нередко кончали
каторгой.
—
А теперь, Глеб Иванович, зайдем в «
Каторгу», потом в «Пересыльный», в «Сибирь»,
а затем пройдем по ночлежкам.
— Ну, это уж попы знают… Ихнее дело.
А ты, Илья Фирсыч, как переметная сума: сперва продал меня Ечкину,
а теперь продаешь Замараеву. За Ечкина в остроге насиделся,
а за любезного зятя в самую отдаленную
каторгу уйдешь на вечное поселенье… Верно тебе говорю.
Когда жандармы везли его в Сибирь, на
каторгу, то они говорили: нам поручено везти преступника,
а мы везем святого.
Здесь слишком заметно увлечение вещью; гремят колеса и молот и свистят локомобили только во имя качества вещи и сбыта ее; коммерческие и художественные соображения не имеют здесь никакого отношения к наказанию,
а между тем на Сахалине, как и везде на
каторге, всякое предприятие должно иметь своею ближайшею и отдаленною целью только одно — исправление преступника, и здешние мастерские должны стремиться к тому, чтобы сбывать на материк прежде всего не печные дверцы и не краны,
а полезных людей и хорошо подготовленных мастеров.
Меньше всего бегают из Корсаковского округа, потому что здесь урожаи лучше, преобладают среди арестантов краткосрочные, климат мягче и легче получить крестьянские права, чем на Северном Сахалине,
а по отбытии
каторги, чтобы добыть себе кусок хлеба, нет надобности возвращаться в рудник.
И в самом деле неинтересно глядеть: в окно видны грядки с капустною рассадой, около них безобразные канавы, вдали маячит тощая, засыхающая лиственница. Охая и держась за бока, вошел хозяин и стал мне жаловаться на неурожаи, холодный климат, нехорошую, землю. Он благополучно отбыл
каторгу и поселение, имел теперь два дома, лошадей и коров, держал много работников и сам ничего не делал, был женат на молоденькой,
а главное, давно уже имел право переселиться на материк — и все-таки жаловался.
Наказывать по долгу службы и присяги своего ближнего, быть способным каждый час насиловать в себе отвращение и ужас, отдаленность места служения, ничтожное жалованье, скука, постоянная близость бритых голов, кандалов, палачей, грошовые расчеты, дрязги,
а главное, сознание своего полного бессилия в борьбе с окружающим злом, — всё это, взятое вместе, всегда делало службу по управлению
каторгой и ссылкой исключительно тяжелой и непривлекательной.
Женщины реже попадают на
каторгу не потому, что они нравственнее мужчин,
а потому, что по самому строю жизни и отчасти по свойствам своей организации в меньшей степени, чем мужчины, подвержены внешним влияниям и риску совершать тяжкие уголовные преступления.
Старуха и сын уже отбыли
каторгу,
а старик Карп Николаевич, 66 лет, всё еще каторжный.