Неточные совпадения
Та молчала, испуганными глазами глядя в
лицо вопрошавшей.
— А в
том дело, что масло несвежее в каше! — резко ответила одна из более храбрых воспитанниц Таня Шингарева, взглянув в
лицо эконома злыми, недовольными глазами.
— Слушай, новенькая, — заговорила костлявая, — ты нас нечаянно накрыла, так уж и не выдавай. Никому не проговори, что здесь видала, а не
то мы тебя… знаешь как! — Девочка подняла кулачок и внушительно потрясла им перед
лицом Дуни.
— О-о, глупые девочки! — не
то сердито, не
то жалостливо проговорила она, и болезненная судорога повела ее
лицо с пылающими на нем сейчас пятнами взволнованного румянца.
Вмиг густой румянец залил и без
того розовое
лицо приютской наставницы. Грозно в одну сплошную черную черту свелись на переносице ее густые, тонкие брови.
Последняя величавым торжественным жестом перенесла палец от дна блюдца к своему
лицу и стала производить движения у себя по лбу, по щекам, по носу, по обе стороны носа, вокруг глаз и подбородка. И в
то же время не переставала ронять слова глухим, деланным голосом.
Не подозревавшая о проделке над нею Васса, смущенная общим смехом, поворачивалась с глупым, недоумевающим видом вправо и влево, и всюду, куда бы ни обращала это пестрое, как у зебры, черное с белым
лицо, всюду вспыхивал с удвоенной силой
тот же гомерический хохот.
Она вся затряслась от злобы… Затопала ногами и внезапно, прежде, нежели кто мог остановить ее, залилась целым потоком слез, и закрыв
лицо руками, кинулась вон из спальни среднеотделенок. За нею бросились бежать Оня, Паша и Дуня, все еще не перестававшие смеяться. А за ними летел
тот же оглушительный смех и звучали насмешливые голоса...
Большие лучистые глаза тети Лели точно вливались ей в самую душу…
Лицо строгое и спокойное в одно и
то же время находилось на расстоянии двух вершков от ее, Вассиного,
лица.
— Ну, довольно! Показала вам модные па! А
то вы топчетесь в этом надоедливом вальсе и старой допотопной польке. Скучно это. А сейчас мне бы хотелось выбрать кого-нибудь себе в подруги. Только кого бы? Все вы в этих серых платьях на одно
лицо.
Она с минуту смотрела в самые глаза новенькой, глаза, отвечавшие ей невинным, ясным и невозмутимым взглядом, в
то время как у самой надзирательницы багровый румянец
то и дело все приливал и приливал к
лицу.
Она
то горько плакала у гроба Марьи Павловны,
то неожиданным, как будто любопытным взглядом оглядывала все эти незнакомые
лица слетевшихся голодною стаею наследников. Она была спокойна за будущее, Наташа… Сколько раз прежде благодетельница генеральша и сам Маковецкий говорили ей...
Черные ресницы девочки поднялись в
ту же минуту, и глаза усталым, тусклым взглядом посмотрели в
лицо начальницы. «Ах, делайте со мной, что хотите, мне все равно!» — казалось, говорил этот взгляд.
— Да она совсем больна! Ее в лазарет отправить необходимо!.. — послышался знакомый каждому в приюте голос тети Лели, и маленькая фигурка горбуньи живо наклонилась в свою очередь над Наташей, в
то время как желтая, сухая рука озабоченно в один миг ощупала ей
лицо, шею и руки.
Своим ровным, резким голосом она нанизывала фразу за фразой, строго покрикивая на нерадивую, поминутно отстающую от подруг Машу Рыжову или на маленькую, болезненную Чуркову, украшавшую
то и дело чернильными кляксами свою тетрадь, но при этом
лицо ее все еще хранило
то недавнее выражение радости, с которым она вошла объявить счастливую весть о выздоровлении Наташи, а глаза смотрели мягче и добрее, каким-то совсем новым и непривычным им взглядом.
