Неточные совпадения
6) Баклан,
Иван Матвеевич, бригадир. Был роста трех аршин и трех вершков и кичился тем, что происходит по прямой линии от Ивана
Великого (известная в Москве колокольня). Переломлен пополам во время бури, свирепствовавшей в 1761 году.
Хозяйственная часть в доме Пшеницыной процветала, не потому только, что Агафья Матвеевна была образцовая хозяйка, что это было ее призванием, но и потому еще, что
Иван Матвеевич Мухояров был, в гастрономическом отношении,
великий эпикуреец.
— Я тебе запрещаю говорить о «
Великом инквизиторе», — воскликнул
Иван, весь покраснев от стыда.
Иван Петрович вел жизнь самую умеренную, избегал всякого рода излишеств; никогда не случалось мне видеть его навеселе (что в краю нашем за неслыханное чудо почесться может); к женскому же полу имел он
великую склонность, но стыдливость была в нем истинно девическая. [Следует анекдот, коего мы не помещаем, полагая его излишним; впрочем, уверяем читателя, что он ничего предосудительного памяти Ивана Петровича Белкина в себе не заключает. (Прим. А. С. Пушкина.)]
Молодой хозяин сначала стал следовать за мною со всевозможным вниманием и прилежностию; но как по счетам оказалось, что в последние два года число крестьян умножилось, число же дворовых птиц и домашнего скота нарочито уменьшилось, то
Иван Петрович довольствовался сим первым сведением и далее меня не слушал, и в ту самую минуту, как я своими разысканиями и строгими допросами плута старосту в крайнее замешательство привел и к совершенному безмолвию принудил, с
великою моею досадою услышал я Ивана Петровича крепко храпящего на своем стуле.
— Иване! не выберу я ему скоро казни; выбери ты сам ему казнь!» Долго думал
Иван, вымышляя казнь, и наконец, сказал: «
Великую обиду нанес мне сей человек: предал своего брата, как Иуда, и лишил меня честного моего рода и потомства на земле.
Если разговор касался важных и благочестивых предметов, то
Иван Иванович вздыхал после каждого слова, кивая слегка головою; ежели до хозяйственных, то высовывал голову из своей брички и делал такие мины, глядя на которые, кажется, можно было прочитать, как нужно делать грушевый квас, как
велики те дыни, о которых он говорил, и как жирны те гуси, которые бегают у него по двору.
— Иван-то
великий! Иван-то
великий! Ах, боже ты мой! — восклицал он, — и малый
Иван тут же притулился… Спас-то, спас-то! так и горит куполом на солнышке! Ах, Москва — золотые маковки! Слава те, господи! привел бог!
Пока все это происходило, Сверстов, очень мало занятый собственно баллотировкой, преследовал главную свою цель и несколько раз заезжал к Артасьеву, которого, к
великому горю, все не заставал дома. Наконец однажды он поймал его, и то уже когда
Иван Петрович приготовлялся уехать и был уже в передней, продевая руку в рукав шубы, которую подавал ему гимназический сторож. Сверстов назвал свою фамилию и объяснил, что он именно тот доктор, который лечил Пилецкого.
— Да, вероятно, тем известием о племяннике, которое я имел неосторожность ему сообщить… Этот нерассудительный
Иван Петрович просил меня о том… Я, не подумав, согласился, и так мне теперь это грустно и досадно на себя… Вместо радости привез человеку на именины горе
великое…
— Да здравствует
великий государь наш, царь
Иван Васильевич всея Руси! — сказал Серебряный.
— Боярин, — ответил Вяземский, —
великий государь велел тебе сказать свой царский указ: «Боярин Дружина! царь и
великий князь
Иван Васильевич всея Руси слагает с тебя гнев свой, сымает с главы твоей свою царскую опалу, милует и прощает тебя во всех твоих винностях; и быть тебе, боярину Дружине, по-прежнему в его,
великого государя, милости, и служить тебе и напредки
великому государю, и писаться твоей чести по-прежнему ж!»
Однажды пришла — слезно молит: «С докукой к тебе,
Иван Семеныч, статья небольшая, а просьба
велика.
— Тьфу ты пропасть! Да ты, батюшка, протри глаза-то, отрезвись хоть маленько, хоть для
великого Божьего праздника! Знать, тебя еще за ужином вчера укачало, коли теперь еще бродит! С каким Мизинчиковым? С Обноскиным, а не с Мизинчиковым. А
Иван Иваныч Мизинчиков человек благонравный и теперь с нами же в погоню сбирается.
В начале сентября находился он на своем хуторе, как приехал к нему
Иван Зарубин и объявил за тайну, что
великая особа находится в их краю.
