Неточные совпадения
— Изволили обедать садиться,
когда меня к вам посылали… До обеда рыбку удили в купальне-с…
Как прикажете отвечать?
— Но
как вы туда пойдете, ежели… ежели там того… не прибрано? — залепетал встревоженно Урбенин. — Просидеть там в духоте, ваше сиятельство, в то время,
когда дома быть можно… Не понимаю, что за удовольствие!.. А знакомиться с лесничим, ежели он болен…
Прелесть таких уютных, теплых комнаток чувствуется не так весною,
как осенью,
когда ищешь приюта от холода, сырости…
— Помнишь,
как он вскипел,
когда Кузьма за чаем упомянул ее имя? — хихикнул граф. — Я думал, что он всех нас побьет тогда… Так горячо не заступаются за честное имя женщины, к которой равнодушны…
Получилось опьянение,
какого я именно и хотел,
когда ехал к графу.
Он не курит, не пьет, не платит женщинам, но, тем не менее, две тысячи, которые вырабатывает он службой и практикой, уходят от него так же быстро,
как уходят у меня мои деньги,
когда я переживаю период кутежа.
Говоря ранее с Павлом Иванычем о причинах, заставивших меня внезапно прекратить свои поездки к Калининым, я был неоткровенен и совсем неточен… Я скрыл настоящую причину, скрыл ее потому, что стыдился ее ничтожности… Причина была мелка,
как порох… Заключалась она в следующем.
Когда я в последнюю мою поездку, отдав кучеру Зорьку, входил в калининский дом, до моих ушей донеслась фраза...
—
Какие вы, все мужчины, странные! И ничего вы не понимаете! Вот,
когда женитесь, так сами же будете сердиться, если жена ваша после венца придет к вам растрепкой. Я знаю, Петр Егорыч не нуждается, но все-таки неловко как-то с первого же раза себя не хозяйкой показать…
По отъезде визитеров я и граф сели за стол и продолжали завтракать. Завтракали мы до семи часов вечера,
когда с нашего стола сняли посуду и подали нам обед. Молодые пьяницы знают,
как коротать длинные антракты. Мы всё время пили и ели по маленькому кусочку, чем поддерживали аппетит, который пропал бы у нас, если бы мы совсем бросили есть.
А
когда на секундочку забегает в мою башку вопрос о неравенстве лет, я не лезу в карман за ответом и успокаиваю себя,
как умею.
Он эффектен,
как сорок тысяч шаферов, взятых вместе, и, что немаловажное всего, не отказался быть у нее, простушки, шафером,
когда известно, что он даже и аристократкам отказывает,
когда они приглашают его в шафера…
Нет и следа той веселости, которая светилась в ее глазах,
когда она не дальше
как вчера бегала по саду и с увлечением рассказывала,
какие обои будут в ее гостиной, в
какие дни она будет приглашать к себе гостей и проч.
Судьба позволяет себе иногда едкие, ядовитые шутки! Не успели молодые выйти из церкви,
как навстречу им несся нежелаемый и неожиданный сюрприз…
Когда свадебный кортеж, пестрея на солнце сотнями цветов и оттенков, двигался от церкви к графскому дому, Оленька вдруг сделала шаг назад, остановилась и так дернула своего мужа за локоть, что тот покачнулся…
Она стояла, облокотившись о деревянную колонну, покрытую черным мохом, и, подняв на меня глаза, полные ужаса и отчаяния, рвала на себе волосы. Из ее глаз лились слезы,
как из губки,
когда ее жмут.
Но
какая неосторожность! Я держал ее за талию, а она нежно гладила мою руку в то время,
когда во всякую минуту можно было ждать, что кто-нибудь пройдет по аллее и увидит нас.
— В таком случае сядемте… Вы, Сергей Петрович, — продолжала она,
когда мы сели, — сегодня вы всё время старались не замечать меня, обходили, словно боялись встретиться, а
как нарочно сегодня-то я и порешила поговорить с вами… Я горда и самолюбива… не умею навязываться встречей… но раз в жизни можно пожертвовать гордостью.
А
какими величественными взглядами измерял он меня,
как ехидно покашливал,
когда беседовал со мною!
—
Как я ошиблась!
Как ошиблась! — вздохнула она сквозь слезы, поднося рюмку к губам. — А ведь
каким тихоней прикидывался он,
когда ухаживал за мной! Я думала, что это ангел, а не человек!
Начали говорить о любительском спектакле.
Как эта глупая беседа не вязалась с тем недавним ужасом, который был написан на лице Ольги,
когда она вбежала час тому назад, бледная, плачущая, с распущенными волосами!
Как дешевы этот ужас, эти слезы!
