Неточные совпадения
Мы грубы, но от нашей грубости терпим мы же сами. Мы исполнены предрассудков, но
ведь мы же сами страдаем от них, это чувствуется нами. Будем искать счастья,
и найдем гуманность,
и станем добры, — это дело пойдет, — поживем, доживем.
«Как же это?
ведь он в Москве?» Она торопливо развернула письмо
и побледнела; рука ее с письмом опустилась.
Я думаю, что не буду нуждаться; но если буду, обращусь к тебе; позаботься же, чтоб у тебя на всякий случай было готово несколько денег для меня;
ведь ты знаешь, у меня много надобностей, расходов, хоть я
и скупа; я не могу обойтись без этого.
Читатель не ограничивается такими легкими заключениями, —
ведь у мужчины мыслительная способность
и от природы сильнее, да
и развита гораздо больше, чем у женщины; он говорит, — читательница тоже, вероятно, думает это, но не считает нужным говорить,
и потому я не имею основания спорить с нею, — читатель говорит: «я знаю, что этот застрелившийся господин не застрелился».
Я рассказываю тебе еще первую свою повесть, ты еще не приобрела себе суждения, одарен ли автор художественным талантом (
ведь у тебя так много писателей, которым ты присвоила художественный талант), моя подпись еще не заманила бы тебя,
и я должен был забросить тебе удочку с приманкой эффектности.
Я сердит на тебя за то, что ты так зла к людям, а
ведь люди — это ты: что же ты так зла к самой себе. Потому я
и браню тебя. Но ты зла от умственной немощности,
и потому, браня тебя, я обязан помогать тебе. С чего начать оказывание помощи? да хоть с того, о чем ты теперь думаешь: что это за писатель, так нагло говорящий со мною? — я скажу тебе, какой я писатель.
Впрочем, моя добрейшая публика, толкуя с тобою, надобно договаривать все до конца;
ведь ты хоть
и охотница, но не мастерица отгадывать недосказанное.
Поблагодари же меня;
ведь ты охотница кланяться тем, которые пренебрегают тобою, — поклонись же
и мне.
Однажды, — Вера Павловна была еще тогда маленькая; при взрослой дочери Марья Алексевна не стала бы делать этого, а тогда почему было не сделать? ребенок
ведь не понимает!
и точно, сама Верочка не поняла бы, да, спасибо, кухарка растолковала очень вразумительно; да
и кухарка не стала бы толковать, потому что дитяти этого знать не следует, но так уже случилось, что душа не стерпела после одной из сильных потасовок от Марьи Алексевны за гульбу с любовником (впрочем, глаз у Матрены был всегда подбитый, не от Марьи Алексевны, а от любовника, — а это
и хорошо, потому что кухарка с подбитым глазом дешевле!).
Утром Марья Алексевна подошла к шкапчику
и дольше обыкновенного стояла у него,
и все говорила: «слава богу, счастливо было, слава богу!», даже подозвала к шкапчику Матрену
и сказала: «на здоровье, Матренушка,
ведь и ты много потрудилась»,
и после не то чтобы драться да ругаться, как бывало в другие времена после шкапчика, а легла спать, поцеловавши Верочку.
Когда ей был четырнадцатый год, она обшивала всю семью, впрочем,
ведь и семья-то была невелика.
Марья Алексевна на другой же день подарила дочери фермуар, оставшийся невыкупленным в закладе,
и заказала дочери два новых платья, очень хороших — одна материя стоила: на одно платье 40 руб., на другое 52 руб., а с оборками да лентами, да фасоном оба платья обошлись 174 руб.; по крайней мере так сказала Марья Алексевна мужу, а Верочка знала, что всех денег вышло на них меньше 100 руб., —
ведь покупки тоже делались при ней, — но
ведь и на 100 руб. можно сделать два очень хорошие платья.
Едва Верочка разделась
и убрала платье, — впрочем, на это ушло много времени, потому что она все задумывалась: сняла браслет
и долго сидела с ним в руке, вынула серьгу —
и опять забылась,
и много времени прошло, пока она вспомнила, что
ведь она страшно устала, что
ведь она даже не могла стоять перед зеркалом, а опустилась в изнеможении на стул, как добрела до своей комнаты, что надобно же поскорее раздеться
и лечь, — едва Верочка легла в постель, в комнату вошла Марья Алексевна с подносом, на котором была большая отцовская чашка
и лежала целая груда сухарей.
