Неточные совпадения
Иду в собрание, долго обедаю там
и слушаю, как за соседним столом
говорят о золоте, о понтах, о фокуснике, приезжавшем в Николаевск, о каком-то японце, дергающем зубы
не щипцами, а просто пальцами.
Пока я плыл по Амуру, у меня было такое чувство, как будто я
не в России, а где-то в Патагонии или Техасе;
не говоря уже об оригинальной,
не русской природе, мне всё время казалось, что склад нашей русской жизни совершенно чужд коренным амурцам, что Пушкин
и Гоголь тут непонятны
и потому
не нужны, наша история скучна
и мы, приезжие из России, кажемся иностранцами.
„Командир
и офицеры съезжают последними, —
говорила она, —
и я съеду с барка тогда, когда ни одной женщины
и ребенка
не останется на судне“.
В длинные зимние ночи он пишет либеральные повести, но при случае любит дать понять, что он коллежский регистратор
и занимает должность Х класса; когда одна баба, придя к нему по делу, назвала его господином Д., то он обиделся
и сердито крикнул ей: «Я тебе
не господин Д., а ваше благородие!» По пути к берегу я расспрашивал его насчет сахалинской жизни, как
и что, а он зловеще вздыхал
и говорил: «А вот вы увидите!» Солнце стояло уже высоко.
Он кроток
и добродушно рассудителен, но когда
говорят о политике, то выходит из себя
и с неподдельным пафосом начинает
говорить о могуществе России
и с презрением о немцах
и англичанах, которых отродясь
не видел.
Говорили каждый за себя или один за всё селение,
и так как ораторское искусство процветает на Сахалине, то дело
не обошлось
и без речей; в Дербинском поселенец Маслов в своей речи несколько раз назвал начальство «всемилостивейшим правительством».
Мужчины
не так туги, как бабы, но
и они дают ответ
не сразу, а подумав
и поговорив.
Каждую женскую карточку я перечеркивал вдоль красным карандашом
и нахожу, что это удобнее, чем иметь особую рубрику для отметки пола. Я записывал только наличных членов семьи; если мне
говорили, что старший сын уехал во Владивосток на заработки, а второй служит в селении Рыковском в работниках, то я первого
не записывал вовсе, а второго заносил на карточку в месте его жительства.
Картины, которые я встречал, обыкновенно
не говорили мне о домовитости, уютности
и о прочности хозяйств.
Одни
говорили, что, вероятно, высшее начальство хочет распределить пособие между ссыльными, другие — что, должно быть, уж решили наконец переселять всех на материк, — а здесь упорно
и крепко держится убеждение, что рано или поздно каторга с поселениями будет переведена на материк, — третьи, прикидываясь скептиками,
говорили, что они
не ждут уже ничего хорошего, так как от них сам бог отказался,
и это для того, чтобы вызвать с моей стороны возражение.
Не говоря о надворном советнике, занимающем на Сахалине должность землемера, почему хозяева свободного состояния
и крестьяне из ссыльных
не уходят на материк, если имеют на то право?
Не говоря уже о писарях, чертежниках
и хороших мастерах, которым по роду их занятий жить в тюрьме
не приходится, на Сахалине немало семейных каторжников, мужей
и отцов, которых непрактично было бы держать в тюрьмах отдельно от их семей: это вносило бы немалую путаницу в жизнь колонии.
Но,
говоря о семейных каторжных, нельзя мириться с другим беспорядком — с нерасчетливостью администрации, с какою она разрешает десяткам семейств селиться там, где нет ни усадебной, ни пахотной земли, ни сенокосов, в то время как в селениях других округов, поставленных в этом отношении в более благоприятные условия, хозяйничают только бобыли,
и хозяйства
не задаются вовсе благодаря недостатку женщин.
Зимою же,
говорят, они отмораживают себе руки
и ноги
и часто даже замерзают,
не дотащив бревна до поста.
Кононович
говорил мне, что затевать здесь новые постройки
и строиться очень трудно — людей нет; если достаточно плотников, то некому таскать бревна; если людей ушлют за бревнами, то
не хватает плотников.
