Неточные совпадения
— Послушайте, матушка… эх, какие вы! что ж они могут стоить? Рассмотрите:
ведь это прах. Понимаете ли? это просто прах. Вы возьмите всякую негодную, последнюю вещь, например, даже простую тряпку,
и тряпке есть цена: ее хоть, по крайней мере, купят на бумажную фабрику, а
ведь это ни на что не нужно. Ну, скажите сами, на что оно нужно?
— Уж это, точно, правда. Уж совсем ни на что не нужно; да
ведь меня одно только
и останавливает, что
ведь они уже мертвые.
— Куда ж еще вы их хотели пристроить? Да, впрочем,
ведь кости
и могилы — все вам остается, перевод только на бумаге. Ну, так что же? Как же? отвечайте, по крайней мере.
— Да у меня-то их хорошо пекут, — сказала хозяйка, — да вот беда: урожай плох, мука уж такая неавантажная… Да что же, батюшка, вы так спешите? — проговорила она, увидя, что Чичиков взял в руки картуз, —
ведь и бричка еще не заложена.
Ведь я знаю твой характер, ты жестоко опешишься, если думаешь найти там банчишку
и добрую бутылку какого-нибудь бонбона.
Чем кто ближе с ним сходился, тому он скорее всех насаливал: распускал небылицу, глупее которой трудно выдумать, расстроивал свадьбу, торговую сделку
и вовсе не почитал себя вашим неприятелем; напротив, если случай приводил его опять встретиться с вами, он обходился вновь по-дружески
и даже говорил: «
Ведь ты такой подлец, никогда ко мне не заедешь».
— Такая дрянь! — говорил Ноздрев, стоя перед окном
и глядя на уезжавший экипаж. — Вон как потащился! конек пристяжной недурен, я давно хотел подцепить его. Да
ведь с ним нельзя никак сойтиться. Фетюк, просто фетюк!
— Да
ведь бричка, шарманка
и мертвые души, всё вместе!
Все, не исключая
и самого кучера, опомнились
и очнулись только тогда, когда на них наскакала коляска с шестериком коней
и почти над головами их раздалися крик сидевших в коляске дам, брань
и угрозы чужого кучера: «Ах ты мошенник эдакой;
ведь я тебе кричал в голос: сворачивай, ворона, направо!
— Это вам так показалось.
Ведь я знаю, что они на рынке покупают. Купит вон тот каналья повар, что выучился у француза, кота, обдерет его, да
и подает на стол вместо зайца.
— Однако ж согласитесь сами:
ведь это тоже
и не люди.
— Да чего вы скупитесь? — сказал Собакевич. — Право, недорого! Другой мошенник обманет вас, продаст вам дрянь, а не души; а у меня что ядреный орех, все на отбор: не мастеровой, так иной какой-нибудь здоровый мужик. Вы рассмотрите: вот, например, каретник Михеев!
ведь больше никаких экипажей
и не делал, как только рессорные.
И не то, как бывает московская работа, что на один час, — прочность такая, сам
и обобьет,
и лаком покроет!
— Милушкин, кирпичник! мог поставить печь в каком угодно доме. Максим Телятников, сапожник: что шилом кольнет, то
и сапоги, что сапоги, то
и спасибо,
и хоть бы в рот хмельного. А Еремей Сорокоплёхин! да этот мужик один станет за всех, в Москве торговал, одного оброку приносил по пятисот рублей.
Ведь вот какой народ! Это не то, что вам продаст какой-нибудь Плюшкин.
— Но позвольте, — сказал наконец Чичиков, изумленный таким обильным наводнением речей, которым, казалось,
и конца не было, — зачем вы исчисляете все их качества,
ведь в них толку теперь нет никакого,
ведь это всё народ мертвый. Мертвым телом хоть забор подпирай, говорит пословица.
— Ну, нечего с вами делать, извольте! Убыток, да уж нрав такой собачий: не могу не доставить удовольствия ближнему.
Ведь, я чай, нужно
и купчую совершить, чтоб все было в порядке.
А
ведь было время, когда он только был бережливым хозяином! был женат
и семьянин,
и сосед заезжал к нему пообедать, слушать
и учиться у него хозяйству
и мудрой скупости.
— Да
ведь соболезнование в карман не положишь, — сказал Плюшкин. — Вот возле меня живет капитан; черт знает его, откуда взялся, говорит — родственник: «Дядюшка, дядюшка!» —
и в руку целует, а как начнет соболезновать, вой такой подымет, что уши береги. С лица весь красный: пеннику, чай, насмерть придерживается. Верно, спустил денежки, служа в офицерах, или театральная актриса выманила, так вот он теперь
и соболезнует!
— По статской? — повторил Плюшкин
и стал жевать губами, как будто что-нибудь кушал. — Да
ведь как же?
Ведь это вам самим-то в убыток?
