Неточные совпадения
—
Смотри же, ты ведь,
я тебя знаю, забудешь или вдруг уедешь в деревню! — смеясь прокричал Степан Аркадьич.
— Ну, этого
я не понимаю, — сказал Сергей Иванович. — Одно
я понимаю, — прибавил он, — это урок смирения.
Я иначе и снисходительнее стал
смотреть на то, что называется подлостью, после того как брат Николай стал тем, что он есть… Ты знаешь, что он сделал…
— Вы всё, кажется, делаете со страстью, — сказала она улыбаясь. —
Мне так хочется
посмотреть, как вы катаетесь. Надевайте же коньки, и давайте кататься вместе.
— Ну что же ты скажешь
мне? — сказал Левин дрожащим голосом и чувствуя, что на лице его дрожат все мускулы. — Как ты
смотришь на это?
— Что это от вас зависит, — повторил он. —
Я хотел сказать…
я хотел сказать…
Я за этим приехал… что… быть моею женой! — проговорил он, не зная сам, что̀ говорил; но, почувствовав, что самое страшное сказано, остановился и
посмотрел на нее.
—
Я люблю, когда он с высоты своего величия
смотрит на
меня: или прекращает свой умный разговор со
мной, потому что
я глупа, или снисходит до
меня.
Я это очень люблю: снисходит!
Я очень рада, что он
меня терпеть не может, — говорила она о нем.
— Да, вот вам кажется! А как она в самом деле влюбится, а он столько же думает жениться, как
я?… Ох! не
смотрели бы мои глаза!.. «Ах, спиритизм, ах, Ницца, ах, на бале»… — И князь, воображая, что он представляет жену, приседал на каждом слове. — А вот, как сделаем несчастье Катеньки, как она в самом деле заберет в голову…
— До свиданья, Иван Петрович. Да
посмотрите, не тут ли брат, и пошлите его ко
мне, — сказала дама у самой двери и снова вошла в отделение.
— Да,
я его знаю.
Я не могла без жалости
смотреть на него. Мы его обе знаем. Он добр, но он горд, а теперь так унижен. Главное, что
меня тронуло… — (и тут Анна угадала главное, что могло тронуть Долли) — его мучают две вещи: то, что ему стыдно детей, и то, что он, любя тебя… да, да, любя больше всего на свете, — поспешно перебила она хотевшую возражать Долли, — сделал тебе больно, убил тебя. «Нет, нет, она не простит», всё говорит он.
—
Я больше тебя знаю свет, — сказала она. —
Я знаю этих людей, как Стива, как они
смотрят на это. Ты говоришь, что он с ней говорил об тебе. Этого не было. Эти люди делают неверности, но свой домашний очаг и жена — это для них святыня. Как-то у них эти женщины остаются в презрении и не мешают семье. Они какую-то черту проводят непроходимую между семьей и этим.
Я этого не понимаю, но это так.
— Да расскажи
мне, что делается в Покровском? Что, дом всё стоит, и березы, и наша классная? А Филипп садовник, неужели жив? Как
я помню беседку и диван! Да
смотри же, ничего не переменяй в доме, но скорее женись и опять заведи то же, что было.
Я тогда приеду к тебе, если твоя жена будет хорошая.
— Он всё не хочет давать
мне развода! Ну что же
мне делать? (Он был муж ее.)
Я теперь хочу процесс начинать. Как вы
мне посоветуете? Камеровский,
смотрите же за кофеем — ушел; вы видите,
я занята делами!
Я хочу процесс, потому что состояние
мне нужно мое. Вы понимаете ли эту глупость, что
я ему будто бы неверна, с презрением сказала она, — и от этого он хочет пользоваться моим имением.
— Со
мной? — сказала она удивленно, вышла из двери и
посмотрела на него. — Что же это такое? О чем это? — спросила она садясь. — Ну, давай переговорим, если так нужно. А лучше бы спать.
— Да вот
посмотрите на лето. Отличится. Вы гляньте-ка, где
я сеял прошлую весну. Как рассадил! Ведь
я, Константин Дмитрич, кажется, вот как отцу родному стараюсь.