— Вы гадкий мальчишка! Вы стоите, чтобы взять у вас этот хлыст и хорошенечко отхлестать вас при всех за
то, что вы обидели… ее… нашу дорогую… Самого лучшего… самого неоцененного человека в мире! — и, задохнувшись от обуревавшего ее волнения, в аффекте неудержимой злобы Наташа Румянцева бросила в
лицо смущенного мальчика: — Знаешь ли… ты… ты… злой нехороший мальчуган, знаешь ли, кого, какого ангела ты обидел?..
Все это било фонтаном из уст Софьи Петровны. В одно и
то же время она успевала разглядывать
лица сконфуженных девочек и гладить их по головкам, и ласково трепать по щечкам, и на лету целовать поспешно темные и белокурые головки.
Нан взяла первый попавшийся стул и села подле Дуни. Сохраняя на
лице своем
тот же обычный чопорно-невозмутимый вид светской девушки, она расспрашивала Дуню о приюте, не забывая в
то же время усердно подкладывать на ее тарелку лучшие куски.
Рядом с нею поместилась Нан. Выросшая, выровнившаяся за эти три года, теперь уже восемнадцатилетняя девушка, Нан казалась теперь изящнее, грациознее, менее угловатой…
Лицо ее оставалось таким же некрасивым… Но в зорких маленьких глазках вспыхивали
то и дело мягкие, теплые, ласковые огоньки.
Если красавица Любочка поражала своим очаровательным личиком с его правильными чертами, миловидное задумчивое
лицо Дуни пленяло своей кроткой улыбкой и
тем особенным выражением доброты, которое дается далеко не каждому человеку, но одинаково очаровывает всякого.
Все звонче, все радостнее звучит голос Наташи…
Лицо ее горит оживлением, глаза сверкают. Описание нарядов, праздников, поклонников так и сыпется у нее непрерывным лепетом слов… Но чем оживленнее и радостнее звучат ее речи,
тем грустнее, тоскливее делается личико Дуни.
С испуганными
лицами, взволнованные и смущенные три девушки обегали весь приют, прощаясь с подругами и начальством. Васса горько плакала, повисая на шее
то у
той,
то у другой приютки. Маленькая болезненная Чуркова рыдала истошным голосом.
Но Дорушка и без
того знала, что делать. Трагическая складка выступила на ее гладком лбу… Покрылось потом бледное без кровинки
лицо… С каким-то отчаянным упорством работала она веслами, напрягая все свои силы.
— Будь всегда
тем, чем была до сих пор, моя чистая, кроткая девочка, живи для других, и самой тебе легче и проще будет казаться жизнь! — улыбаясь сквозь обильно струившиеся по
лицу ее слезы, говорила тетя Леля, прижимая Дуню к груди…
Неточные совпадения
Один из них, например, вот этот, что имеет толстое
лицо… не вспомню его фамилии, никак не может обойтись без
того, чтобы, взошедши на кафедру, не сделать гримасу, вот этак (делает гримасу),и потом начнет рукою из-под галстука утюжить свою бороду.
Угрюм-Бурчеев мерным шагом ходил среди всеобщего опустошения, и на губах его играла
та же самая улыбка, которая озарила
лицо его в
ту минуту, когда он, в порыве начальстволюбия, отрубил себе указательный палец правой руки.
И, сказав это, вывел Домашку к толпе. Увидели глуповцы разбитную стрельчиху и животами охнули. Стояла она перед ними,
та же немытая, нечесаная, как прежде была; стояла, и хмельная улыбка бродила по
лицу ее. И стала им эта Домашка так люба, так люба, что и сказать невозможно.
Глупову именно нужен был"сумрак законов",
то есть такие законы, которые, с пользою занимая досуги законодателей, никакого внутреннего касательства до посторонних
лиц иметь не могут.
Необходимо, дабы градоначальник имел наружность благовидную. Чтоб был не тучен и не скареден, рост имел не огромный, но и не слишком малый, сохранял пропорциональность во всех частях тела и
лицом обладал чистым, не обезображенным ни бородавками, ни (от чего боже сохрани!) злокачественными сыпями. Глаза у него должны быть серые, способные по обстоятельствам выражать и милосердие и суровость. Нос надлежащий. Сверх
того, он должен иметь мундир.