— Ты наговорила столько вздора, Жюли, что не ему, а тебе надобно посыпать пеплом голову, — сказал офицер: —
ведь та, которую ты назвала грузинкою, — это она
и есть русская-то.
Верочка села к фортепьяно
и запела «Тройку» — тогда эта песня была только что положена на музыку, — по мнению, питаемому Марьей Алексевною за дверью, эта песня очень хороша: девушка засмотрелась на офицера, — Верка-то, когда захочет,
ведь умная, шельма! — Скоро Верочка остановилась:
и это все так...
Конечно, не очень-то приняла к сердцу эти слова Марья Алексевна; но утомленные нервы просят отдыха,
и у Марьи Алексевны стало рождаться раздумье: не лучше ли вступить в переговоры с дочерью, когда она, мерзавка, уж совсем отбивается от рук?
Ведь без нее ничего нельзя сделать,
ведь не женишь же без ней на ней Мишку дурака! Да
ведь еще
и неизвестно, что она ему сказала, —
ведь они руки пожали друг другу, — что ж это значит?
Жюли протянула руку, но Верочка бросилась к ней на шею,
и целовала,
и плакала,
и опять целовала, А Жюли
и подавно не выдержала, —
ведь она не была так воздержана на слезы, как Верочка, да
и очень ей трогательна была радость
и гордость, что она делает благородное дело; она пришла в экстаз, говорила, говорила, все со слезами
и поцелуями,
и заключила восклицанием...
— Я не знаю, —
ведь я вчера поутру, когда вставала, не знала, что мне захочется полюбить вас; за несколько часов до того, как полюбила вас, не знала, что полюблю,
и не знала, как это я буду чувствовать, когда полюблю вас.
Жюли слушала
и задумывалась, задумывалась
и краснела
и —
ведь она не могла не вспыхивать, когда подле был огонь — вскочила
и прерывающимся голосом заговорила...
Иные из вас, — многие — господствуют над нами — это ничего:
ведь и многие лакеи властвуют над своими барами.
А ко всему этому прибавлялось, что
ведь Сторешников не смел показаться к Верочке в прежней роли, а между тем так
и тянет посмотреть на нее.
Перед Марьею Алексевною, Жюли, Верочкою Михаил Иваныч пасовал, но
ведь они были женщины с умом
и характером; а тут по части ума бой был равный,
и если по характеру был небольшой перевес на стороне матери, то у сына была под ногами надежная почва; он до сих пор боялся матери по привычке, но они оба твердо помнили, что
ведь по настоящему-то, хозяйка-то не хозяйка, а хозяинова мать, не больше, что хозяйкин сын не хозяйкин сын, а хозяин.
Михаил Иваныч лежал,
и не без некоторого довольства покручивал усы. — «Это еще зачем пожаловала сюда-то?
Ведь у меня нет нюхательных спиртов от обмороков», думал он, вставая при появлении матери. Но он увидел на ее лице презрительное торжество.
Было перемирие, было спокойствие, но с каждым днем могла разразиться гроза,
и у Верочки замирало сердце от тяжелого ожидания — не нынче, так завтра или Михаил Иваныч, или Марья Алексевна приступят с требованием согласия, —
ведь не век же они будут терпеть.
И учитель узнал от Феди все, что требовалось узнать о сестрице; он останавливал Федю от болтовни о семейных делах, да как вы помешаете девятилетнему ребенку выболтать вам все, если не запугаете его? на пятом слове вы успеваете перервать его, но уж поздно, —
ведь дети начинают без приступа, прямо с сущности дела;
и в перемежку с другими объяснениями всяких других семейных дел учитель слышал такие начала речей: «А у сестрицы жених-то богатый!
Он смотрел на Марью Алексевну, но тут, как нарочно, взглянул на Верочку, — а может быть,
и в самом деле, нарочно? Может быть, он заметил, что она слегка пожала плечами? «А
ведь он увидел, что я покраснела».
