Неточные совпадения
И достает он тут из кармана серебряные часы луковицей [Часы луковицей — карманные старинные часы с выпуклым толстым стеклом, напоминающие
своей формой луковицу.], с написанным на циферблате розаном и с бронзовой цепочкой!
Я так и сомлел от восторга, — а тетка, Пелагея Петровна, как закричит во все горло...
Но
я уже не мог устоять на месте, надел на себя часы и бросился стремглав показывать
свой подарок Давыду.
Давыд вскинул на
меня свои серые глазки...
Я всунул часы ему в руку — и во всю прыть пустился домой. Постоявши немного в нашей общей спальне за дверью и переведя дух,
я приблизился к Давыду, который только что кончил
свой туалет и причесывал себе волосы.
Я не вытерпел наконец — и, тихомолком выскользнув из дому, принялся отыскивать того самого нищего мальчика, которому
я отдал
свои часы.
Я объяснил Трофимычу, в чем было дело и зачем
я пришел. Он выслушал
меня молча, ни разу не смигнув и не спуская с
меня своего тупого и напряженного — прямо солдатского взгляда.
Давыд посмотрел на
меня и, по
своему обыкновению, улыбнулся молча.
Юшка стал было отказываться; но
я ему объявил, что, если он не возьмет у
меня этих часов,
я сию же минуту раздавлю, растопчу их ногами, расшибу их вдребезги, брошу в помойную яму! Он подумал, хихикнул и взял часы. А
я возвратился в нашу комнату и, увидав Давыда, читавшего книгу, рассказал ему
свой поступок.
А
я вот что предлагаю: с согласия почтенного Настасея Настасеича и по причине такой большой неблагодарности вашего сынка —
я часы эти возьму к себе; а так как он поступком
своим доказал, что недостоин носить их и даже цены им не понимает, то
я их от вашего имени подарю одному человеку, который очень будет чувствовать вашу ласку.
В продолжение всей «расправы» он не шевелился на
своем стуле, а только, тихонько пофыркивая и тихонько потирая кончики пальцев, поочередно направлял
свои лисьи глаза на
меня, на отца, на Юшку. Истинное мы ему доставляли удовольствие!
У него была привычка щелкать детей (он и
меня щелкал, когда
я был моложе) по лбу — твердыми, как камень, ногтями
своих длинных пальцев — и, щелкая, гоготать и удивляться: «Как это у тебя, мол, голова звенит!
Ни за что! — решил
я в уме
своем, выбежав из гостиной и взобравшись с ногами на кроватку, между тем как щека моя разгоралась и рдела от полученной пощечины, а на сердце тоже разгоралась горечь обиды и жажда мести…
За обедом отец, у которого сердце было, как
я сказал, отходчивое, да и совестно ему немножко стало
своей горячности — шестнадцатилетних мальчиков уже не бьют по щекам, — отец попытался приласкать
меня; но
я отклонил его ласку не из злопамятства, как он вообразил тогда, а просто
я боялся расчувствоваться:
мне нужно было в целости сохранить весь пыл мести, весь закал безвозвратного решения!
Вот он вскакивает на кровать — тяжело и мягко, — оборачивается и сидит не мурлыча, словно судья какой; сидит и глядит на
меня своими золотыми зрачками.
Минута — и
я уже опять в
своей комнате, на
своей постели, — и часы у
меня в руках.
Помню
я другой разговор «у забора». На этот раз Раиса привела с собою
свою глухонемую сестричку. Это был хорошенький ребенок с огромными, удивленными глазами и целой громадой черных тусклых волос на маленькой головке (у Раисы волосы были тоже черные — и тоже без блеска). Латкин был уже поражен параличом.
Вздумал отец
мне сны
свои рассказывать.
— Пригодиться оно может… Батюшка в
свое время как писал… На удивление! Он и
меня выучил. Ну, теперь он даже буквы плохо разбирает.
Давыд весьма редко и неохотно говорил со
мною о Раисе, об ее семье, особенно с тех пор, как начал поджидать возвращения
своего отца. Он только и думал, что о нем — и как мы потом жить будем. Он живо его помнил и с особенным удовольствием описывал
мне его.
Давыд не отвечал
мне и только нахмурил
свои белые брови.
А Раиса, в
своем вековечном черном шерстяном платьице,
мне вдруг показалась прелестной и достойной самой преданной любви!
Тетка, с помощью
своего Транквиллитатина, жучила
меня по-прежнему и по-прежнему укоризненно шептала
мне в самое ухо: «вор, сударь, вор!» Но
я не обращал на нее внимания; а отец захлопотался, корпел, разъезжал, писал и знать ничего не хотел.
«Положим, — думал
я, — часы понадобились Давыду для того, чтобы спасти от голодной смерти
свою будущую жену или ее отца…
Я приблизил было
свое лицо к его лицу… «Так вот каковы утопленники», — думалось
мне, и душа замирала… И вдруг
я вижу — губы Давыда дрогнули, и его немножко вырвало водою…
— А ты что
мне за уставщик?
Я ее не оскорбляю, не ос… кор… бляю! а просто гоню ее.
Я тебя еще самого к ответу потяну. Чужую собственность затратил, на жизнь
свою посягнул, в убытки ввел…
В первую же ночь после приезда дяди Егора они оба — отец и сын — заперлись в отведенной ему комнате и долго беседовали вполголоса; на другое утро
я заметил, что дядя как-то особенно ласково и доверчиво посматривал на
своего сына: очень он им казался доволен.
Раиса поразила
меня своим спокойствием: побледнела она и похудела очень, но слез она не проливала и говорила и держалась очень просто; и со всем тем, странно сказать,
я в ней находил некоторую величавость; невольную величавость горя, которое само себя забывает!
В доме Латкиных
мне рассказывали, что старик тихо погас, как догоревшая свечка, и, пока не лишился сил и сознания, все гладил
свою дочь по волосам и что-то приговаривал невнятное, но не печальное, и все улыбался.
Мой отец, приличия ради, выказал сожаление и даже попытался — очень, правда, слабо — изменить дядино решение; но в глубине души
своей он,
я полагаю, очень ему обрадовался.
Неточные совпадения
Хлестаков (придвигаясь).Да ведь это вам кажется только, что близко; а вы вообразите себе, что далеко. Как бы
я был счастлив, сударыня, если б мог прижать вас в
свои объятия.
Городничий. Тем лучше: молодого скорее пронюхаешь. Беда, если старый черт, а молодой весь наверху. Вы, господа, приготовляйтесь по
своей части, а
я отправлюсь сам или вот хоть с Петром Ивановичем, приватно, для прогулки, наведаться, не терпят ли проезжающие неприятностей. Эй, Свистунов!
Анна Андреевна. Помилуйте,
я никак не смею принять на
свой счет…
Я думаю, вам после столицы вояжировка показалась очень неприятною.
Хлестаков (раскланиваясь).Как
я счастлив, сударыня, что имею в
своем роде удовольствие вас видеть.
Унтер-офицерша. Да делать-то, конечно, нечего. А за ошибку-то повели ему заплатить штраф.
Мне от
своего счастья неча отказываться, а деньги бы
мне теперь очень пригодились.