Я и сам не люблю дурно делать и другим не велю. Хозяину хорошо, и нам хорошо. Как глянешь вон, — сказал Василий, указывая на поле, — сердце радуется.
Но
мне обидно
смотреть на это обеднение по какой-то, не знаю как назвать, невинности.
«Знает он или не знает, что
я делал предложение? — подумал Левин, глядя на него. — Да, что-то есть хитрое, дипломатическое в его лице», и, чувствуя, что краснеет, он молча
смотрел прямо в глаза Степана Аркадьича.
«Который раз
мне делают нынче этот вопрос!» сказал он себе и покраснел, что с ним редко бывало. Англичанин внимательно
посмотрел на него. И, как будто он знал, куда едет Вронский, прибавил...
— Да, — сказал он, решительно подходя к ней. — Ни
я, ни вы не
смотрели на наши отношения как на игрушку, а теперь наша судьба решена. Необходимо кончить, — сказал он оглядываясь, — ту ложь, в которой мы живем.
— Подайте чаю да скажите Сереже, что Алексей Александрович приехал. Ну, что, как твое здоровье? Михаил Васильевич, вы у
меня не были;
посмотрите, как на балконе у
меня хорошо, — говорила она, обращаясь то к тому, то к другому.
— Ну, так
я только для этого выйду замуж.
Смотрите ж, помните обещание! — сказала Кити.
А
я ведь хотел было прийти на покос
посмотреть на тебя, но жара была такая невыносимая, что
я не пошел дальше леса.
— Ну, так
я ваших коров
посмотрю и, если позволите,
я распоряжусь, как их кормить. Всё дело в корме.
— Ах,
я очень рад! — сказал Левин, и что-то трогательное, беспомощное показалось Долли в его лице в то время, как он сказал это и молча
смотрел на нее.
Девушка, уже давно прислушивавшаяся у ее двери, вошла сама к ней в комнату. Анна вопросительно взглянула ей в глаза и испуганно покраснела. Девушка извинилась, что вошла, сказав, что ей показалось, что позвонили. Она принесла платье и записку. Записка была от Бетси. Бетси напоминала ей, что нынче утром к ней съедутся Лиза Меркалова и баронесса Штольц с своими поклонниками, Калужским и стариком Стремовым, на партию крокета. «Приезжайте хоть
посмотреть, как изучение нравов.
Я вас жду», кончала она.
— Да, это очень дурно, — сказала Анна и, взяв сына за плечо не строгим, а робким взглядом, смутившим и обрадовавшим мальчика,
посмотрела на него и поцеловала. — Оставьте его со
мной, — сказала она удивленной гувернантке и, не выпуская руки сына, села за приготовленный с кофеем стол.
— Однако надо написать Алексею, — и Бетси села за стол, написала несколько строк, вложила в конверт. —
Я пишу, чтоб он приехал обедать. У
меня одна дама к обеду остается без мужчины.
Посмотрите, убедительно ли? Виновата,
я на минутку вас оставлю. Вы, пожалуйста, запечатайте и отошлите, — сказала она от двери, — а
мне надо сделать распоряжения.
— Ах,
мне всё равно! — сказала она. Губы ее задрожали. И ему показалось, что глаза ее со странною злобой
смотрели на него из-под вуаля. — Так
я говорю, что не в этом дело,
я не могу сомневаться в этом; но вот что он пишет
мне. Прочти. — Она опять остановилась.
«
Я не в силах буду говорить с нею без чувства упрека,
смотреть на нее без злобы, и она только еще больше возненавидит
меня, как и должно быть.
― А
я хорошо спал, у
меня теперь уж нет пота.
Посмотри, пощупай рубашку. Нет пота?
―
Я не защищаю,
мне совершенно всё равно; но
я думаю, что если бы ты сам не любил этих удовольствий, то ты мог бы отказаться. А тебе доставляет удовольствие
смотреть на Терезу в костюме Евы…
— Вот, сказал он и написал начальные буквы: к, в, м, о: э, н, м, б, з, л, э, н, и, т? Буквы эти значили:«когда вы
мне ответили: этого не может быть, значило ли это, что никогда, или тогда?» Не было никакой вероятности, чтоб она могла понять эту сложную фразу; но он
посмотрел на нее с таким видом, что жизнь его зависит от того, поймет ли она эти слова.