— Не правда ли, хорошо? — сказал Михаил Иваныч учителю уже простым голосом
и без снимания мерки;
ведь не нужно быть в дурных отношениях с такими людьми, которые допрашивают ординарцев, — почему ж не заговорить без претензий с учителем, чтобы он не сердился?
— Это моя тайна, которой Федя не расскажет вам. Я совершенно разделяю желание бедных, чтоб их не было,
и когда-нибудь это желание исполнится:
ведь раньше или позже мы сумеем же устроить жизнь так, что не будет бедных; но…
«Как это странно, — думает Верочка: —
ведь я сама все это передумала, перечувствовала, что он говорит
и о бедных,
и о женщинах,
и о том, как надобно любить, — откуда я это взяла?
Если бы они это говорили, я бы знала, что умные
и добрые люди так думают; а то
ведь мне все казалось, что это только я так думаю, потому что я глупенькая девочка, что кроме меня, глупенькой, никто так не думает, никто этого в самом деле не ждет.
Лопухову кажется, что ты удивительная девушка, это так; но это не удивительно, что это ему кажется, —
ведь он полюбил тебя!
И тут нет ничего удивительного, что полюбил: тебя можно полюбить: а если полюбил, так ему так
и должно казаться.
Через два дня учитель пришел на урок. Подали самовар, — это всегда приходилось во время урока. Марья Алексевна вышла в комнату, где учитель занимался с Федею; прежде звала Федю Матрена: учитель хотел остаться на своем месте, потому что
ведь он не пьет чаю,
и просмотрит в это время федину тетрадь, но Марья Алексевна просила его пожаловать посидеть с ними, ей нужно поговорить с ним. Он пошел, сел за чайный стол.
Что это? учитель уж
и позабыл было про свою фантастическую невесту, хотел было сказать «не имею на примете», но вспомнил: «ах, да
ведь она подслушивала!» Ему стало смешно, —
ведь какую глупость тогда придумал! Как это я сочинил такую аллегорию, да
и вовсе не нужно было! Ну вот, подите же, говорят, пропаганда вредна — вон, как на нее подействовала пропаганда, когда у ней сердце чисто
и не расположено к вредному; ну, подслушала
и поняла, так мне какое дело?
Она продолжала расспросы;
ведь каждому приятны успокоительные разговоры, да
и во всяком случае, любопытно, —
ведь все любопытно.
— Так
и следует, Дмитрий Сергеич, покуда еще не получила наследства, а то
ведь от женихов отбою не будет.
Уж на что, кажется, искусники были Луи — Филипп
и Меттерних, а
ведь как отлично вывели сами себя за нос из Парижа
и Вены в места злачные
и спокойные буколически наслаждаться картиною того, как там, в этих местах, Макар телят гоняет.
— Хорошо, Дмитрий Сергеич; люди — эгоисты, так
ведь? Вот вы говорили о себе, —
и я хочу поговорить о себе.
— Видите, какая я хорошая ученица. Теперь этот частный вопрос о поступках, имеющих житейскую важность, кончен. Но в общем вопросе остаются затруднения. Ваша книга говорит: человек действует по необходимости. Но
ведь есть случаи, когда кажется, что от моего произвола зависит поступить так или иначе. Например: я играю
и перевертываю страницы нот; я перевертываю их иногда левою рукою, иногда правою. Положим, теперь я перевернула правою: разве я не могла перевернуть левою? не зависит ли это от моего произвола?
И что значит ученый человек:
ведь вот я то же самое стану говорить ей — не слушает, обижается: не могу на нее потрафить, потому что не умею по — ученому говорить.
Но он действительно держал себя так, как, по мнению Марьи Алексевны, мог держать себя только человек в ее собственном роде;
ведь он молодой, бойкий человек, не запускал глаз за корсет очень хорошенькой девушки, не таскался за нею по следам, играл с Марьею Алексевною в карты без отговорок, не отзывался, что «лучше я посижу с Верою Павловною», рассуждал о вещах в духе, который казался Марье Алексевне ее собственным духом; подобно ей, он говорил, что все на свете делается для выгоды, что, когда плут плутует, нечего тут приходить в азарт
и вопиять о принципах чести, которые следовало бы соблюдать этому плуту, что
и сам плут вовсе не напрасно плут, а таким ему
и надобно быть по его обстоятельствам, что не быть ему плутом, — не говоря уж о том, что это невозможно, — было бы нелепо, просто сказать глупо с его стороны.
