Неточные совпадения
«
Ах, боже мой!» — думаю себе и так обрадовалась, что говорю мужу: «Послушай, Луканчик,
вот какое счастие Анне Андреевне!» «Ну, — думаю себе, — слава богу!» И говорю ему: «Я так восхищена, что сгораю нетерпением изъявить лично Анне Андреевне…» «
Ах, боже мой! — думаю себе.
―
Ах,
как же! Я теперь чувствую,
как я мало образован. Мне для воспитания детей даже нужно много освежить в памяти и просто выучиться. Потому что мало того, чтобы были учителя, нужно, чтобы был наблюдатель,
как в вашем хозяйстве нужны работники и надсмотрщик.
Вот я читаю ― он показал грамматику Буслаева, лежавшую на пюпитре ― требуют от Миши, и это так трудно… Ну
вот объясните мне. Здесь он говорит…
—
Ах! — вскрикнула она, увидав его и вся просияв от радости. —
Как ты,
как же вы (до этого последнего дня она говорила ему то «ты», то «вы»)?
Вот не ждала! А я разбираю мои девичьи платья, кому
какое…
—
Ах,
какие пустяки! Она кормит, и у нее не ладится дело, я ей советовала… Она очень рада. Она сейчас придет, — неловко, не умея говорить неправду, говорила Долли. — Да
вот и она.
—
Ах, что говорить! — сказала графиня, махнув рукой. — Ужасное время! Нет,
как ни говорите, дурная женщина. Ну, что это за страсти какие-то отчаянные! Это всё что-то особенное доказать.
Вот она и доказала. Себя погубила и двух прекрасных людей — своего мужа и моего несчастного сына.
— То есть
как тебе сказать?… Я по душе ничего не желаю, кроме того, чтобы
вот ты не споткнулась.
Ах, да ведь нельзя же так прыгать! — прервал он свой разговор упреком за то, что она сделала слишком быстрое движение, переступая через лежавший на тропинке сук. — Но когда я рассуждаю о себе и сравниваю себя с другими, особенно с братом, я чувствую, что я плох.
—
Ах, Боже мой, это было бы так глупо! — сказала Анна, и опять густая краска удовольствия выступила на ее лице, когда она услыхала занимавшую ее мысль, выговоренную словами. — Так
вот, я и уезжаю, сделав себе врага в Кити, которую я так полюбила.
Ах,
какая она милая! Но ты поправишь это, Долли? Да!
— Да,
вот вам кажется! А
как она в самом деле влюбится, а он столько же думает жениться,
как я?… Ох! не смотрели бы мои глаза!.. «
Ах, спиритизм,
ах, Ницца,
ах, на бале»… — И князь, воображая, что он представляет жену, приседал на каждом слове. — А
вот,
как сделаем несчастье Катеньки,
как она в самом деле заберет в голову…
— A! — радостно прокричал Левин, поднимая обе руки кверху. —
Вот радостный-то гость!
Ах,
как я рад тебе! — вскрикнул он, узнав Степана Аркадьича.
—
Ах, такая тоска была! — сказала Лиза Меркалова. — Мы поехали все ко мне после скачек. И всё те же, и всё те же! Всё одно и то же. Весь вечер провалялись по диванам. Что же тут веселого? Нет,
как вы делаете, чтобы вам не было скучно? — опять обратилась она к Анне. — Стоит взглянуть на вас, и видишь, —
вот женщина, которая может быть счастлива, несчастна, но не скучает. Научите,
как вы это делаете?
—
Ах, боже мой! что ж я так сижу перед вами!
вот хорошо! Ведь вы знаете, Анна Григорьевна, с чем я приехала к вам? — Тут дыхание гостьи сперлось, слова,
как ястребы, готовы были пуститься в погоню одно за другим, и только нужно было до такой степени быть бесчеловечной, какова была искренняя приятельница, чтобы решиться остановить ее.
Ах, братец,
какой премилый человек!
вот уж, можно сказать, во всей форме кутила.
— Ну,
вот вам еще доказательство, что она бледна, — продолжала приятная дама, — я помню,
как теперь, что я сижу возле Манилова и говорю ему: «Посмотрите,
какая она бледная!» Право, нужно быть до такой степени бестолковыми,
как наши мужчины, чтобы восхищаться ею. А наш-то прелестник…
Ах,
как он мне показался противным! Вы не можете себе представить, Анна Григорьевна, до
какой степени он мне показался противным.
— Почтеннейший, я так был занят, что, ей-ей, нет времени. — Он поглядел по сторонам,
как бы от объясненья улизнуть, и увидел входящего в лавку Муразова. — Афанасий Васильевич!
Ах, боже мой! — сказал Чичиков. —
Вот приятное столкновение!
И
вот из ближнего посада,
Созревших барышень кумир,
Уездных матушек отрада,
Приехал ротный командир;
Вошел…
Ах, новость, да
какая!
Музыка будет полковая!
Полковник сам ее послал.
Какая радость: будет бал!
Девчонки прыгают заране;
Но кушать подали. Четой
Идут за стол рука с рукой.