Друг мой был отвратителен. Не будь я брезглив, я, быть может, раздавил бы его,
как жука,
когда он, трясясь,
как в лихорадке, просил меня оставить его с Урбениной. Поэтическую «девушку в красном», мечтавшую об эффектной смерти, воспитанную лесами и сердитым озером, хотел взять он, расслабленный анахорет, пропитанный насквозь спиртом и больной! Нет, она не должна быть даже за версту от него!
Я взял шляпу и не простясь вышел. Впоследствии Ольга рассказывала мне, что тотчас же после моего ухода,
как только шум от моих шагов смешался с шумом ветра и сада, пьяный граф сжимал уже ее в своих объятиях. А она, закрыв глаза, зажав себе рот и ноздри, едва стояла на ногах от чувства отвращения. Была даже минута,
когда она чуть было не вырвалась из его объятий и не убежала в озеро. Были минуты,
когда она рвала волосы на голове, плакала. Нелегко продаваться.
— Сам не разберу, хорошо ли мне с нею живется, или скверно. И чёрт не разберет! Бывают действительно минуты,
когда полжизни бы отдал за «bis», но зато бывают деньки,
когда ходишь из угла в угол,
как очумелый, и реветь готов…
Бывают минуты,
когда она ласкает меня,
как отроду не ласкала меня еще ни одна женщина.
—
Какая ужасная женщина! — шептала мне Наденька всякий раз,
когда Ольга равнялась с нашим шарабаном. —
Какая ужасная! Она столько же зла, сколько и красива… Давно ли вы были шафером на ее свадьбе? Не успела она еще износить с тех пор башмаков,
как ходит уже в чужом шелку и щеголяет чужими бриллиантами… Не верится даже этой странной и быстрой метаморфозе… Если уж у нее такие инстинкты, то была бы хоть тактична и подождала бы год, два…
Мы умолкли и задумались… Мысль о судьбе Урбенина была для меня всегда тяжела; теперь же,
когда перед моими глазами гарцевала погубившая его женщина, эта мысль породила во мне целый ряд тяжелых мыслей… Что станется с ним и с его детьми? Чем в конце концов кончит она? В
какой нравственной луже кончит свой век этот тщедушный, жалкий граф?
Теперь,
когда эта женщина казалась мне прекрасней, чем когда-либо, я чувствовал,
какую потерю в лице ее понесла природа, и мучительная злость на несправедливость судьбы, на порядок вещей наполняла мою душу…
И вдруг прилетел верхом мужик с известием, что на охоте совершено зверское убийство, и с приказанием приготовить постель Ольги Николавны. Мужику не поверили, потому что мужик был пьян, «
как свинья», но
когда на лестнице послышался шум и через залу пронесли черное тело, сомневаться уже нельзя было…
И, издав несколько неопределенных звуков, он потащил меня за рукав к софе и, дождавшись,
когда я сяду, прижался ко мне,
как испуганная собачонка, и принялся изливать свою жалобу…
Какую барыню? Кто убил? Но Илья не дал ответа на эти вопросы… Роль второго вестника выпала на долю человека, которого не ожидали и появлением которого были страшно поражены. Были поразительны и нежданное появление и вид этого человека…
Когда граф увидел его и вспомнил, что Ольга гуляет в лесу, то у него замерло сердце и подогнулись от страшного предчувствия ноги.
Когда моя благородная, убитая мной птица выкрикивала фразу о муже, убившем свою жену, в моем воображении всегда появлялся на сцену Урбенин. Почему?.. Я знал, что ревнивые мужья часто убивают жен-изменниц, знал в то же время, что Урбенины не убивают людей… И я отгонял мысль о возможности убийства Ольги мужем,
как абсурд.
Когда я давал показания, защитник спросил меня, в
каких отношениях я находился с Ольгой, и познакомил меня с показанием Пшехоцкого, когда-то мне аплодировавшего. Сказать правду — значило бы дать показание в пользу подсудимого: чем развратнее жена, тем снисходительнее присяжные к мужу-Отелло, — я понимал это… С другой стороны, моя правда оскорбила бы Урбенина… он, услыхав ее, почувствовал бы неизлечимую боль… Я счел за лучшее солгать.
— Любопытно, откуда вам могла прийти в голову такая мысль! Не писал ли я чего-нибудь такого в своем романе, — это любопытно, ей-богу… Расскажите, пожалуйста! Раз в жизни стоит поиспытать это ощущение,
когда на тебя смотрят,
как на убийцу.
Почему вы не спросили о цвете галстуха убийцы,
когда Кузьма объявил вам, что он вспомнил,
какого цвета этот галстух?