Неточные совпадения
— Нет;
не то…
а я на твоем месте от Настасея никакого подарка бы
не принял.
Больше о часах между нами в
тот день уже
не было речи;
а все-таки мне сдавалось, что Давыд
не только одобрял меня, но… до некоторой степени… даже удивлялся мне. Право!
— Бери рубль, Трофимыч, беспутный, — завопила жена. — Из ума выжил, старый! Алтына [Алтын — старинное название трехкопеечной монеты.] за душой нет,
а туда же, важничает! Косу тебе напрасно только отрубили,
а то —
та же баба! Как так — ничего
не знамши… Бери деньги, коли уж часы отдавать вздумал!
А я вот что предлагаю: с согласия почтенного Настасея Настасеича и по причине такой большой неблагодарности вашего сынка — я часы эти возьму к себе;
а так как он поступком своим доказал, что недостоин носить их и даже цены им
не понимает,
то я их от вашего имени подарю одному человеку, который очень будет чувствовать вашу ласку.
Нет, она
не кончилась; только для
того, чтобы продолжать мой рассказ, мне нужно ввести новое лицо;
а чтобы ввести это новое лицо, я должен вернуться несколько назад.
— Давыд Егорыч! — заревел Василий, —
не делайте убивства. Что же это такое?
А часы… Я точно… Я пошутил. Я их вам сию минуту представлю. Как же это?
То Хрисанфу Лукичу брюхо пороть,
то мне! Пустите меня, Давыд Егорыч… Извольте получить часы. Папеньке только
не сказывайте.
— Нет, — ответил Давыд. — Это все
не то.
А вот что: при губернаторской канцелярии завели комиссию, пожертвования собирают в пользу касимовских погорельцев. Город Касимов, говорят, дотла сгорел, со всеми церквами. И, говорят, там всё принимают:
не один только хлеб или деньги — но всякие вещи натурой. Отдадим-ка мы туда эти часы!
А?
Василий
не выдал нас, как это предполагал Давыд, —
не до
того ему было: он слишком сильно перетрусился, —
а просто одна из наших девушек увидала часы в его руках и немедленно донесла об этом тетке.
Помню, что я потом приподнялся и, видя, что никто
не обращает на меня внимания, подошел к перилам, но
не с
той стороны, с которой спрыгнул Давыд: подойти к ней мне казалось страшным, —
а к другой, и стал глядеть на реку, бурливую, синюю, вздутую; помню, что недалеко от моста, у берега, я заметил причаленную лодку,
а в лодке несколько людей, и один из них, весь мокрый и блестящий на солнце, перегнувшись с края лодки, вытаскивал что-то из воды, что-то
не очень большое, какую-то продолговатую темную вещь, которую я сначала принял за чемодан или корзину; но, всмотревшись попристальнее, я увидал, что эта вещь была — Давыд!
— Покарай его бог! покарай его бог! — визжала тетка на весь дом. — Сбудьте его куда-нибудь, Порфирий Петрович,
а то он еще такую беду наделает, что
не расхлебаешь!
— Злость, злость-то какая, — трещала тетка, подходя к самой двери нашей комнаты, для
того чтобы Давыд ее непременно услышал, — перво-наперво украл часы,
а потом их в воду…
Не доставайся, мол, никому… На-ка!
—
Не самоубивец я и
не вор, — отвечал Давыд, —
а что правда,
то правда: в Сибирь попадают хорошие люди, лучше нас с вами… Кому же это знать, коли
не вам?
Латкин, очевидно, сознавал, что говорил
не то, неладно, и делал страшные усилия, чтобы растолковать мне, в чем было дело. Раиса, казалось,
не слышала вовсе, что говорил ее отец,
а сестричка продолжала похлопывать кнутиком.
— Я
не у вас позволения буду просить, — продолжал кричать Давыд, опираясь кулаками на край постели, —
а у моего родного отца, который
не сегодня-завтра сюда приехать должен! Он мне указ,
а не вы;
а что касается до моих лет,
то нам с Раисой
не к спеху… подождем, что вы там ни толкуйте…
— Пойдем, Васильевна, — заговорил он, — тутотка всё святые; к ним
не ходи. И
тот, что вон там в футляре лежит, — он указал на Давыда, — тоже святой.
А мы, брат, с тобою грешные. Ну, чу… простите, господа, старичка с перчиком! Вместе крали! — закричал он вдруг. — Вместе крали! вместе крали! — повторил он с явным наслаждением: язык наконец послушался его.
На следующее утро Давыд встал как ни в чем
не бывало,
а недолго спустя, в один и
тот же день, совершились два важных события: утром старик Латкин умер,
а к вечеру приехал в Рязань дядя Егор, Давыдов отец.
Осип (выходит и говорит за сценой).Эй, послушай, брат! Отнесешь письмо на почту, и скажи почтмейстеру, чтоб он принял без денег; да скажи, чтоб сейчас привели к барину самую лучшую тройку, курьерскую; а прогону, скажи, барин не плотит: прогон, мол, скажи, казенный. Да чтоб все живее,
а не то, мол, барин сердится. Стой, еще письмо не готово.
Герои наши видели много бумаги, и черновой и белой, наклонившиеся головы, широкие затылки, фраки, сертуки губернского покроя и даже просто какую-то светло-серую куртку, отделившуюся весьма резко, которая, своротив голову набок и положив ее почти на самую бумагу, выписывала бойко и замашисто какой-нибудь протокол об оттяганье земли или описке имения, захваченного каким-нибудь мирным помещиком, покойно доживающим век свой под судом, нажившим себе и детей и внуков под его покровом, да слышались урывками короткие выражения, произносимые хриплым голосом: «Одолжите, Федосей Федосеевич, дельце за № 368!» — «Вы всегда куда-нибудь затаскаете пробку с казенной чернильницы!» Иногда голос более величавый, без сомнения одного из начальников, раздавался повелительно: «На, перепиши!
а не то снимут сапоги и просидишь ты у меня шесть суток не евши».
Неточные совпадения
Хлестаков. Да вот тогда вы дали двести,
то есть
не двести,
а четыреста, — я
не хочу воспользоваться вашею ошибкою; — так, пожалуй, и теперь столько же, чтобы уже ровно было восемьсот.
(Насвистывает сначала из «Роберта», потом «
Не шей ты мне, матушка»,
а наконец ни се ни
то.
Анна Андреевна. После? Вот новости — после! Я
не хочу после… Мне только одно слово: что он, полковник?
А? (С пренебрежением.)Уехал! Я тебе вспомню это!
А все эта: «Маменька, маменька, погодите, зашпилю сзади косынку; я сейчас». Вот тебе и сейчас! Вот тебе ничего и
не узнали!
А все проклятое кокетство; услышала, что почтмейстер здесь, и давай пред зеркалом жеманиться: и с
той стороны, и с этой стороны подойдет. Воображает, что он за ней волочится,
а он просто тебе делает гримасу, когда ты отвернешься.
Да объяви всем, чтоб знали: что вот, дискать, какую честь бог послал городничему, — что выдает дочь свою
не то чтобы за какого-нибудь простого человека,
а за такого, что и на свете еще
не было, что может все сделать, все, все, все!
Городничий.
Тем лучше: молодого скорее пронюхаешь. Беда, если старый черт,
а молодой весь наверху. Вы, господа, приготовляйтесь по своей части,
а я отправлюсь сам или вот хоть с Петром Ивановичем, приватно, для прогулки, наведаться,
не терпят ли проезжающие неприятностей. Эй, Свистунов!