Не говоря уже о том, что в среде подневольных фавориты
и содержанки вносят всегда струю чего-то подлого, в высшей степени унизительного для человеческого достоинства, они, в частности, совершенно коверкают дисциплину.
На вопрос он сразу
не отвечает, а сначала искоса посмотрит
и спросит: «Чаво?» или «Кого ты?» Величает вашим высокоблагородием, но
говорит ты.
А он
говорит: «Нет,
не буду, выпью, да
и пойду домой».
А Андрей еще живой был
и говорит: «Ты, Сергуха, ударил меня стягом, а больше я ничего
не помню».
Я на суде
говорил то, что тебе вот сказываю, как есть, а суд
не верит: «Тут все так
говорят и глазы крестят, а всё неправда».
Барин
и говорит: «Ну, ребята, выпущу вас, только чтоб
не бунтовать, а нет — всех перестреляю».
«
И не вернется, —
говорит хозяйка с каким-то злорадством.
Когда я пил у него чай, то он
и его жена
говорили мне, что жить на Сахалине можно
и земля хорошо родит, но что всё горе в том, что нынче народ обленился, избаловался
и не старается.
Она, глядя на них, смеется
и плачет,
и извиняется передо мной за плач
и писк;
говорит, что это с голоду, что она ждет
не дождется, когда вернется муж, который ушел в город продавать голубику, чтобы купить хлеба.
Мы
поговорили и пошли дальше,
не подав ему медицинской помощи.
Этот недостаток женщин
и семей в селениях Тымовского округа, часто поразительный,
не соответствующий общему числу женщин
и семей на Сахалине, объясняется
не какими-либо местными или экономическими условиями, а тем, что все вновь прибывающие партии сортируются в Александровске
и местные чиновники, по пословице «своя рубашка ближе к телу», задерживают большинство женщин для своего округа,
и притом «лучшеньких себе, а что похуже, то нам», как
говорили тымовские чиновники.
Ловить рыбу летом ходят за 20–25 верст к реке Тыми, а охота на пушного зверя имеет характер забавы
и так мало дает в экономии поселенца, что о ней даже
говорить не стоит.
Обстановка жизни
говорит только о бедности
и ни о чем другом. Крыши на избах покрыты корьем
и соломой, дворов
и надворных построек нет вовсе; 49 домов еще
не окончены
и, по-видимому, брошены своими хозяевами. 17 владельцев ушли на заработки.
Не говоря уже про Танги
и Ванги, даже Палево считается далеким селением, а основание новых селений немного южнее Палева, по притокам Пороная, поставило даже на очередь вопрос об учреждении нового округа.
На Сахалине я застал разговор о новом проектированном округе;
говорили о нем, как о земле Ханаанской, потому что на плане через весь этот округ вдоль реки Пороная лежала дорога на юг;
и предполагалось, что в новый округ будут переведены каторжники, живущие теперь в Дуэ
и в Воеводской тюрьме, что после переселения останется одно только воспоминание об этих ужасных местах, что угольные копи отойдут от общества «Сахалин», которое давно уже нарушило контракт,
и добыча угля будет производиться уже
не каторжными, а поселенцами на артельных началах.
У гиляков, как
говорят и пишут,
не уважается также
и семейное старшинство.
Началось оно с того, что у некоторых чиновников, получающих даже очень маленькое жалованье, стали появляться дорогие лисьи
и собольи шубы, а в гиляцких юртах появилась русская водочная посуда; [Начальник Дуйского поста, майор Николаев,
говорил одному корреспонденту в 1866 г.: — Летом я с ними дела
не имею, а зимой зачастую скупаю у них меха,
и скупаю довольно выгодно; часто за бутылку водки или ковригу хлеба от них можно достать пару отличных соболей.
В 1876 г. за пуд белой муки они платили 4 р., за бутылку водки 3 р.
и «свежего мяса никто почти никогда
не видит» («Русский мир», 1877 г., № 7), а о людях попроще
и говорить нечего.
