Неточные совпадения
Уж мы различали почтовую станцию, кровли окружающих ее саклей, и перед нами мелькали приветные огоньки, когда пахнул сырой, холодный ветер, ущелье загудело и пошел мелкий дождь. Едва успел
я накинуть бурку, как повалил снег.
Я с благоговением
посмотрел на штабс-капитана…
— Жалкие люди! — сказал
я штабс-капитану, указывая на наших грязных хозяев, которые молча на нас
смотрели в каком-то остолбенении.
Мне вздумалось завернуть под навес, где стояли наши лошади,
посмотреть, есть ли у них корм, и притом осторожность никогда не мешает: у
меня же была лошадь славная, и уж не один кабардинец на нее умильно поглядывал, приговаривая: «Якши тхе, чек якши!» [Хороша, очень хороша! (тюрк.)]
Сердце мое облилось кровью; пополз
я по густой траве вдоль по оврагу, —
смотрю: лес кончился, несколько казаков выезжает из него на поляну, и вот выскакивает прямо к ним мой Карагёз: все кинулись за ним с криком; долго, долго они за ним гонялись, особенно один раза два чуть-чуть не накинул ему на шею аркана;
я задрожал, опустил глаза и начал молиться.
— В первый раз, как
я увидел твоего коня, — продолжал Азамат, — когда он под тобой крутился и прыгал, раздувая ноздри, и кремни брызгами летели из-под копыт его, в моей душе сделалось что-то непонятное, и с тех пор все
мне опостылело: на лучших скакунов моего отца
смотрел я с презрением, стыдно было
мне на них показаться, и тоска овладела
мной; и, тоскуя, просиживал
я на утесе целые дни, и ежеминутно мыслям моим являлся вороной скакун твой с своей стройной поступью, с своим гладким, прямым, как стрела, хребтом; он
смотрел мне в глаза своими бойкими глазами, как будто хотел слово вымолвить.
Засверкали глазенки у татарчонка, а Печорин будто не замечает;
я заговорю о другом, а он,
смотришь, тотчас собьет разговор на лошадь Казбича. Эта история продолжалась всякий раз, как приезжал Азамат. Недели три спустя стал
я замечать, что Азамат бледнеет и сохнет, как бывает от любви в романах-с. Что за диво?..
— Она за этой дверью; только
я сам нынче напрасно хотел ее видеть: сидит в углу, закутавшись в покрывало, не говорит и не
смотрит: пуглива, как дикая серна.
Я нанял нашу духанщицу: она знает по-татарски, будет ходить за нею и приучит ее к мысли, что она моя, потому что она никому не будет принадлежать, кроме
меня, — прибавил он, ударив кулаком по столу.
Я и в этом согласился… Что прикажете делать? Есть люди, с которыми непременно должно соглашаться.
Мало-помалу она приучилась на него
смотреть, сначала исподлобья, искоса, и все грустила, напевала свои песни вполголоса, так что, бывало, и
мне становилось грустно, когда слушал ее из соседней комнаты.
— Плохо! — говорил штабс-капитан, —
посмотрите, кругом ничего не видно, только туман да снег; того и гляди, что свалимся в пропасть или засядем в трущобу, а там пониже, чай, Байдара так разыгралась, что и не переедешь. Уж эта
мне Азия! что люди, что речки — никак нельзя положиться!
Месяца четыре все шло как нельзя лучше. Григорий Александрович,
я уж, кажется, говорил, страстно любил охоту: бывало, так его в лес и подмывает за кабанами или козами, — а тут хоть бы вышел за крепостной вал. Вот, однако же,
смотрю, он стал снова задумываться, ходит по комнате, загнув руки назад; потом раз, не сказав никому, отправился стрелять, — целое утро пропадал; раз и другой, все чаще и чаще… «Нехорошо, — подумал
я, — верно, между ними черная кошка проскочила!»
— Посмотри-ка, Бэла, — сказал
я, — у тебя глаза молодые, что это за джигит: кого это он приехал тешить?..
Мы ехали рядом, молча, распустив поводья, и были уж почти у самой крепости: только кустарник закрывал ее от нас. Вдруг выстрел… Мы взглянули друг на друга: нас поразило одинаковое подозрение… Опрометью поскакали мы на выстрел —
смотрим: на валу солдаты собрались в кучу и указывают в поле, а там летит стремглав всадник и держит что-то белое на седле. Григорий Александрович взвизгнул не хуже любого чеченца; ружье из чехла — и туда;
я за ним.
