А вот и любовь. Ссыльнокаторжный Артем, — фамилии его не помню, — молодой человек лет 20, служил в Найбучи сторожем при казенном доме. Он был влюблен в аинку, жившую в одной из юрт на реке Найбе, и, говорят, пользовался взаимностью. Его заподозрили как-то в краже и в наказание перевели в Корсаковскую тюрьму, то есть за 90 верст от аинки. Тогда он стал бегать из поста в Найбучи для свидания с возлюбленной и бегал до тех пор, пока его не подстрелили в ногу.
Неточные совпадения
Рыцарское обращение с женщиной возводится почти в культ
и в то же время не считается предосудительным уступить за деньги приятелю свою жену; или
вот еще лучше: с одной стороны, отсутствие сословных предрассудков — здесь
и с ссыльным держат себя, как с ровней,
а с другой — не грех подстрелить в лесу китайца-бродягу, как собаку, или даже поохотиться тайком на горбачиков.
— Тут в Александровске еще ничего, — сказал мне механик, заметив, какое тяжелое впечатление произвел на меня берег, —
а вот вы увидите Дуэ! Там берег совсем отвесный, с темными ущельями
и с угольными пластами… мрачный берег! Бывало, мы возили на «Байкале» в Дуэ по 200–300 каторжных, так я видел, как многие из них при взгляде на берег плакали.
В длинные зимние ночи он пишет либеральные повести, но при случае любит дать понять, что он коллежский регистратор
и занимает должность Х класса; когда одна баба, придя к нему по делу, назвала его господином Д., то он обиделся
и сердито крикнул ей: «Я тебе не господин Д.,
а ваше благородие!» По пути к берегу я расспрашивал его насчет сахалинской жизни, как
и что,
а он зловеще вздыхал
и говорил: «
А вот вы увидите!» Солнце стояло уже высоко.
Я на суде говорил то, что тебе
вот сказываю, как есть,
а суд не верит: «Тут все так говорят
и глазы крестят,
а всё неправда».
Друг за дружку держатся; кто видит,
а кто
и нет —
вот и цеплялись.
Не убивала бы я мужа,
а ты бы не поджигал,
и мы тоже были бы теперь вольные,
а теперь
вот сиди
и жди ветра в поле, свою женушку, да пускай
вот твое сердце кровью обливается…» Он страдает, на душе у него, по-видимому, свинец,
а она пилит его
и пилит; выхожу из избы,
а голос ее всё слышно.
Вот густая сочная зелень с великанами-лопухами, блестящими от только что бывшего дождя, рядом с ней на площадке не больше, как сажени в три, зеленеет рожь, потом клочок с ячменем,
а там опять лопух, за ним клочок земли с овсом, потом грядка с картофелем, два недоросля подсолнуха с поникшими головами, затем клинышком входит густо-зеленый конопляник, там
и сям гордо возвышаются растения из семейства зонтичных, похожие на канделябры,
и вся эта пестрота усыпана розовыми, ярко-красными
и пунцовыми пятнышками мака.
Интересно, что в то время, как сахалинские колонизаторы
вот уже 35 лет сеют пшеницу на тундре
и проводят хорошие дороги к таким местам, где могут прозябать одни только низшие моллюски, самая теплая часть острова,
а именно южная часть западного побережья, остается в совершенном пренебрежении.
Старик Коньков, когда платил деньги за дом, лукаво подмигнул глазом
и сказал окружному начальнику: «
А вот, погодите, умру,
и вы опять с этим домом хлопотать будете».
Посылают на новое место 50-100 хозяев, затем ежегодно прибавляют десятки новых,
а между тем никому не известно, на какое количество людей хватит там удобной земли,
и вот причина, почему обыкновенно вскорости после заселения начинают уже обнаруживаться теснота, излишек людей.
В первое мгновение Прохоров молчит
и даже выражение лица у него не меняется, но
вот по телу пробегает судорога от боли
и раздается не крик,
а визг.
Непроходимая сахалинская тайга, горы, постоянная сырость, туманы, безлюдье, медведи, голод, мошка,
а зимою страшные морозы
и метели —
вот истинные друзья надзора.
— Ну, уж извини меня, но есть что-то мизерное в этом считаньи. У нас свои занятия, у них свои, и им надо барыши. Ну, впрочем, дело сделано, и конец.
А вот и глазунья, самая моя любимая яичница. И Агафья Михайловна даст нам этого травничку чудесного…
— Я, брат Родя, у вас тут теперь каждый день так обедаю, — пробормотал он, насколько позволял набитый полный рот говядиной, — и это все Пашенька, твоя хозяюшка, хозяйничает, от всей души меня чествует. Я, разумеется, не настаиваю, ну да и не протестую.
А вот и Настасья с чаем! Эка проворная! Настенька, хошь пивца?
Неточные совпадения
Бобчинский. Сначала вы сказали,
а потом
и я сказал. «Э! — сказали мы с Петром Ивановичем. —
А с какой стати сидеть ему здесь, когда дорога ему лежит в Саратовскую губернию?» Да-с.
А вот он-то
и есть этот чиновник.
Хлестаков. Да
вот тогда вы дали двести, то есть не двести,
а четыреста, — я не хочу воспользоваться вашею ошибкою; — так, пожалуй,
и теперь столько же, чтобы уже ровно было восемьсот.
Анна Андреевна. После?
Вот новости — после! Я не хочу после… Мне только одно слово: что он, полковник?
А? (С пренебрежением.)Уехал! Я тебе вспомню это!
А все эта: «Маменька, маменька, погодите, зашпилю сзади косынку; я сейчас».
Вот тебе
и сейчас!
Вот тебе ничего
и не узнали!
А все проклятое кокетство; услышала, что почтмейстер здесь,
и давай пред зеркалом жеманиться:
и с той стороны,
и с этой стороны подойдет. Воображает, что он за ней волочится,
а он просто тебе делает гримасу, когда ты отвернешься.
Да объяви всем, чтоб знали: что
вот, дискать, какую честь бог послал городничему, — что выдает дочь свою не то чтобы за какого-нибудь простого человека,
а за такого, что
и на свете еще не было, что может все сделать, все, все, все!
Анна Андреевна. Мы теперь в Петербурге намерены жить.
А здесь, признаюсь, такой воздух… деревенский уж слишком!., признаюсь, большая неприятность…
Вот и муж мой… он там получит генеральский чин.