Вообще же в Корсаковском посту, если
говорить о всех его четырех улицах, старых построек больше, чем новых,
и не редкость дома, построенные 20–30 лет назад.
Затем следует Вторая Падь, в которой шесть дворов. Тут у одного зажиточного старика крестьянина из ссыльных живет в сожительницах старуха, девушка Ульяна. Когда-то, очень давно, она убила своего ребенка
и зарыла его в землю, на суде же
говорила, что ребенка она
не убила, а закопала его живым, — этак, думала, скорей оправдают; суд приговорил ее на 20 лет. Рассказывая мне об этом, Ульяна горько плакала, потом вытерла глаза
и спросила: «Капустки кисленькой
не купите ли?»
В пользу южных селений
говорит также
и то обстоятельство, что здешние крестьяне
не торопятся уезжать на материк: так, в только что описанной Соловьевке из 26 хозяев 16 имеют крестьянское звание.
Г-н Я. интересуется естественными науками
и особенно ботаникой, растения называет
не иначе, как по-латыни,
и когда у него подают за обедом, например, фасоль, то он
говорит: «Это — faseolus».
О прошлом
говорит он спокойно,
не без иронии,
и очень гордится тем, что его когда-то на суде защищал г. Плевако.
[Этот опыт касается одного только Сахалина, между тем Д. Г. Тальберг, в своем очерке «Ссылка на Сахалин» («Вестник Европы», 1879 г., V), придает ему общее значение
и,
говоря по поводу его вообще о нашей неспособности к колонизации, приходит даже к такому выводу: «
Не пора ли нам отказаться от всяких колонизационных попыток на Востоке?» В своем примечании к статье проф.
Кормиться, подобно гилякам, одною рыбой
и мясом они уже
не могли, — нужен был рис,
и вот, несмотря на свое нерасположение к японцам, побуждаемые голодом, начали они, как
говорят, выселяться на Матсмай.
Взрослых уроженцев Сахалина, для которых остров был бы родиной, еще нет, старожилов очень мало, большинство составляют новички; население меняется каждый год; одни прибывают, другие выбывают;
и во многих селениях, как я
говорил уже, жители производят впечатление
не сельского общества, а случайного сброда.
Они веруют
не одинаково
и говорят на разных языках.
Бывший дворянин, убийца, рассказывая мне о том, как приятели провожали его из России,
говорил: «У меня проснулось сознание, я хотел только одного — стушеваться, провалиться, но знакомые
не понимали этого
и наперерыв старались утешать меня
и оказывать мне всякое внимание».
При распределении вовсе
не думают о сельскохозяйственной колонии,
и потому на Сахалине, как я уже
говорил, женщины распределены по округам крайне неравномерно,
и притом чем хуже округ, чем меньше надежды на успехи колонизации, тем больше в нем женщин: в худшем, Александровском, на 100 мужчин приходится 69 женщин, в среднем, Тымовском — 47,
и в лучшем, Корсаковском — только 36.
Сожитель возвращается домой: делать нечего,
говорить с бабой
не о чем; самовар бы поставить, да сахару
и чаю нет…
Она с отчаянием
говорит, что, едучи к мужу,
не обманывала себя
и ожидала только худого, но действительность оказалась страшнее всяких ожиданий.
Описывая положение жен ссыльнокаторжных
и их детей, повинных только в том, что судьба поставила их в родство с преступниками, Власов
говорит в своем отчете, что это «едва ли
не самая мрачная сторона всей нашей депортационной системы».
Поселенец Игнатьев в Ново-Михайловке жаловался мне, что его
не венчают с сожительницей потому, что за давностью лет
не могут определить его семейного положения; сожительница его умоляла меня похлопотать
и при этом
говорила: «Грех так жить, мы уже немолодые».
Говорят, что на Сахалине самый климат располагает женщин к беременности; рожают старухи
и даже такие, которые в России были бесплодны
и не надеялись уже иметь когда-либо детей.
Отцы
и матери
говорят, что детей нечем кормить, что они на Сахалине ничему хорошему
не научатся,
и «самое лучшее, если бы господь милосердный прибрал их поскорее».