К счастью, по причине неудачной охоты, наши кони не были измучены: они рвались из-под седла, и с каждым мгновением мы были все ближе и ближе… И наконец
я узнал Казбича, только не мог разобрать, что такое он держал перед собою.
Я тогда поравнялся с Печориным и кричу ему: «Это Казбич!..» Он
посмотрел на
меня, кивнул головою и ударил коня плетью.
Мне пришло на мысль окрестить ее перед смертию;
я ей это предложил; она
посмотрела на
меня в нерешимости и долго не могла слова вымолвить; наконец отвечала, что она умрет в той вере, в какой родилась.
Он
посмотрел на
меня с удивлением, проворчал что-то сквозь зубы и начал рыться в чемодане; вот он вынул одну тетрадку и бросил ее с презрением на землю; потом другая, третья и десятая имели ту же участь: в его досаде было что-то детское;
мне стало смешно и жалко…
Луна тихо
смотрела на беспокойную, но покорную ей стихию, и
я мог различить при свете ее, далеко от берега, два корабля, которых черные снасти, подобно паутине, неподвижно рисовались на бледной черте небосклона.
Мне невольно пришло на мысль, что ночью
я слышал тот же голос;
я на минуту задумался, и когда снова
посмотрел на крышу, девушки там не было.
И вот вижу, бежит опять вприпрыжку моя ундина: [Ундина — в германо-скандинавском фольклоре то же, что русалка в славянском.] поравнявшись со
мной, она остановилась и пристально
посмотрела мне в глаза, как будто удивленная моим присутствием; потом небрежно обернулась и тихо пошла к пристани.
«Скажи-ка
мне, красавица, — спросил
я, — что ты делала сегодня на кровле?» — «А
смотрела, откуда ветер дует».
Ветки цветущих черешен
смотрят мне в окна, и ветер иногда усыпает мой письменный стол их белыми лепестками.
На запад пятиглавый Бешту синеет, как «последняя туча рассеянной бури»; на север подымается Машук, как мохнатая персидская шапка, и закрывает всю эту часть небосклона; на восток
смотреть веселее: внизу передо
мною пестреет чистенький, новенький городок, шумят целебные ключи, шумит разноязычная толпа, — а там, дальше, амфитеатром громоздятся горы все синее и туманнее, а на краю горизонта тянется серебряная цепь снеговых вершин, начинаясь Казбеком и оканчиваясь двуглавым Эльбрусом…
— Да,
я случайно слышал, — отвечал он, покраснев, — признаюсь,
я не желаю с ними познакомиться. Эта гордая знать
смотрит на нас, армейцев, как на диких. И какое им дело, есть ли ум под нумерованной фуражкой и сердце под толстой шинелью?
Доктор
посмотрел на
меня и сказал торжественно, положив
мне руку на сердце...
— Да
я вовсе не имею претензии ей нравиться:
я просто хочу познакомиться с приятным домом, и было бы очень смешно, если б
я имел какие-нибудь надежды… Вот вы, например, другое дело! — вы, победители петербургские: только
посмотрите, так женщины тают… А знаешь ли, Печорин, что княжна о тебе говорила?
—
Я знала, что вы здесь, — сказала она.
Я сел возле нее и взял ее за руку. Давно забытый трепет пробежал по моим жилам при звуке этого милого голоса; она
посмотрела мне в глаза своими глубокими и спокойными глазами: в них выражалась недоверчивость и что-то похожее на упрек.
— Что для
меня Россия? — отвечал ее кавалер, — страна, где тысячи людей, потому что они богаче
меня, будут
смотреть на
меня с презрением, тогда как здесь — здесь эта толстая шинель не помешала моему знакомству с вами…
— Эта княжна Лиговская пренесносная девчонка! Вообразите, толкнула
меня и не извинилась, да еще обернулась и
посмотрела на
меня в лорнет… C’est impayable!.. [Это презабавно!.. (фр.).] И чем она гордится? Уж ее надо бы проучить…
Я подошел к пьяному господину, взял его довольно крепко за руку и,
посмотрев ему пристально в глаза, попросил удалиться, — потому, прибавил
я, что княжна давно уж обещалась танцевать мазурку со
мною.
Она
посмотрела на
меня пристально, стараясь будто припомнить что-то, потом опять слегка покраснела и, наконец, произнесла решительно: все!
Я пристально
посмотрел на нее и принял серьезный вид.
