Неточные совпадения
Девочки содержатся замечательно хорошо в этом пансионе:
их там учат и воспитывают, исправляя от лени и дурного характера.
— Вы простите, дорогая m-lle Marie, но Тася — моя слабость. Она, вы знаете, единственная из моих троих детей, не знала отцовской ласки: муж умер, когда Тасе была всего неделя, вот почему мне так жалко было мою сиротку, и я старалась ее баловать и за отца, и за себя. Я понимаю, что Тася избалована, но я так люблю мою
девочку, что не в силах теперь обращаться с
него строго и сурово.
В ту же минуту дверь на террасу, где
они обе сидели за круглым столом, широко распахнулась и двое детей — мальчик и
девочка — со всех ног кинулись к матери.
Сестра
его, нежная, белокурая
девочка, болезненная и хрупкая на взгляд, с худенькими ручонками и впалыми щеками, казалась много моложе своих одиннадцати лет. Леночка была очень слабого здоровья и постоянно ее лечили то от того, то от другого. Ради неё-то и проводила Нина Владимировна безвыездно зиму и лето в своем имении «Райском». Доктора единогласно запретили Леночке жить в городе и про город и
его удовольствия дети знали лишь понаслышке.
Девочек Стогунцевых учила гувернантка, а сельский священник преподавал
им Закон Божий. Сама Нина Владимировна, зная в совершенстве французский и немецкий языки, учила этим языкам дочерей.
Он такой смешной и забавный, a главное —
он будет напоминать моей
девочке о её падении с липы и этим, может быть, предостережет ее от новых проделок.
Вслед за чинными, выдержанными детьми Извольцевыми, поглядывавшими на всех с некоторым высокомерием, прикатили дети Раевы — брат и сестра, Тарочка и Митюша; она — пухлая, здоровая, румяная
девочка — шалунья и хохотунья, любимая подруга Таси;
он — толстый карапузик, большой забияка. С
ними приехала и
их молоденькая француженка-гувернантка, не менее веселая и жизнерадостная, нежели
они.
Викторик, морщась от боли, стал на место Алеши. Но
ему долго не удавалось поймать никого. Одна только Тарочка, которая была очень полна и неуклюжа, уступала
ему в скорости бега. Викторик погнался за Тарочкой. Но в ту минуту, когда
он почти настигал
девочку, Тася незаметно для других выставила вперед ногу. Викторик, не видя этого, прибавил шагу и теперь почти что настигал Тарочку, но в ту минуту, как
он хотел схватить ее,
он зацепил за выставленную ногу Таси и со всего размаха грохнулся на землю.
— Ага! Вот
они где ее поставили, голубушку! — весело проговорила
девочка, и тотчас же сердито нахмурилась снова. — Не думает ли эта злючка Марья Васильевна, что может безнаказанно распоряжаться мной. Думала наказать меня за обедом, лишив сладкого, a выходит — накажу всех я, потому что уж, конечно, поем теперь досыта земляники, a
им не оставлю ни одной ягодки. Да!
Между тем на лодке не дремала Марья Васильевна и успела вовремя выхватить багор из рук Алеши и зацепить
им за платье упавшей в пруд
девочки. Скоро на поверхности воды появилось сначала белое платье, потом худенькая ручка, a за ней и белокурая головка Леночки.
Но никто даже внимания не обратил на тревогу
девочки. Дети старались не смотреть на нее и точно умышленно отворачивались от Таси.
Они справедливо считали ее виновницей несчастья.
Тася с опущенной головой и сильно бьющимся сердцем последовала позади всех. Она видела, как выбежала на террасу мама, как она с легкостью
девочки спрыгнула с крыльца и, подбежав к Марье Васильевне, несшей Леночку, выхватила из её рук
девочку и, громко рыдая, понесла ее в дом. В один миг появились простыней. Мама свернула одну из
них на подобие гамака, положила в нее безжизненную Леночку и при помощи трех гувернанток стала качать ее изо всех сил в обе стороны.
Вот уже три недели, как больна Лена. Серьезно больна. После её злополучного падения в пруд у неё сделалась нервная горячка, и она была на волоске от смерти. Тася все это время проводила одна. Все были заняты больной. Только по утрам Марья Васильевна давала уроки
девочке и, окончив
их, спешила в спальню — помогать Нине Владимировне ухаживать за больной.
Наконец, незнакомец с трудом удержался от обуявшего
его смеха и снова заговорил, обращаясь к
девочке...
Голос мамы дрогнул. Она сняла с груди маленький эмалевый крестик и, перекрестив
им Тасю, надела
его на шею
девочки. Потом крепко обняла ее и несколько раз поцеловала надутое, сердитое личико.
Их было человек двенадцать, приблизительно возраста от восьми до четырнадцати лет. Старшая из
девочек, Маргарита Вронская, прочла вслух послеобеденную молитву и высокая, худая дама в черном, довольно поношенном платье — m-lle Орлик, сестра и помощница господин Орлика — произнесла своим резким голосом...