— Открой лицо,
смотри на него. Он святой, — сказала она. — Да открой, открой лицо! — сердито заговорила она. — Алексей Александрович, открой ему лицо!
Я хочу его видеть.
— Бетси говорила, что граф Вронский желал быть у нас, чтобы проститься пред своим отъездом в Ташкент. — Она не
смотрела на мужа и, очевидно, торопилась высказать всё, как это ни трудно было ей. —
Я сказала, что
я не могу принять его.
— Да нет,
я не могу его принять, и это ни к чему не… — Она вдруг остановилась и взглянула вопросительно на мужа (он не
смотрел на нее). — Одним словом,
я не хочу…
— Ну, будем
смотреть, кто из них прежде станет на ковер.
Я советовала Кити.
—
Я сколько времени бьюсь и ничего не сделал, — говорил он про свой портрет, — а он
посмотрел и написал. Вот что значит техника.
—
Я не
смотрю, не
смотрю! — сказала она, поправляя руку. — Марья Николаевна, а вы зайдите с той стороны, поправьте, — прибавила она.
«
Смотреть — он подумает, что
я изучаю его, боюсь; не
смотреть — он подумает, что
я о другом думаю.
Я не мог перенести того, как сын мой
смотрел на
меня.
Он боялся
смотреть на
меня, но этого мало…
Ну,
я приеду к Анне Аркадьевне; она поймет, что
я не могу ее звать к себе или должна это сделать так, чтобы она не встретила тех, кто
смотрит иначе: это ее же оскорбит.
— Отчего же вы так испуганно спрашиваете? — вновь оскорбленная тем, что он не
смотрел на нее, сказала она. — Отчего же
мне не ехать?
— Да
я не хочу знать! — почти вскрикнула она. — Не хочу. Раскаиваюсь
я в том, что сделала? Нет, нет и нет. И если б опять то же, сначала, то было бы то же. Для нас, для
меня и для вас, важно только одно: любим ли мы друг друга. А других нет соображений. Для чего мы живем здесь врозь и не видимся? Почему
я не могу ехать?
Я тебя люблю, и
мне всё равно, — сказала она по-русски, с особенным, непонятным ему блеском глаз взглянув на него, — если ты не изменился. Отчего ты не
смотришь на
меня?
«Да нынче что? Четвертый абонемент… Егор с женою там и мать, вероятно. Это значит — весь Петербург там. Теперь она вошла, сняла шубку и вышла на свет. Тушкевич, Яшвин, княжна Варвара… — представлял он себе — Что ж я-то? Или
я боюсь или передал покровительство над ней Тушкевичу? Как ни
смотри — глупо, глупо… И зачем она ставит
меня в это положение?» сказал он, махнув рукой.
— Вы
меня не утешайте, барыня.
Я вот
посмотрю на вас с ним,
мне и весело, — сказала она, и это грубое выражение с ним, а не с ними тронуло Кити.
— Ты пойми, что
я не ревную: это мерзкое слово.
Я не могу ревновать и верить, чтоб…
Я не могу сказать, что
я чувствую, но это ужасно…
Я не ревную, но
я оскорблен, унижен тем, что кто-нибудь смеет думать, смеет
смотреть на тебя такими глазами….
—
Я видела, как ты
смотрел, когда мы говорили за ужином.
Посмотрите, как
я вас довезу! — отвечал он, не пуская вожжи, когда Левин просил его пустить кучера.
— Так выпотроши же дичь, — сказал он дрожащим голосом Филиппу, стараясь не
смотреть на Васеньку, — и наложи крапивы. А
мне спроси хоть молока.
Но княгиня не понимала его чувств и объясняла его неохоту думать и говорить про это легкомыслием и равнодушием, а потому не давала ему покоя. Она поручала Степану Аркадьичу
посмотреть квартиру и теперь подозвала к себе Левина. —
Я ничего не знаю, княгиня. Делайте, как хотите, — говорил он.