Теснятся барышни к Татьяне;
Мужчины против; и, крестясь,
Толпа жужжит, за стол садясь.
Но
вот уж близко. Перед ними
Уж белокаменной Москвы,
Как жар, крестами золотыми
Горят старинные главы.
Ах, братцы!
как я был доволен,
Когда церквей и колоколен,
Садов, чертогов полукруг
Открылся предо мною вдруг!
Как часто в горестной разлуке,
В моей блуждающей судьбе,
Москва, я думал о тебе!
Москва…
как много в этом звуке
Для сердца русского слилось!
Как много в нем отозвалось!
«Ну, что соседки? Что Татьяна?
Что Ольга резвая твоя?»
— Налей еще мне полстакана…
Довольно, милый… Вся семья
Здорова; кланяться велели.
Ах, милый,
как похорошели
У Ольги плечи, что за грудь!
Что за душа!.. Когда-нибудь
Заедем к ним; ты их обяжешь;
А то, мой друг, суди ты сам:
Два раза заглянул, а там
Уж к ним и носу не покажешь.
Да
вот…
какой же я болван!
Ты к ним на той неделе зван...
—
Ах,
ах,
как нехорошо!
Ах, стыдно-то
как, барышня, стыд-то
какой! — Он опять закачал головой, стыдя, сожалея и негодуя. — Ведь
вот задача! — обратился он к Раскольникову и тут же, мельком, опять оглядел его с ног до головы. Странен, верно, и он ему показался: в таких лохмотьях, а сам деньги выдает!
— Ну,
вот и ты! — начала она, запинаясь от радости. — Не сердись на меня, Родя, что я тебя так глупо встречаю, со слезами: это я смеюсь, а не плачу. Ты думаешь, я плачу? Нет, это я радуюсь, а уж у меня глупая привычка такая: слезы текут. Это у меня со смерти твоего отца, от всего плачу. Садись, голубчик, устал, должно быть, вижу.
Ах,
как ты испачкался.
Ну да,
как не так! was willst du mehr, — выдумает же, болван!..
Ах да,
вот еще...
—
Ах, Дмитрий Прокофьич,
как тяжело быть матерью! Но
вот и эта лестница…
Какая ужасная лестница!
— Я-то в уме-с, а
вот вы так… мошенник!
Ах,
как это низко! Я все слушал, я нарочно все ждал, чтобы все понять, потому что, признаюсь, даже до сих пор оно не совсем логично… Но для чего вы все это сделали — не понимаю.
Ах,
как я любила… Я до обожания любила этот романс, Полечка!.. знаешь, твой отец… еще женихом певал… О, дни!..
Вот бы,
вот бы нам спеть! Ну
как же,
как же…
вот я и забыла… да напомните же,
как же? — Она была в чрезвычайном волнении и усиливалась приподняться. Наконец, страшным, хриплым, надрывающимся голосом она начала, вскрикивая и задыхаясь на каждом слове, с видом какого-то возраставшего испуга...
Когда я… кхе! когда я… кхе-кхе-кхе… о, треклятая жизнь! — вскрикнула она, отхаркивая мокроту и схватившись за грудь, — когда я…
ах, когда на последнем бале… у предводителя… меня увидала княгиня Безземельная, — которая меня потом благословляла, когда я выходила за твоего папашу, Поля, — то тотчас спросила: «Не та ли это милая девица, которая с шалью танцевала при выпуске?..» (Прореху-то зашить надо;
вот взяла бы иглу да сейчас бы и заштопала,
как я тебя учила, а то завтра… кхе!.. завтра… кхе-кхе-кхе!.. пуще разо-рвет! — крикнула она надрываясь…)…
Илья (подстраивая гитару).
Вот третий голос надо!
Ах, беда!
Какой тенор был! От своей от глупости. (Поют в два голоса.)
Илья. Ну, не вам будь сказано: гулял. Так гулял, так гулял! Я говорю: «Антон, наблюдай эту осторожность!» А он не понимает.
Ах, беда,
ах, беда! Теперь сто рублей человек стуит,
вот какое дело у нас, такого барина ждем, а Антона набок свело.
Какой прямой цыган был, а теперь кривой! (3апевает басом.) «Не искушай…»
Лариса.
Ах,
как нехорошо! Нет хуже этого стыда, когда приходится за других стыдиться…
Вот мы ни в чем не виноваты, а стыдно, стыдно, так бы убежала куда-нибудь. А он
как будто не замечает ничего, он даже весел.
Светает!..
Ах!
как скоро ночь минула!
Вчера просилась спать — отказ.
«Ждем друга». — Нужен глаз да глаз,
Не спи, покудова не скатишься со стула.
Теперь
вот только что вздремнула,
Уж день!.. сказать им…
Скорее в обморок, теперь оно в порядке,
Важнее давишной причина есть тому,
Вот наконец решение загадке!
Вот я пожертвован кому!
Не знаю,
как в себе я бешенство умерил!
Глядел, и видел, и не верил!
А милый, для кого забыт
И прежний друг, и женский страх и стыд, —
За двери прячется, боится быть в ответе.
Ах!
как игру судьбы постичь?