Это была не шуточная угроза. Господина Орлика боялись даже самые бесстрашные из пансионерок. Всегда изысканно вежливый,
он никогда не бранил
девочек, но зато относительно наказаний был неумолимо строг и наказывал вверенных
ему воспитанниц за малейший проступок.
Васильева или «Котошка», как ее называли подруги, даже в лице изменилась от слов господин Орлика. Она знала, что директор проспит очень долго и что ей придется часа три или четыре пробыть на часах у
его дверей. Это было нелегкое наказание — стоять на часах, когда другие
девочки бегали и играли в зале.
Горькие слезы хлынули из глаз
девочки. Она бросилась на пол с громким рыданием, звала маму, няню, Павлика, как будто
они могли услышать ее за несколько десятков верст. Разумеется, никто не приходил и никто не откликался на её крики. Тогда Тася вскочила на ноги и, подбежав к плотно запертой двери, изо всей силы стала колотить в нее ногами, крича во все горло...
— Дуся, Евдокия.
Девочки меня так прозвали.
Они любят меня.
— Твои
девочки злючки. Я
их терпеть не могу, твоих
девочек! — снова вспыхнула Тася.
— Нет,
девочки добрые, — убежденно и спокойно подтвердила Дуся. — Ты верно злая сама, если считаешь злыми других. Увидишь, какие
они добрые. Ярышка извиняется перед тобой, за то что отнимала у тебя шляпу, и просит передать тебе, чтобы ты не беспокоилась, что сделала ей больно.
— Маргарита. Самая красивая и самая большая из всех
девочек. Вот она и прислала тебе сладенького. Только я откусила кусочек: хотела узнать, из чего
оно сделано. Ты не сердишься?
Девочки с веселым смехом и шумом вошли в столовую, но при виде сидевшего там за столом с газетой в руках господин Орлика и
его строгой сестры, разливавшей чай, разом притихли.
Не успели
девочки разместиться по своим местам, как в классную вошел, подпрыгивая на ходу, господин небольшого роста, с шарообразной толстой фигурой, учитель истории, географии и зоологии, фамилия которого была Васютин. Сегодня был сначала урок географии, остальные предметы следовали за
ним.
Так как между воспитанницами господин Орлика была заметная разница в летах, то половина
их составляла старшее отделение, которое состояло из Красавицы или, вернее, Маргариты Вронской, Степы Ивановой, прозванной графиней Стэллой, Лизы Берг, Маруси Васильевой и Гали Каховской — смуглой, миловидной хохлушки. Остальные семь
девочек составляли младшее отделение.
— Учились чему-нибудь из географии? — повторил свой вопрос учитель, с удивлением разглядывая черноглазую
девочку, не умевшую ответить
ему.
— Ай, ай, ай, как не стыдно! — качая головой, произнес Васютин и, оглядев внимательным взором
девочку, отвернулся от неё, принявшись объяснять младшим пансионеркам, какие моря существуют на белом свете и каким странам принадлежат
они.
Но
девочки уже не могли успокоиться, раз дело касалось
их любимицы Дуси, которую обвиняли незаслуженно по
их мнению.
Они волновались и шумели, как стая крикливых воробышков.
И вдруг с ближайшей к
нему скамейки поднялась очень полная, высокая
девочка с широким скуластым лицом и невыразительными выпуклыми глазами. Это была Машенька Степанович, самая ленивая, неразвитая
девочка из всего пансиона, которую подруги прозвали Гусыней за её глупость.
Замечание Машеньки переполнило чашу.
Девочки не могли сдерживаться дальше от обуявшего
их смеха и дружный взрыв хохота огласил своды пансиона.
Ровно в час ударил большой колокол, призывающий к обеду. Господин Баранов, не прощаясь с
девочками, очевидно еще рассерженный
их выходкой, поспешно вышел из класса.
—
Девочки, оставьте ее, — послышался за
ними нежный голосок Дуси, — она нечаянно выдала Фиму. Право, нечаянно! Ведь ты нечаянно это сделала? — обратилась к Тасе милая
девочка, глядя ей прямо в глаза своими светлыми, чистыми глазками. — Ведь ты не хотела? Ты не подумала раньше, чем сделала это? — спрашивала она Тасю и, обняв ее, не спускала с лица Стогунцевой своего лучистого ласкового взгляда.
Эта неожиданная ласка и этот добрый голосок странно напомнили маленькой Тасе что-то милое, родное — напомнили ей её маму, прежнюю, добрую, ласковую маму, a не строгую и взыскательную, какой она казалась Тасе со дня падения Леночки в пруд. Что-то екнуло в сердечке Таси. Какая-то теплая волна прихлынула к горлу
девочки и сдавила
его. Ей захотелось плакать. Дуся сумела пробудить в ней и затронуть лучшие струны её далеко не испорченного, но взбалмошного сердечка.