— Да, купчую крепость… — сказал Плюшкин, задумался
и стал опять кушать губами. —
Ведь вот купчую крепость — всё издержки. Приказные такие бессовестные! Прежде, бывало, полтиной меди отделаешься да мешком муки, а теперь пошли целую подводу круп, да
и красную бумажку прибавь, такое сребролюбие! Я не знаю, как священники-то не обращают на это внимание; сказал бы какое-нибудь поучение:
ведь что ни говори, а против слова-то Божия не устоишь.
Черты такого необыкновенного великодушия стали ему казаться невероятными,
и он подумал про себя: «
Ведь черт его знает, может быть, он просто хвастун, как все эти мотишки; наврет, наврет, чтобы поговорить да напиться чаю, а потом
и уедет!» А потому из предосторожности
и вместе желая несколько поиспытать его, сказал он, что недурно бы совершить купчую поскорее, потому что-де в человеке не уверен: сегодня жив, а завтра
и бог весть.
—
Ведь вот не сыщешь, а у меня был славный ликерчик, если только не выпили! народ такие воры! А вот разве не это ли он? — Чичиков увидел в руках его графинчик, который был весь в пыли, как в фуфайке. — Еще покойница делала, — продолжал Плюшкин, — мошенница ключница совсем было его забросила
и даже не закупорила, каналья! Козявки
и всякая дрянь было напичкались туда, но я весь сор-то повынул,
и теперь вот чистенькая; я вам налью рюмочку.
— Пили уже
и ели! — сказал Плюшкин. — Да, конечно, хорошего общества человека хоть где узнаешь: он не ест, а сыт; а как эдакой какой-нибудь воришка, да его сколько ни корми…
Ведь вот капитан — приедет: «Дядюшка, говорит, дайте чего-нибудь поесть!» А я ему такой же дядюшка, как он мне дедушка. У себя дома есть, верно, нечего, так вот он
и шатается! Да,
ведь вам нужен реестрик всех этих тунеядцев? Как же, я, как знал, всех их списал на особую бумажку, чтобы при первой подаче ревизии всех их вычеркнуть.
— В город? Да как же?.. а дом-то как оставить?
Ведь у меня народ или вор, или мошенник: в день так оберут, что
и кафтана не на чем будет повесить.
— В том-то
и дело, что есть. Зять делал выправки: говорит, будто
и след простыл, но
ведь он человек военный: мастер притопывать шпорой, а если бы похлопотать по судам…
— А ей-богу, так!
Ведь у меня что год, то бегают. Народ-то больно прожорлив, от праздности завел привычку трескать, а у меня есть
и самому нечего… А уж я бы за них что ни дай взял бы. Так посоветуйте вашему приятелю-то: отыщись
ведь только десяток, так вот уж у него славная деньга.
Ведь ревизская душа стóит в пятистах рублях.
— Да
ведь Иван Григорьевич не один; бывают
и другие, — сказал сурово Иван Антонович.
— От кого? — сказал председатель
и, распечатавши, воскликнул: — А! от Плюшкина. Он еще до сих пор прозябает на свете. Вот судьба,
ведь какой был умнейший, богатейший человек! а теперь…
— Да, что ж вы не скажете Ивану Григорьевичу, — отозвался Собакевич, — что такое именно вы приобрели; а вы, Иван Григорьевич, что вы не спросите, какое приобретение они сделали?
Ведь какой народ! просто золото.
Ведь я им продал
и каретника Михеева.
— Нет, будто
и Михеева продали? — сказал председатель. — Я знаю каретника Михеева: славный мастер; он мне дрожки переделал. Только позвольте, как же…
Ведь вы мне сказывали, что он умер…
— Да будто один Михеев! А Пробка Степан, плотник, Милушкин, кирпичник, Телятников Максим, сапожник, —
ведь все пошли, всех продал! — А когда председатель спросил, зачем же они пошли, будучи людьми необходимыми для дому
и мастеровыми, Собакевич отвечал, махнувши рукой: — А! так просто, нашла дурь: дай, говорю, продам, да
и продал сдуру! — Засим он повесил голову так, как будто сам раскаивался в этом деле,
и прибавил: — Вот
и седой человек, а до сих пор не набрался ума.
— Да
ведь какие крестьяне, — отвечал ему на это тоже шепотом Чичиков, — препустой
и преничтожный народ,
и половины не стоит.
«Конечно, — говорили иные, — это так, против этого
и спору нет: земли в южных губерниях, точно, хороши
и плодородны; но каково будет крестьянам Чичикова без воды? реки
ведь нет никакой».
Позабыл то, что
ведь хорошего человека не продаст помещик; я готов голову положить, если мужик Чичикова не вор
и не пьяница в последней степени, праздношатайка
и буйного поведения».
— А, херсонский помещик, херсонский помещик! — кричал он, подходя
и заливаясь смехом, от которого дрожали его свежие, румяные, как весенняя роза, щеки. — Что? много наторговал мертвых?
