Неточные совпадения
—
Посмотрите, Маша, каково
я шью?
я уж почти кончила рукавчики, которые готовлю себе к вашей свадьбе.
Мне жалко и смешно
смотреть на тебя: ты так немощна и так зла от чрезмерного количества чепухи в твоей голове.
— Нет, таких слов что-то не слышно… Вера, да ты
мне, видно, слова-то не так сказала?
Смотри у
меня!
— Кушай,
я посижу,
посмотрю на тебя. Выкушаешь, принесу другую чашку.
— Жюли, будь хладнокровнее. Это невозможно. Не он, так другой, все равно. Да вот,
посмотри, Жан уже думает отбить ее у него, а таких Жанов тысячи, ты знаешь. От всех не убережешь, когда мать хочет торговать дочерью. Лбом стену не прошибешь, говорим мы, русские. Мы умный народ, Жюли. Видишь, как спокойно
я живу, приняв этот наш русский принцип.
Я не хочу ни властвовать, ни подчиняться,
я не хочу ни обманывать, ни притворяться,
я не хочу
смотреть на мнение других, добиваться того, что рекомендуют
мне другие, когда
мне самой этого не нужно.
— Садитесь, Михаил Иваныч, и мы поговорим, — и долго
смотрела за него с улыбкою; наконец, произнесла: —
Я очень довольна, Михаил Иваныч; отгадайте, чем
я довольна?
— Но если так,
я прошу у вас одной пощады: вы теперь еще слишком живо чувствуете, как
я оскорбил вас… не давайте
мне теперь ответа, оставьте
мне время заслужить ваше прощение!
Я кажусь вам низок, подл, но
посмотрите, быть может,
я исправлюсь,
я употреблю все силы на то, чтоб исправиться! Помогите
мне, не отталкивайте
меня теперь, дайте
мне время,
я буду во всем слушаться вас! Вы увидите, как
я покорен; быть может, вы увидите во
мне и что-нибудь хорошее, дайте
мне время.
— Это все наболтал Федя вскоре после первого же урока и потом болтал все в том же роде, с разными такими прибавлениями: а
я ему, сестрица, нынче сказал, что на вас все
смотрят, когда вы где бываете, а он, сестрица, сказал: «ну и прекрасно»; а
я ему сказал: а вы на нее не хотите
посмотреть? а он сказал: «еще увижу».
Он
смотрел на Марью Алексевну, но тут, как нарочно, взглянул на Верочку, — а может быть, и в самом деле, нарочно? Может быть, он заметил, что она слегка пожала плечами? «А ведь он увидел, что
я покраснела».
— Он вас любит? Так он на вас
смотрит, как вот
я, или нет? Такой у него взгляд?
— Вы
смотрите прямо, просто. Нет, ваш взгляд
меня не обижает.
—
Посмотрите — ко, Михаил Иваныч, французскую-то
я сама почти что разобрала: «Гостиная» — значит, самоучитель светского обращения, а немецкую-то не пойму.
— Хорошо.
Посмотрим, не поймаю ли
я вас на вопросах о себе.
— Ах, боже мой! И все замечания, вместо того чтобы говорить дело.
Я не знаю, что
я с вами сделала бы —
я вас на колени поставлю: здесь нельзя, — велю вам стать на колени на вашей квартире, когда вы вернетесь домой, и чтобы ваш Кирсанов
смотрел и прислал
мне записку, что вы стояли на коленях, — слышите, что
я с вами сделаю?
«Хорошо ли
я сделала, что заставила его зайти? Маменька
смотрела так пристально.
«Да,
посмотрю,
посмотрю, да и сделаю, как бедные парижские девушки. Ведь если
я скажу, так сделаю.
Я не боюсь.
«Какой он веселый, в самом деле! Неужели в самом деле есть средство? И как это он с нею так подружился? А на
меня и не
смотрит, — ах, какой хитрый!»
Я всегда
смотрю и думаю: отчего с посторонними людьми каждый так деликатен? отчего при чужих людях все стараются казаться лучше, чем в своем семействе? — и в самом деле, при посторонних людях бывают лучше, — отчего это?
— Ах, как весело будет! Только ты, мой миленький, теперь вовсе не говори со
мною, и не гляди на
меня, и на фортепьяно не каждый раз будем играть. И не каждый раз буду выходить при тебе из своей комнаты. Нет, не утерплю, выйду всегда, только на одну минуточку, и так холодно буду
смотреть на тебя, неласково. И теперь сейчас уйду в свою комнату. До свиданья, мой милый. Когда?
