Неточные совпадения
—
Не знаю… Зайдите месяца… этак через
два, через три…
— Опять черти принесли! — проговорил мой Поликарп. —
Два лета без него покойно прожили, а нынче опять свинюшник в уезде заведет. Опять сраму
не оберешься.
— Кушай… Проездом через Москву у Эйнема купил. А я на тебя сердит, Сережа, так сердит, что даже хотел поругаться с тобой!.. Мало того, что ты
не написал мне в эти
два года ни строчки, но даже
не удостоил ответом ни одного моего письма! Это
не по-дружески!
— Это, положим, так, — согласился граф, быстро и охотно со всем соглашающийся, — но все-таки мог бы хоть строчку… И потом, как рассказывает вот Петр Егорыч, ты за все
два года ни разу
не наведался сюда, точно за тысячу верст живешь или… брезгуешь моим добром. Мог бы здесь пожить, поохотиться. И мало ли что могло здесь без меня случиться!
Главная, так называемая «генеральная» аллея, вся прелесть которой состояла в ее старых, широких липах и в массе тюльпанов, тянувшихся
двумя пестрыми полосами во всю ее длину, оканчивалась вдали желтым пятном. То была желтая каменная беседка, в которой когда-то был буфет с биллиардом, кеглями и китайской игрой. Мы бесцельно направились к этой беседке… У ее входа мы были встречены живым существом, несколько расстроившим нервы моих
не храбрых спутников.
Не успел управляющий пройти две-три ступени, как змея вытянулась во всю свою длину и с быстротою молнии юркнула в щель между
двух плит.
Она показала мне прелестные зубы. Я сел рядом с ней на стул и рассказал ей о том, как неожиданно встретилась на нашем пути гроза. Начался разговор о погоде — начале всех начал. Пока мы с ней беседовали, Митька уже успел
два раза поднести графу водки и неразлучной с ней воды… Пользуясь тем, что я на него
не смотрю, граф после обеих рюмок сладко поморщился и покачал головой.
— Кто войдет, тому я сверну шею… Мне хорошо, Тина…
Два года уже прошло, как я тебя
не видел…
Вот всё то, что осталось в моей памяти после
двух диких ночей, остальное же
не удержалось в пьяных мозгах или же неудобно для описания… Но довольно и этого!..
Он
не курит,
не пьет,
не платит женщинам, но, тем
не менее,
две тысячи, которые вырабатывает он службой и практикой, уходят от него так же быстро, как уходят у меня мои деньги, когда я переживаю период кутежа.
— Как, однако, я у вас засиделся, — спохватился он, взглянув на свои дешевые, с одной крышкой, часы, выписанные им из Москвы «с ручательством на 5 лет», но, тем
не менее,
два раза уже бывшие в починке. — Мне пора, друже! Прощайте и смотрите вы мне! Эти графские кутежи добром
не кончатся!
Не говорю уж о вашем здоровье… Ах, да! Будете завтра в Теневе?
И мое напоэтизированное воображение
не хотело мешать себе мыслью о зиме и хлебе, этих
двух печалях, загоняющих поэтов в холодный, прозаический Петербург и в нечистоплотную Москву, где платят гонорар за стихи, но
не дают вдохновения.
— Кажется, нет… Но для чего вам столько покупок? К чему шить? Ведь у вас семья
не бог весть как велика… Раз,
два… да и обчелся…
Сконфузиться можно на минуту, на
две, но
не на целую вечность, какою показались нам первые десять минут ее отсутствия…
— Выбирай кого-нибудь из
двух… — сказал я, едва держась на ногах от охватившего меня гнева. — Или я, или Пшехоцкий! Если ты
не обещаешь мне, что через час этот подлец оставит твою деревню, я к тебе более ни ногой!.. Даю тебе на ответ полминуты!