Ведь вы не знаете, ваше превосходительство, — горланил он тут же, обратившись к губернатору, — он торгует мертвыми душами! Ей-богу! Послушай, Чичиков!
ведь ты, — я тебе говорю по дружбе, вот мы все здесь твои друзья, вот
и его превосходительство здесь, — я бы тебя повесил, ей-богу, повесил!
Ведь известно, зачем берешь взятку
и покривишь душой: для того чтобы жене достать на шаль или на разные роброны, провал их возьми, как их называют.
Достаточно сказать только, что есть в одном городе глупый человек, это уже
и личность; вдруг выскочит господин почтенной наружности
и закричит: «
Ведь я тоже человек, стало быть, я тоже глуп», — словом, вмиг смекнет, в чем дело.
— Ах, боже мой! что ж я так сижу перед вами! вот хорошо!
Ведь вы знаете, Анна Григорьевна, с чем я приехала к вам? — Тут дыхание гостьи сперлось, слова, как ястребы, готовы были пуститься в погоню одно за другим,
и только нужно было до такой степени быть бесчеловечной, какова была искренняя приятельница, чтобы решиться остановить ее.
Ведь это история, понимаете ли: история, сконапель истоар, [Сконапель истоар (от фр. се qu’on appele histoire) — что называется, история.] — говорила гостья с выражением почти отчаяния
и совершенно умоляющим голосом.
— Отчего же вы обиделись?
ведь там были
и другие дамы, были даже такие, которые первые захватили стул у дверей, чтобы сидеть к нему поближе.
Конечно, никак нельзя было предполагать, чтобы тут относилось что-нибудь к Чичикову; однако ж все, как поразмыслили каждый с своей стороны, как припомнили, что они еще не знают, кто таков на самом деле есть Чичиков, что он сам весьма неясно отзывался насчет собственного лица, говорил, правда, что потерпел по службе за правду, да
ведь все это как-то неясно,
и когда вспомнили при этом, что он даже выразился, будто имел много неприятелей, покушавшихся на жизнь его, то задумались еще более: стало быть, жизнь его была в опасности, стало быть, его преследовали, стало быть, он
ведь сделал же что-нибудь такое… да кто же он в самом деле такой?
Не говоря уже о разногласиях, свойственных всем советам, во мнении собравшихся обнаружилась какая-то даже непостижимая нерешительность: один говорил, что Чичиков делатель государственных ассигнаций,
и потом сам прибавлял: «а может быть,
и не делатель»; другой утверждал, что он чиновник генерал-губернаторской канцелярии,
и тут же присовокуплял: «а впрочем, черт его знает, на лбу
ведь не прочтешь».
— Только позволь, Иван Андреевич, — сказал вдруг, прервавши его, полицеймейстер, —
ведь капитан Копейкин, ты сам сказал, без руки
и ноги, а у Чичикова…
Странные люди эти господа чиновники, а за ними
и все прочие звания:
ведь очень хорошо знали, что Ноздрев лгун, что ему нельзя верить ни в одном слове, ни в самой безделице, а между тем именно прибегнули к нему.
— Как не узнать,
ведь я вас не впервой вижу, — сказал швейцар. — Да вас-то именно одних
и не велено пускать, других всех можно.
Ах, да! я
ведь тебе должен сказать, что в городе все против тебя; они думают, что ты делаешь фальшивые бумажки, пристали ко мне, да я за тебя горой, наговорил им, что с тобой учился
и отца знал; ну
и, уж нечего говорить, слил им пулю порядочную.
Конечно, можно запрятаться к себе в кабинет
и не дать ни одного бала, да
ведь этим что ж?
На этот вопрос Селифан ничего не отвечал, но, потупивши голову, казалось, говорил сам себе: «Вишь ты, как оно мудрено случилось;
и знал
ведь, да не сказал!»
И вот напечатают в газетах, что скончался, к прискорбию подчиненных
и всего человечества, почтенный гражданин, редкий отец, примерный супруг,
и много напишут всякой всячины; прибавят, пожалуй, что был сопровождаем плачем вдов
и сирот; а
ведь если разобрать хорошенько дело, так на поверку у тебя всего только
и было, что густые брови».
«При смерти на одре привел Бог заплакать», — произнес он слабым голосом
и тяжело вздохнул, услышав о Чичикове, прибавя тут же: «Эх, Павлуша! вот как переменяется человек!
ведь какой был благонравный, ничего буйного, шелк!
Когда проносился мимо его богач на пролетных красивых дрожках, на рысаках в богатой упряжи, он как вкопанный останавливался на месте
и потом, очнувшись, как после долгого сна, говорил: «А
ведь был конторщик, волосы носил в кружок!»
И все, что ни отзывалось богатством
и довольством, производило на него впечатление, непостижимое им самим.