Она
посмотрела на
меня пристально, покачала головой — и опять впала в задумчивость: явно было, что ей хотелось что-то сказать, но она не знала, с чего начать; ее грудь волновалась…
Войдя в залу,
я спрятался в толпе мужчин и начал делать свои наблюдения. Грушницкий стоял возле княжны и что-то говорил с большим жаром; она его рассеянно слушала,
смотрела по сторонам, приложив веер к губкам; на лице ее изображалось нетерпение, глаза ее искали кругом кого-то;
я тихонько подошел сзади, чтоб подслушать их разговор.
— Доктор, доктор!
посмотрите на
меня: неужели
я похож на жениха или на что-нибудь подобное?
Мы были уж на средине, в самой быстрине, когда она вдруг на седле покачнулась. «
Мне дурно!» — проговорила она слабым голосом…
Я быстро наклонился к ней, обвил рукою ее гибкую талию. «
Смотрите наверх, — шепнул
я ей, — это ничего, только не бойтесь;
я с вами».
— Вы больны? — сказала она, пристально
посмотрев на
меня.
Грушницкий
мне не кланяется уж несколько времени, а нынче раза два
посмотрел на
меня довольно дерзко. Все это ему припомнится, когда нам придется расплачиваться.
Вообразите, что у
меня желчная горячка;
я могу выздороветь, могу и умереть; то и другое в порядке вещей; старайтесь
смотреть на
меня, как на пациента, одержимого болезнью, вам еще неизвестной, — и тогда ваше любопытство возбудится до высшей степени; вы можете надо
мною сделать теперь несколько важных физиологических наблюдений…
Я подошел к краю площадки и
посмотрел вниз, голова чуть-чуть у
меня не закружилась, там внизу казалось темно и холодно, как в гробе; мшистые зубцы скал, сброшенных грозою и временем, ожидали своей добычи.
— Пора! — шепнул
мне доктор, дергая за рукав, — если вы теперь не скажете, что мы знаем их намерения, то все пропало.
Посмотрите, он уж заряжает… если вы ничего не скажете, то
я сам…
Он
посмотрел на
меня с удивлением.
Я несколько минут
смотрел ему пристально в лицо, стараясь заметить хоть легкий след раскаяния. Но
мне показалось, что он удерживал улыбку.
Видно,
я очень переменилась в лице, потому что он долго и пристально
смотрел мне в глаза;
я едва не упала без памяти при мысли, что ты нынче должен драться и что
я этому причиной;
мне казалось, что
я сойду с ума… но теперь, когда
я могу рассуждать,
я уверена, что ты останешься жив: невозможно, чтоб ты умер без
меня, невозможно!
Я пристально
посмотрел ему в глаза; но он спокойным и неподвижным взором встретил мой испытующий взгляд, и бледные губы его улыбнулись; но, несмотря на его хладнокровие,
мне казалось,
я читал печать смерти на бледном лице его.
Происшествие этого вечера произвело на
меня довольно глубокое впечатление и раздражило мои нервы; не знаю наверное, верю ли
я теперь предопределению или нет, но в этот вечер
я ему твердо верил: доказательство было разительно, и
я, несмотря на то что посмеялся над нашими предками и их услужливой астрологией, попал невольно в их колею; но
я остановил себя вовремя на этом опасном пути и, имея правило ничего не отвергать решительно и ничему не вверяться слепо, отбросил метафизику в сторону и стал
смотреть под ноги.
Вот наконец мы пришли;
смотрим: вокруг хаты, которой двери и ставни заперты изнутри, стоит толпа. Офицеры и казаки толкуют горячо между собою: женщины воют, приговаривая и причитывая. Среди их бросилось
мне в глаза значительное лицо старухи, выражавшее безумное отчаяние. Она сидела на толстом бревне, облокотясь на свои колени и поддерживая голову руками: то была мать убийцы. Ее губы по временам шевелились: молитву они шептали или проклятие?
Я подошел к окну и
посмотрел в щель ставня: бледный, он лежал на полу, держа в правой руке пистолет; окровавленная шашка лежала возле него. Выразительные глаза его страшно вращались кругом; порою он вздрагивал и хватал себя за голову, как будто неясно припоминая вчерашнее.
Я не прочел большой решимости в этом беспокойном взгляде и сказал майору, что напрасно он не велит выломать дверь и броситься туда казакам, потому что лучше это сделать теперь, нежели после, когда он совсем опомнится.