Она продолжала любить меня, но после того посещения, которое было описано в предыдущей главе, она была у меня еще
не более
двух раз, а встречаясь со мной вне моей квартиры, как-то странно вспыхивала и настойчиво уклонялась от ответов на мои вопросы.
Граф мечтал убить сразу
двух зайцев, вполне уверенный, что это ему удастся. И я в описываемый вечер наблюдал погоню за этими зайцами. Погоня была глупа и смешна, как хорошая карикатура. Глядя на нее, можно было только смеяться или возмущаться пошлостью графа; но никто бы
не мог подумать, что эта мальчишеская погоня кончится нравственным падением одних, гибелью других и преступлением третьих!
— Глухому попу
две обедни
не служат.
— Какая ужасная женщина! — шептала мне Наденька всякий раз, когда Ольга равнялась с нашим шарабаном. — Какая ужасная! Она столько же зла, сколько и красива… Давно ли вы были шафером на ее свадьбе?
Не успела она еще износить с тех пор башмаков, как ходит уже в чужом шелку и щеголяет чужими бриллиантами…
Не верится даже этой странной и быстрой метаморфозе… Если уж у нее такие инстинкты, то была бы хоть тактична и подождала бы год,
два…
После попугая доктор был второй пострадавший от моего настроения. Я
не пригласил его в комнату и захлопнул перед его носом окно.
Две грубые, неприличные выходки, за которые я вызвал бы на дуэль даже женщину [Последняя фраза написана выше зачеркнутой строки, в которой можно разобрать: «сорвал бы с плеч голову и вышиб бы все окна». — А. Ч.]. Но кроткий и незлобный «щур»
не имел понятия о дуэли. Он
не знал, что значит сердиться.
Минуты
две он молчал и
не двигался и таким образом дал себя осмотреть…
Верхние
две пуговицы были оторваны, и при осмотре мы их
не нашли.
Чтобы
не откладывать в долгий ящик и потом
не повторяться, передам тут же читателю картину убийства, набросанную мною под первым впечатлением осмотров, двух-трех допросов и чтения протокола вскрытия.
Желая ли, чтоб она
не вскрикнула еще раз, или, может быть, под влиянием злобного чувства он схватил ее за грудь около воротника, о чем свидетельствуют
две оторванные верхние пуговки и красная полоса, найденная врачами на шее…
В-третьих, жизнь Ольги в последнее время состояла из сплошного романа. Роман этот был такого сорта, что обыкновенно оканчиваются уголовщиной. Старый, любящий муж, измена, ревность, побои, бегство к любовнику-графу через месяц-два после свадьбы… Если прекрасная героиня такого романа убита, то
не ищите воров и мошенников, а поисследуйте героев романа. По этому третьему пункту самым подходящим героем-убийцей был всё тот же Урбенин…
Часа
два бился он с Кузьмой, но последний
не сообщил ему ничего нового; сказал, что в полусне видел барина, что барин вытер о его полы руки и выбранил его «пьяной сволочью», но кто был этот барин, какие у него были лицо и одежда, он
не сказал.
—
Не знаю: темно было —
не видал… Постоял в моей камере минутку и вышел… и именно так, как вот вы говорите, — вынул из двери моей ключ и отпер соседскую камеру. Минутки через
две я услышал хрипенье, а потом возню. Думал я, что это сторож ходит и возится, а хрипенье принял за храп, а то бы я поднял шум.
Это была последняя моя беседа с Урбениным. Больше я уж с ним никогда
не беседовал, если
не считать тех двух-трех вопросов, которые задал он мне как свидетелю, сидя на скамье подсудимых…
Урбенина раза
два таскали в губернский город для освидетельствования его умственных способностей, и оба раза он был найден нормальным. Я стал фигурировать в качестве свидетеля [Роль, конечно, более подходящая г. Камышеву, чем роль следователя: в деле Урбенина он
не мог быть следователем. — А. Ч.]. Новые следователи так увлеклись, что в свидетели попал даже мой Поликарп.