— Не поминайте меня лихом,
Иван Андреич. Забыть прошлого, конечно, нельзя, оно слишком грустно, и я не затем пришел сюда, чтобы извиняться или уверять, что я не виноват. Я действовал искренно и не изменил своих убеждений с тех пор… Правда, как вижу теперь, к
великой моей радости, я ошибся относительно вас, но ведь спотыкаются и на ровной дороге, и такова уж человеческая судьба: если не ошибаешься в главном, то будешь ошибаться в частностях. Никто не знает настоящей правды.
Иван Матвеич считал Штейбельта
великим гением, умевшим победить в себе «la grossière lourdeur des Allemands» [«Грубую тяжеловесность немцев» (фр.).], и упрекал его в одном: «Trop de fougue! trop d'imagination!..» [«Слишком много пыла! слишком много воображения!..» (фр.)]
— Да, Мартын Петрович, — попытался я было возразить ему, — Ивана Васильевича Темного не было вовсе, а был
Иван Васильевич Грозный. Темным прозывался
великий князь Василий Васильевич.
Горесть ее была так
велика, так непритворна, что он даже никогда не решался намекнуть ей о любви своей, чему еще, надобно сказать, мешал и Савелий, оттолкнуть которого не было никакой возможности, а между тем
Иван Александрыч пересказывал дяде всевозможные сплетни, которые сочинялись в Боярщине насчет его отношений к Анне Павловне.
Иван Иванович Ден послал доктора рассказать все Антонию, а сам немедленно довел о происшествии с Николаем Фермором до ведома
великого князя. А Михаил Павлович сейчас велел призвать к себе Павла Федоровича Фермора и приказал ему немедленно ехать в Варшаву и привезти «больного» в Петербург.
—
Иван Иваныч, а правда, что Петра назвали
великим за то, что он был большого роста?
Теперь, в тихую погоду, когда вся природа казалась кроткой и задумчивой,
Иван Иваныч и Буркин были проникнуты любовью к этому полю, и оба думали о том, как
велика, как прекрасна эта страна.
В том же году князь Яков Иванов, сын Лобанов-Ростовский, да
Иван Андреев, сын Микулин, ездили на разбой по Троицкой дороге к красной сосне, разбивать государевых мужиков, с их,
великих государей, казною, и тех мужиков они разбили, и казну взяли себе, и двух человек мужиков убили до смерти.
Иван Михайлович(распечатывая письмо).Господа, мне слишком тяжело. Пожалейте меня! Я знаю, что я виноват. Скрывать нечего… Я не могу читать… Читайте хоть вы. (Пробегает письмо и передает шаферу.) Читайте… Постойте, эй! (Лакею.)Четверню серых в коляску! Да скажи Фильке-кучеру, что коли через минуту не будет подана, я у него ни одного зуба во рту не оставлю. Все выбью. Вот при народе говорю, а там суди меня бог и
великий государь! Нет, прошло ваше время! Ну, читайте.
Без нее он должен был бы исчезнуть, как исчез
Иван Александрович Чернокнижников, как исчезал Кузьма Петрович Прутков [на то время, когда у нас поднимались
великие общественные вопросы].
Глуховцев. Да. Воистину красота! День очень хорош. Ты погляди, как блестит купол у Храма Спасителя. А Иван-то
Великий!
Сделалась она начетчицей, изощрилась в словопрениях — и пошла про нее слава по всем скитам керженским, чернораменским. Заговорили о
великой ревнительнице древлего благочестия, о крепком адаманте старой веры. Узнали про Манефу в Москве, в Казани, на Иргизе и по всему старообрядчеству. Сам поп
Иван Матвеич с Рогожского стал присылать ей грамотки, сама мать Пульхерия, московская игуменья, поклоны да подарочки с богомольцами ей посылала.
В поэме «
Великий инквизитор» эти слова цитирует
Иван Карамазов.
Днем для Грохольского
Иван Петрович был не менее невыносим. Он, к
великому ужасу Грохольского, не отходил от Лизы. Удил с ней рыбу, рассказывал ей анекдоты, гулял с ней. И даже раз, воспользовавшись простудою Грохольского, он возил ее на своей коляске, бог знает где, до самой ночи.
Любимые ее темы были: исторические личности — Наполеон,
Иван Грозный, Карл XII, Петр
Великий, Екатерина Вторая, король Густав-Адольф.
— Вы первый,
Иван Алексеевич, не станете ничего писать, подлаживаясь к кому бы то ни было. И это ваша
великая заслуга, Подлаживание не будет художественно ценным, и мы его все равно не примем, а если в противовес «Шиповникам» и «Землям» мы создадим центр, куда потянется все живое в литературе, все любящие жизнь и верящие в будущее, то этим мы сделаем большое и важное дело.
— Вот, — думалось мне, — если бы такого оригинального знатока камней повстречал в свое время такой
великий любитель самоцветных лалов, как
Иван Грозный!