Конечно,
и то правда, что, подписывая на пьяной исповеди Марьи Алексевны «правда», Лопухов прибавил бы: «а так как, по вашему собственному признанию, Марья Алексевна, новые порядки лучше прежних, то я
и не запрещаю хлопотать о их заведении тем людям, которые находят себе в том удовольствие; что же касается до глупости народа, которую вы считаете помехою заведению новых порядков, то, действительно, она помеха делу; но вы сами не будете спорить, Марья Алексевна, что люди довольно скоро умнеют, когда замечают, что им выгодно стало поумнеть, в чем прежде не замечалась ими надобность; вы согласитесь также, что прежде
и не было им возможности научиться уму — разуму, а доставьте им эту возможность, то, пожалуй,
ведь они
и воспользуются ею».
Сострадательные люди, не оправдывающие его, могли бы также сказать ему в извинение, что он не совершенно лишен некоторых похвальных признаков: сознательно
и твердо решился отказаться от всяких житейских выгод
и почетов для работы на пользу другим, находя, что наслаждение такою работою — лучшая выгода для него; на девушку, которая была так хороша, что он влюбился в нее, он смотрел таким чистым взглядом, каким не всякий брат глядит на сестру; но против этого извинения его материализму надобно сказать, что
ведь и вообще нет ни одного человека, который был бы совершенно без всяких признаков чего-нибудь хорошего,
и что материалисты, каковы бы там они ни были, все-таки материалисты, а этим самым уже решено
и доказано, что они люди низкие
и безнравственные, которых извинять нельзя, потому что извинять их значило бы потворствовать материализму.
А впрочем, не показывает ли это проницательному сорту читателей (большинству записных литературных людей показывает —
ведь оно состоит из проницательнейших господ), не показывает ли это, говорю я, что Кирсанов
и Лопухов были люди сухие, без эстетической жилки?
— Нет, мой друг, это возбудит подозрения.
Ведь я бываю у вас только для уроков. Мы сделаем вот что. Я пришлю по городской почте письмо к Марье Алексевне, что не могу быть на уроке во вторник
и переношу его на среду. Если будет написано: на среду утро — значит, дело состоялось; на среду вечер — неудача. Но почти несомненно «на утро». Марья Алексевна это расскажет
и Феде,
и вам,
и Павлу Константинычу.
Ведь англичанка не похожа на француженку, немка на русскую, а у ней
и меняется лицо,
и все одно лицо, — какая странная!
Но N не знал ее имени, теперь, кажется, я могу уже спросить его,
ведь мы кончили,
и нынче — завтра она войдет в наше семейство.
— Конечно, мсье Лопухов, конечно, богатый; вот это-то меня
и смутило.
Ведь в таком случае мать не может быть примирена ничем. А вы знаете права родителей! В этом случае они воспользуются ими вполне. Они начнут процесс
и поведут его до конца.
— А
ведь я до двух часов не спала от радости, мой друг. А когда я уснула, какой сон видела! Будто я освобождаюсь ив душного подвала, будто я была в параличе
и выздоровела,
и выбежала в поле,
и со мной выбежало много подруг, тоже, как я, вырвавшихся из подвалов, выздоровевших от паралича,
и нам было так весело, так весело бегать по просторному полю! Не сбылся сон! А я думала, что уж не ворочусь домой.
— Подозревать! — что мне! Нет, мой друг,
и для этого вам лучше уж войти.
Ведь я шла с поднятым вуалем, нас могли видеть.
С амурных дел они, или так встречались? Как бы с амурных дел, он бы был веселый. А ежели бы в амурных делах они поссорились, по ее несоответствию на его желание, тогда бы, точно, он был сердитый, только тогда они
ведь поссорились бы, — не стал бы ее провожать.
И опять она прошла прямо в свою комнату
и на него не поглядела, а ссоры незаметно, — нет, видно, так встретились. А черт их знает, надо глядеть в оба.