Людей с душой гонительница, бич! —
Молчалины блаженствуют на свете!
—
Ах, боже мой! — вскричала Дуняша, удивленно всплеснув руками, —
вот не ожидала! Ты говоришь совсем,
как муж мой…
— Мыслители же у нас — вроде одной барышни: ей, за крестным ходом, на ногу наступили, так она — в истерику:
ах,
какое безобразие! Так же
вот и прославленный сочинитель Андреев, Леонид: народ русский к Тихому океану стремится вылезти, а сочинитель этот кричит на весь мир честной —
ах, офицеру ноги оторвало!..
— И вдруг — вообрази! — ночью является ко мне мамаша, всех презирающая, вошла так, знаешь, торжественно, устрашающе несчастно и
как воскресшая дочь Иаира. «Сейчас, — говорит, — сын сказал, что намерен жениться на вас, так
вот я умоляю: откажите ему, потому что он в будущем великий ученый, жениться ему не надо, и я готова на колени встать пред вами». И ведь хотела встать… она, которая меня…
как горничную…
Ах, господи!..
— До чего несчастны мы, люди, милейший мой Иван Кириллович… простите! Клим Иванович, да, да… Это понимаешь только
вот накануне конца, когда подкрадывается тихонько какая-то болезнь и нашептывает по ночам,
как сводня: «
Ах, Захар, с
какой я тебя дамочкой хочу познакомить!» Это она — про смерть…
— Не стреляют. Может быть…
Ах,
как мало оружия у нас! Но все-таки рабочие победят, Клим,
вот увидишь!
Какие люди! Ты Кутузова не встречал?
—
Ах, да! Н-да… конечно!
Вот как… А — кто ж это собирает? Социалисты-революционеры или демократы?
—
Ах, черт возьми!
Вот ерунда!
Как же быть? Что ж вы молчали?
— А — Любаша-то —
как?
Вот — допрыгалась!
Ах ты, господи, господи! Милые вы мои, на что вы обрекаете за народ молодую вашу жизнь…
—
Вот что! — воскликнула женщина удивленно или испуганно, прошла в угол к овальному зеркалу и оттуда, поправляя прическу, сказала
как будто весело: — Боялся не того, что зарубит солдат, а что за еврея принял. Это — он!
Ах… аристократишка!
Он с жизнью, точно с капризной женой, спорит:
ах, ты
вот как?
—
Вот как мы, а?
Ах, господи…
— Подумайте, — он говорит со мною на вы! — вскричала она. — Это чего-нибудь стоит.
Ах, —
вот как? Ты видел моего жениха? Уморительный, не правда ли? — И, щелкнув пальцами, вкусно добавила: — Умница! Косой, ревнючий. Забавно с ним — до сотрясения мозгов.
— Ну
вот! — тоскливо вскричал Лютов. Притопывая на одном месте, он
как бы собирался прыгнуть и в то же время, ощупывая себя руками, бормотал: — Ой, револьвер вынула,
ах ты! Понимаешь? — шептал он, толкая Самгина: — У нее — револьвер!
Бальзаминов.
Ах, боже мой! Я и забыл про это, совсем из головы вон!
Вот видите, маменька,
какой я несчастный человек! Уж от военной службы для меня видимая польза, а поступить нельзя. Другому можно, а мне нельзя. Я вам, маменька, говорил, что я самый несчастный человек в мире:
вот так оно и есть. В
каком я месяце, маменька, родился?
Красавина (смеется).
Ах ты, красавица моя писаная! Ишь ты, развеселилась!
Вот я тебя чем утешила. Еще ты погоди,
какое у нас веселье будет!
— Когда же я задремал? — оправдывался Обломов, принимая Андрюшу в объятия. — Разве я не слыхал,
как он ручонками карабкался ко мне? Я все слышу!
Ах, шалун этакой: за нос поймал!
Вот я тебя!
Вот постой, постой! — говорил он, нежа и лаская ребенка. Потом спустил его на пол и вздохнул на всю комнату.
«Боже мой! — думала она. —
Вот все пришло в порядок; этой сцены
как не бывало, слава Богу! Что ж…
Ах, Боже мой! Что ж это такое?
Ах, Сонечка, Сонечка!
Какая ты счастливая!»
«Я соблазнитель, волокита! Недостает только, чтоб я,
как этот скверный старый селадон, с маслеными глазами и красным носом, воткнул украденный у женщины розан в петлицу и шептал на ухо приятелю о своей победе, чтоб… чтоб…
Ах, Боже мой, куда я зашел!
Вот где пропасть! И Ольга не летает высоко над ней, она на дне ее… за что, за что…»
«Что за господин?..какой-то Обломов… что он тут делает… Dieu sait», — все это застучало ему в голову. — «Какой-то!» Что я тут делаю?
Как что? Люблю Ольгу; я ее… Однако ж
вот уж в свете родился вопрос: что я тут делаю? Заметили…
Ах, Боже мой!
как же, надо что-нибудь…»
—
Ах, — скажет он иногда при этом Обломову с удивлением. — Посмотрите-ка, сударь,
какая диковина: взял только в руки
вот эту штучку, а она и развалилась!