Неточные совпадения
«Скажи,
что ты читаешь, и я скажу, кто ты», — но из добра, симметрично покоившегося на этажерке, трудно
было вывести какое бы то
ни было заключение об умственном уровне и «образовательном цензе» Оленьки.
— Предсказал скорую смерть, если я не оставлю Петербурга и не уеду! У меня вся печень испорчена от долгого питья… Я и решил ехать сюда. Да и глупо там сидеть… Здесь именье такое роскошное, богатое… Климат один
чего стоит!.. Делом, по крайней мере, можно заняться! Труд самое лучшее, самое радикальное лекарство. Не правда ли, Каэтан? Займусь хозяйством и брошу
пить… Доктор не велел мне
ни одной рюмки…
ни одной!
— Да, а теперь
пью… Ужасно
пью! — шепнул он. — Ужасно, день и ночь, не давая себе
ни минуты отдыха! И граф никогда не
пил в такой мере, в какой я теперь
пью… Ужасно тяжело, Сергей Петрович! Одному только богу ведомо, как тяжело у меня на сердце! Уж именно,
что с горя
пью… Я вас всегда любил и уважал, Сергей Петрович, и откровенно вам скажу… повеситься рад бы!
Затем, помню, я лежал на той же софе,
ни о
чем не думал и молча отстранял рукой пристававшего с разговорами графа…
Был я в каком-то забытьи, полудремоте, чувствуя только яркий свет ламп и веселое, покойное настроение… Образ девушки в красном, склонившей головку на плечо, с глазами, полными ужаса перед эффектною смертью, постоял передо мной и тихо погрозил мне маленьким пальцем… Образ другой девушки, в черном платье и с бледным, гордым лицом, прошел мимо и поглядел на меня не то с мольбой, не то с укоризной.
— Как сладко и безмятежно он спит! Глядя на это бледное, утомленное лицо, на эту невинно-детскую улыбку и прислушиваясь к этому ровному дыханию, можно подумать,
что здесь на кровати лежит не судебный следователь, а сама спокойная совесть! Можно подумать,
что граф Карнеев еще не приехал,
что не
было ни пьянства,
ни цыганок,
ни скандалов на озере… Вставайте, ехиднейший человек! Вы не стоите, чтобы пользоваться таким благом, как покойный сон! Поднимайтесь!
— Люблю я вас, голубчик, — вздохнул Павел Иванович, — но не верю вам… «Не заметил, не узнал…» Не нужно мне
ни ваших оправданий,
ни отговорок… К
чему они, если в них так мало правды? Вы славный, хороший человек, но в вашем больном мозгу
есть, торчит гвоздем маленький кусочек, который, простите, способен на всякую пакость…
Я забыл,
что я увлек девушку и сам начал уже увлекаться ею до того,
что ни одного вечера не
был в состоянии провести без ее общества…
И с тех пор я
ни разу не
был у Калининых, хотя и бывали минуты, когда я страдал от тоски о Наде и рвалась душа моя, рвалась к возобновлению прошлого… Но весь уезд знал о происшедшем разрыве, знал,
что я «удрал от женитьбы…» Не могла же моя гордость сделать уступки!
— Да, во второй. Я вообще люблю семейную жизнь.
Быть холостым или вдовым для меня — жизнь наполовину.
Что ни говорите, господа, а супружество — великое дело!
Отсутствие Оленьки
было тем более заметно,
что она ушла внезапно, не сказав
ни слова…
Сердце мое сжалось и перевернулось от чувства, которое нельзя назвать
ни жалостью,
ни состраданием, потому
что оно
было сильнее этих чувств.
Рассудок мой
был против поездки в графскую усадьбу. Раз я поклялся графу не бывать у него, мог ли я жертвовать своим самолюбием, гордостью?
Что бы подумал этот усатый фат, если бы я, после того нашего глупого разговора, отправился к нему, как
ни в
чем не бывало? Не значило бы это сознаться в своей неправоте?..