Но это были точно такие же мечты, как у хозяйки мысль развести Павла Константиныча с женою; такие проекты, как всякая поэзия, служат, собственно, не для практики, а для отрады сердцу, ложась основанием для бесконечных размышлений наедине и для иных изъяснений в беседах будущности, что, дескать,
я вот что могла (или,
смотря по полу лица: мог) сделать и хотела (хотел), да по своей доброте пожалела (пожалел).
Ночью даже приснился ей сон такого рода, что сидит она под окном и видит: по улице едет карета, самая отличная, и останавливается эта карета, и выходит из кареты пышная дама, и мужчина с дамой, и входят они к ней в комнату, и дама говорит:
посмотрите, мамаша, как
меня муж наряжает! и дама эта — Верочка.
И
смотрит Марья Алексевна, материя на платье у Верочки самая дорогая, и Верочка говорит: «одна материя 500 целковых стоит, и это для нас, мамаша, пустяки: у
меня таких платьев целая дюжина; а вот, мамаша, это дороже стоит, — вот, на пальцы
посмотрите!
А мужчина говорит, и этот мужчина Дмитрий Сергеич: «это все для нас еще пустяки, милая маменька, Марья Алексевна! а настоящая-то важность вот у
меня в кармане: вот, милая маменька,
посмотрите, бумажник, какой толстый и набит все одними 100–рублевыми бумажками, и этот бумажник
я вам, мамаша, дарю, потому что и это для нас пустяки! а вот этого бумажника, который еще толще, милая маменька,
я вам не подарю, потому что в нем бумажек нет, а в нем все банковые билеты да векселя, и каждый билет и вексель дороже стоит, чем весь бумажник, который
я вам подарил, милая маменька, Марья Алексевна!» — Умели вы, милый сын, Дмитрий Сергеич, составить счастье моей дочери и всего нашего семейства; только откуда же, милый сын, вы такое богатство получили?
Извольте
смотреть, Вера Павловна, ваше желание исполняется:
я, злая, исчезаю;
смотрите на добрую мать и ее дочь.
Невеста своих женихов, сестра своих сестер берет Верочку за руку, — Верочка,
я хотела всегда быть доброй с тобой, ведь ты добрая, а
я такова, каков сам человек, с которым
я говорю. Но ты теперь грустная, — видишь, и
я грустная;
посмотри, хороша ли
я грустная?
— Вы видите, — продолжала она: — у
меня в руках остается столько-то денег. Теперь: что делать с ними!
Я завела мастерскую затем, чтобы эти прибыльные деньги шли в руки тем самым швеям, за работу которых получены. Потому и раздаю их нам; на первый раз, всем поровну, каждой особо. После
посмотрим, так ли лучше распоряжаться ими, или можно еще как-нибудь другим манером, еще выгоднее для вас. — Она раздала деньги.
Вот
мне и хочется
посмотреть, сумеем ли мы с вами завести такой порядок, какой нужно.
Вот
я тебе покажу людей!» Во мгновение ока дама взвизгнула и упала в обморок, а Nicolas постиг, что не может пошевельнуть руками, которые притиснуты к его бокам, как железным поясом, и что притиснуты они правою рукою Кирсанова, и постиг, что левая рука Кирсанова, дернувши его за вихор, уже держит его за горло и что Кирсанов говорит: «
посмотри, как легко
мне тебя задушить» — и давнул горло; и Nicolas постиг, что задушить точно легко, и рука уже отпустила горло, можно дышать, только все держится за горло.
—
Я ходила по Невскому, Вера Павловна; только еще вышла, было еще рано; идет студент,
я привязалась к нему. Он ничего не сказал а перешел на другую сторону улицы.
Смотрит,
я опять подбегаю к нему, схватила его за руку. «Нет,
я говорю, не отстану от вас, вы такой хорошенький». «А
я вас прошу об этом, оставьте
меня», он говорит. «Нет, пойдемте со
мной». «Незачем». «Ну, так
я с вами пойду. Вы куда идете?
Я уж от вас ни за что не отстану». — Ведь
я была такая бесстыдная, хуже других.
И говорил, что
я стала хорошенькая и скромная и стал ласкать
меня, — и как же ласкать? взял руку и положил на свою, и стал гладить другою рукою; и
смотрит на мою руку; а точно, руки у
меня в это время уж были белые, нежные…
Сколько раз случалось: проснусь, а он сидит за книгой, потом подойдет
посмотреть на
меня, да так и забудется, все сидит да
смотрит.