Те, растроганные словами Дуси, пообещали ей не задевать Тасю и не дразнить ее. Только Ярышка и горбатенькая Карлуша — две закадычные подруги — не дали этого обещания, зная заранее, что не в силах сдержать
его. Новенькая не пришлась по сердцу обеим
девочкам.
Но Тася ошибалась; мама более, чем когда-либо, любила свою
девочку, больше, чем когда-либо, интересовалась ею. Тася и не подозревала, что еженедельно в «Райское» к маме ездил или сам господин Орлик, или же сестра
его с отчетом о её поведении и успехах.
Девочки недоумевающе поглядывали на Стогунцеву, но на все вопросы — в чем заключалась её выдумка — Тася не отвечала
им ни слова.
Милку привезла в пансион Карлуша, и прелестная кошечка составляла радость и гордость горбатой
девочки. Не было худшей обиды для Карлуши, как обидеть её любимицу. Милку подарил Карлуше её отец, который вскоре после этого умер и немудрено поэтому, что маленькая горбунья всем своим сердцем привязалась к
его живому подарку. Милка спала в дортуаре в постели
девочки, ела из одной тарелки с ней и бросалась со всех ног навстречу Карлуше.
Карлуша плакала. Остальные ходили, понуря головы; даже Настасья Аполлоновна меньше сердилась на
девочек и реже покрикивала на
них из уважения к общему несчастью.
И вдруг взгляд её упал на странную фигурку, стоявшую перед окном, Это был мальчик лет двенадцати, смуглый, черноволосый, с лукаво бегающим во все стороны взором.
Он смотрел во все глаза на Тасю и смеялся. Что-то неприятное и отталкивающее было в
его лице. Видя, что сидевшая на подоконнике
девочка обратила на
него внимание,
он запустил руку в карман и, вытащив оттуда что-то серое и маленькое, посадил к себе на плечо. Тася увидела, что это был совсем ручной серенький мышонок.
— Ну, понятно, змея. Чего ты испугалась, глупая
девочка? Что это у тебя? — неожиданно ткнул
он пальцем по направлению окна.
— Милка! Милка! — позвала Маргарита, и четвероногий часовой, позабыв свои обязанности, бросил ружье и, подняв хвост, бросился в ложу, где сидели
девочки, прямо на колени Вронской. Тогда m-lle Орлик попросила вызвать старшего фокусника, что бы узнать, откуда у
него кошка. Явился неприятного вида, нечистоплотный господин и сказал, что кошка
его, что
он привез ее с собой из Петербурга и что не отдаст её ни за какие деньги.
Явился знакомый уже читателям черноглазый мальчик, одетый в какие-то яркие, обшитые позументами, тряпки, и заявил на расспросы надзирательницы, что кошку
он не украл, a что
ему подарила ее одна девочка-пансионерка, которую
он видел две недели тому назад в окне.
— Зачем лгать! — беспечно сказал
он, пожимая плечами, — кошку дала мне маленькая
девочка, которая была зла на горбатую пансионерку за то, что ее наказали без гулянья. Горбатую зовут Карлуша, кошку — Милка; если она ваша — берите ее… Без полиции берите. A я больше ничего не знаю.
Девочки наперерыв ласкали Милку и радовались не меньше Карлуши. Одна только Тася не разделяла общего оживления. При виде Милки она густо покраснела и незаметно выскользнула из комнаты, чтобы
девочки не могли увидеть её смущенного лица. Старшие
девочки к тому же все время испытующе поглядывали на нее, и это еще более смущало Тасю. Между тем m-lle Орлик, вернувшись из цирка, прямо прошла в комнату брата, где
они долго совещались о чем-то.
Девочки ходили торжественные и притихшие, зная, что это совещание является неспроста, и что
их ждет что-нибудь, новое и необычайное. Наконец, ровно в девять часов вечера, когда большой колокол ударил свой обычный призыв к чаю, двери директорской комнаты распахнулись, и господин Орлик вышел в столовую, где находились пансионерки. В руках
он нес большой темный мешок, перевязанный бечевкой. Лицо директора было сухо и серьезно.
Произнеся это, господин Орлик подождал, пока
девочки не исполнят
его приказания и потом потушил свет.
За ней подошли две сестрицы Зайка и Лиска.
Они так привыкли делать все сообща, что и теперь захотели обе в одно и то же время запустить руки в мешок. Но господин Орлик вовремя предупредил, что этого нельзя, и
девочки покорились
ему со вздохом. С Гусыней произошло некоторое замешательство. Машенька Степанович подошла к мешку вплотную и стояла перед
ним, в неизъяснимом ужасе глядя на директора.
Робко приблизилась
девочка к директору и, постояв секунду перед
ним, скользнула пальцами по мешку, но руку в
него опустить не решилась. Она точно боялась, что ненавистный билетик сам приклеится к её пальцам и таким образом уличит ее. Потом, как ни в чем не бывало, она отошла к группе подруг, уже взявших билетик.
— Ну-с, кажется, все подходили? — произнес в темноте голос Василия Андреевича, когда последняя из
девочек, Пчелка, отошла от
него.