— Господин наш, князь
великой, всея Руси государь,
Иван Васильевич, — заговорил, или, лучше сказать, запел дьяк в нос, — от пресветлого лица своего избрал меня, своего недостойного холопа, сказать тебе, боярину: едет к нам от немцев лекарь Онтон, вельми искусный в целении всяких недугов; остается ему до Москвы только три дня пути; а поелику
великий государь соизволил, чтобы врач, ради всякого недоброго случая… от чего сохрани… каковой отпахни от него ангелы и архангелы крылами своими, яко… от чего… каковый…
Подрастая, Иоанн начал чувствовать тягость этой беззаконной опеки, ненавидел Шуйских, особенно князя Андрея, и склонялся душою к их тайным и явным недоброжелателям. В числе последних были советник думы Федор Семенович Воронцов и воспитатель
великого князя — князь
Иван Бельский.
В Москву приезжал ходатаем за буйных своих сограждан один из святых мужей новгородских, архиепископ Иона. Во время беседы его с
великим князем о делах Руси внезапно вошел в горницу сын и наследник Васильев,
Иван.
Когда Аристотель, служивший на этот раз переводчиком, представил лекаря,
Иван Васильевич зорко посмотрел на приезжего, немного привстал с кресла и протянул ему руку, которую этот поцеловал, став на одно колено.
Великому князю, тотчас после осквернения его руки нечистыми устами, поднесли умывальник и блюдо, но он слегка кивнул боярину, исполнявшему эту обязанность, давая ему знать, что она не нужна.
Великая княгиня решилась на последнее, тем более что
Иван Иванович Шувалов уверил ее, что императрица скоро увидится с нею, и если со стороны ее, Екатерины, будет оказана малейшая покорность, то все дело окончится хорошо.
— Да, я оставался тогда править Москвой вместе с братом
великого князя, Андреем меньшим, а сын мой Василий направился отсюда с татарской конницей прямехонько на берега реки Мечи, — прервал его князь
Иван.
С 1425 по 1462 год в Москве был
великим князем внук Дмитрия Донского, Василий Васильевич Темный. Много этот князь потерпел несчастий на своем веку, но
великое удовольствие доставлял ему подраставший сын. Слепой князь презирал духом
великую будущность сына, и, кроме того, эта будущность была ему предсказана, когда
Иван был еще отроком.
С 1425 по 1462 год в Москве был
великим князем внук Дмитрия Донского, Василий Васильевич Темный. Много этот князь потерпел несчастий на своем веку, но
великое удовольствие доставлял ему подраставший сын
Иван. Слепой князь прозирал духом
великую будущность сына, и, кроме того, эта будущность была ему предсказана, когда
Иван был еще отроком.
К сожалению, в этом самом пристрастии грешен был и
Иван Иванович, находившийся в деятельной переписке с Вольтером, который писал тогда по заказу русского двора историю Петра
Великого.
— Князь, — сказал Григорий Лукьянович, —
великий государь прислал меня к тебе с свои царским указом: царь и
великий князь
Иван Васильевич всея Руси слагает с тебя гнев свой и сымает с главы твоей царскую опалу и прощает тебя во всех твоих винностях…
— Я пришел к тебе сватом, осударь Василий Федорович, да не простым, обыденным; хочу, да и в день
великой душа бы твоя явилась ко Христу, аки невеста чистая, непорочная. Вот видишь, два жениха на примете для Анастасии Васильевны. За обоих стоит господин наш
Иван Васильевич, за одного стою я крепко: оба басурманы. Один татарин и царевич…
Иван Григорьевич Суворов служил при Петре
Великом в Преображенском полку генеральным писарем, был дважды женат и умер в 1715 году. От первой жены он имел сына Ивана, от второй (Марьи Ивановны) — Василия и Александра.
— Господа власти и лучшие люди новгородские, — обратился Малюта к представителям города. — Государь и
великий князь
Иван Васильевич повелел избрать между вами мужа, кому вы доверяете, для одного дела… Назовите мне этого избранника вашего!..
Иван Васильевич, любуясь живописною картиной, которую развернул перед ним
великий художник, вспомнил свои села: Воробьево, Коломенское, Остров, свое Воронцово поле, где он встречал весну и провожал лето в удовольствиях соколиной охоты и прогулок по садам.
— Поставить в каменные палаты воеводы, — перебил Мамон радостным голосом, — отобрать у него лучшие клети, оружейную, постельную, сени… Немчин для него в доме хуже нечистого; того ладаном выкуришь да святой водой выгонишь, а этого, засадит раз
Иван Васильевич, не выживешь никакою силою. Придется хозяину хоть в удавку! Но позволит ли
великий князь?
Боярский сын
Иван Замятин представил их всех
великому князю, находившемуся в Яжелбицах, и вручил ему договорную грамоту с королем польским, эту законопреступную хартию — памятник новгородской измены. Ее нашли в обозе, перехваченном еще накануне битвы.
И мог ли он не прийти? его прислал
великий князь
Иван Васильевич.
Иван Васильевич и не подозревал его в своем стольном городе; но когда б навели на него гневный взор
великого князя, не миновать бы ему участи Мамоновой матери.