Но ведь
я и теперь
смотрю на этих студентов, как на младших братьев, и
я не всегда бы хотела превращаться непременно в Верочку, когда хочу отдыха от серьезных мыслей и труда.
«
Я на днях открываю швейную и отправилась к Жюли просить заказов. Миленький заехал к ней за
мной. Она оставила нас завтракать, велела подать шампанского, заставила
меня выпить два стакана. Мы с нею начали петь, бегать, кричать, бороться. Так было весело. Миленький
смотрел и смеялся».
— Нет, не ласкай, мой милый! Довольно. Благодарю тебя! — и она так кротко и искренно
смотрит на него. — Благодарю тебя, ты так добр ко
мне.
— Верочка, друг мой, ты упрекнула
меня, — его голос дрожал, во второй раз в жизни и в последний раз; в первый раз голос его дрожал от сомнения в своем предположении, что он отгадал, теперь дрожал от радости: — ты упрекнула
меня, но этот упрек
мне дороже всех слов любви.
Я оскорбил тебя своим вопросом, но как
я счастлив, что мой дурной вопрос дал
мне такой упрек!
Посмотри, слезы на моих глазах, с детства первые слезы в моей жизни!
— Слушай, Дмитрий, — сказал Кирсанов еще более серьезным тоном: — мы с тобою друзья. Но есть вещи, которых не должны дозволять себе и друзья.
Я прошу тебя прекратить этот разговор.
Я не расположен теперь к серьезным разговорам. И никогда не бываю расположен. — Глаза Кирсанова
смотрели пристально и враждебно, как будто перед ним человек, которого он подозревает в намерении совершить злодейство.
Понимаешь ли ты, что если
я люблю этого человека, а ты требуешь, чтоб
я дал ему пощечину, которая и по — моему и по — твоему вздор, пустяки, — понимаешь ли, что если ты требуешь этого,
я считаю тебя дураком и низким человеком, а если ты заставляешь
меня сделать это,
я убью тебя или себя,
смотря по тому, чья жизнь менее нужна, — убью тебя или себя, а не сделаю этого?
Даже и эти глаза не могли увидеть ничего, но гостья шептала: нельзя ли увидеть тут вот это, хотя тут этого и вовсе нет, как
я сама вижу, а все-таки попробуем
посмотреть; и глаза всматривались, и хоть ничего не видели, но и того, что всматривались глаза, уже было довольно, чтобы глаза заметили: тут что-то не так.
— Постарайся,
посмотри. Если можешь, прекрасно. Успокойся, дай идти времени и увидишь, что можешь и чего не можешь. Ведь ты ко
мне очень сильно расположена, как же ты можешь обидеть
меня?
Поэтому никакими силами нельзя было заставить его читать Маколея;
посмотрев четверть часа на разные страницы, он решил: «
Я знаю все материи, из которых набраны эти лоскутья».
Через минуту Рахметов сел прямо против
меня, всего только через небольшой стол у дивана, и с этого-то расстояния каких-нибудь полутора аршин начал
смотреть мне в лицо изо всей силы.
Посмотревши минуты две — три, он сказал
мне «г.
Вы видели, как
я выдержал записку целых девять часов в кармане, хоть
мне и жалко было
смотреть на вас.
Как много ты должен был страдать!» — «Да, Верочка, это было не легко», он все целует ее руки, все
смотрит на них, и вдруг, она хохочет: — «Ах, какая ж
я невнимательная к тебе!
— А вот услышишь.
Посмотрим, удалась ли ему эта вещь. NN говорит, что сам он —
я говорю про автора, — отчасти доволен ею.
— Так, Саша;
смотри же, что
я думала, а теперь это обнаруживается для
меня еще резче.
Я думала: если женский организм крепче выдерживает разрушительные материальные впечатления, то слишком вероятно, что женщина должна была бы легче, тверже выносить и нравственные потрясения. А на деле мы видим не то.
Смотри на жену, как
смотрел на невесту, знай, что она каждую минуту имеет право сказать: «
я недовольна тобою, прочь от
меня»;
смотри на нее так, и она через девять лет после твоей свадьбы будет внушать тебе такое же поэтическое чувство, как невеста, нет, более поэтическое, более идеальное в хорошем смысле слова.
— Теперь ты знаешь
меня? Ты знаешь, что
я хороша? Но ты не знаешь; никто из вас еще не знает
меня во всей моей красоте.
Смотри, что было, что теперь, что будет. Слушай и
смотри...
— Ты хочешь, чтобы
я назвала себя?
Смотри на
меня, слушай
меня.