— Не
будем об этом говорить! — перебил меня граф. — Как бы там
ни было, а его поступок подл! С женщинами так не обращаются! Я его на дуэль вызову! Я ему покажу! Верьте, Ольга Николаевна,
что это не пройдет ему даром!
Она отвернулась от меня, как отворачиваются от надоевшего ветра. Ей не хотелось говорить. Да и к
чему было говорить? Нельзя на длинную тему ответить коротко, а для длинных речей не
было ни места,
ни времени.
Приехав домой, я повалился в постель. Поликарп, предложивший мне раздеваться,
был ни за
что ни про
что обруган чёртом.
Я решил прервать с графом сношения, и эта решимость не стоила мне
ни малейшей борьбы. Теперь я
был уже не тот,
что недели три тому назад, когда после ссоры из-за Пшехоцкого едва сидел дома. Приманки уже не
было…
Как я
ни был циничен, нанося это оскорбление, но Ольга не поняла меня. Она не знала еще жизни и не понимала,
что значит «продажные» женщины.
— Да-с. Сторож Николай сидел у ворот и сказал мне,
что господ дома нет и
что они на охоте. Я изнемогал от усталости, но желание видеть жену
было сильнее боли. Пришлось,
ни минуты не отдыхая, идти пешком к месту, где охотились. По дороге я не пошел, а отправился лесочками… Мне каждое дерево знакомо, и заблудиться в графских лесах мне так же трудно, как в своей квартире.
— Да какие
ни были бы причины, как бы
ни были тяжелы улики, но надо же ведь рассуждать по-человечески! Не могу я убить… понимаете? Не могу… Стало
быть,
чего же стоят ваши улики?
Я решительно потерялся и не знал, как понимать мне Кузьму: виновность свою он отрицал безусловно, да и предварительное следствие
было против его виновности: убита
была Ольга не из корыстных целей, покушения на ее честь, по мнению врачей, «вероятно, не
было»; можно
было разве допустить,
что Кузьма убил и не воспользовался
ни одною из этих целей только потому,
что был сильно пьян и потерял соображение или же струсил,
что не вязалось с обстановкой убийства?..
Благодаря толкам и газетным корреспонденциям, поднялся на ноги весь прокурорский надзор. Прокурор наезжал в графскую усадьбу через день и принимал участие в допросах. Протоколы наших врачей
были отправлены во врачебную управу и далее. Поговаривали даже о вырытии трупов и новом осмотре, который, кстати сказать,
ни к
чему бы не повел.
Неточные совпадения
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться с другими: я, брат, не такого рода! со мной не советую… (
Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает
есть.)Я думаю, еще
ни один человек в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)
Что это за жаркое? Это не жаркое.
Хлестаков. Оробели? А в моих глазах точно
есть что-то такое,
что внушает робость. По крайней мере, я знаю,
что ни одна женщина не может их выдержать, не так ли?
Купцы. Ей-богу! такого никто не запомнит городничего. Так все и припрятываешь в лавке, когда его завидишь. То
есть, не то уж говоря, чтоб какую деликатность, всякую дрянь берет: чернослив такой,
что лет уже по семи лежит в бочке,
что у меня сиделец не
будет есть, а он целую горсть туда запустит. Именины его бывают на Антона, и уж, кажись, всего нанесешь,
ни в
чем не нуждается; нет, ему еще подавай: говорит, и на Онуфрия его именины.
Что делать? и на Онуфрия несешь.
Слесарша. Милости прошу: на городничего челом бью! Пошли ему бог всякое зло! Чтоб
ни детям его,
ни ему, мошеннику,
ни дядьям,
ни теткам его
ни в
чем никакого прибытку не
было!
Артемий Филиппович. О! насчет врачеванья мы с Христианом Ивановичем взяли свои меры:
чем ближе к натуре, тем лучше, — лекарств дорогих мы не употребляем. Человек простой: если умрет, то и так умрет; если выздоровеет, то и так выздоровеет. Да и Христиану Ивановичу затруднительно
было б с ними изъясняться: он по-русски
ни слова не знает.