Неточные совпадения
Аммос Федорович. Нет, я вам скажу, вы
не того… вы
не… Начальство имеет тонкие виды: даром что далеко,
а оно себе мотает на ус.
Городничий. Ну,
а что из
того, что вы берете взятки борзыми щенками? Зато вы в бога
не веруете; вы в церковь никогда
не ходите;
а я, по крайней мере, в вере тверд и каждое воскресенье бываю в церкви.
А вы… О, я знаю вас: вы если начнете говорить о сотворении мира, просто волосы дыбом поднимаются.
Я раз слушал его: ну, покамест говорил об ассириянах и вавилонянах — еще ничего,
а как добрался до Александра Македонского,
то я
не могу вам сказать, что с ним сделалось.
Почтмейстер.
А если так,
то не будет войны с турками.
Почтмейстер. Знаю, знаю… Этому
не учите, это я делаю
не то чтоб из предосторожности,
а больше из любопытства: смерть люблю узнать, что есть нового на свете. Я вам скажу, что это преинтересное чтение. Иное письмо с наслажденьем прочтешь — так описываются разные пассажи…
а назидательность какая… лучше, чем в «Московских ведомостях»!
Городничий.
Тем лучше: молодого скорее пронюхаешь. Беда, если старый черт,
а молодой весь наверху. Вы, господа, приготовляйтесь по своей части,
а я отправлюсь сам или вот хоть с Петром Ивановичем, приватно, для прогулки, наведаться,
не терпят ли проезжающие неприятностей. Эй, Свистунов!
А то, пожалуй, кто-нибудь, позабывшись, сдуру скажет, что она и
не начиналась.
Анна Андреевна. После? Вот новости — после! Я
не хочу после… Мне только одно слово: что он, полковник?
А? (С пренебрежением.)Уехал! Я тебе вспомню это!
А все эта: «Маменька, маменька, погодите, зашпилю сзади косынку; я сейчас». Вот тебе и сейчас! Вот тебе ничего и
не узнали!
А все проклятое кокетство; услышала, что почтмейстер здесь, и давай пред зеркалом жеманиться: и с
той стороны, и с этой стороны подойдет. Воображает, что он за ней волочится,
а он просто тебе делает гримасу, когда ты отвернешься.
А отчего? — оттого, что делом
не занимается: вместо
того чтобы в должность,
а он идет гулять по прешпекту, в картишки играет.
Он
не посмотрел бы на
то, что ты чиновник,
а, поднявши рубашонку, таких бы засыпал тебе, что дня б четыре ты почесывался.
(Насвистывает сначала из «Роберта», потом «
Не шей ты мне, матушка»,
а наконец ни се ни
то.
Городничий (робея).Извините, я, право,
не виноват. На рынке у меня говядина всегда хорошая. Привозят холмогорские купцы, люди трезвые и поведения хорошего. Я уж
не знаю, откуда он берет такую.
А если что
не так,
то… Позвольте мне предложить вам переехать со мною на другую квартиру.
Анна Андреевна. Ну да, Добчинский, теперь я вижу, — из чего же ты споришь? (Кричит в окно.)Скорей, скорей! вы тихо идете. Ну что, где они?
А? Да говорите же оттуда — все равно. Что? очень строгий?
А?
А муж, муж? (Немного отступя от окна, с досадою.)Такой глупый: до
тех пор, пока
не войдет в комнату, ничего
не расскажет!
А то, признаюсь, уже Антон Антонович думали,
не было ли тайного доноса; я сам тоже перетрухнул немножко.
Мишка. Да для вас, дядюшка, еще ничего
не готово. Простова блюда вы
не будете кушать,
а вот как барин ваш сядет за стол, так и вам
того же кушанья отпустят.
Артемий Филиппович. Человек десять осталось,
не больше;
а прочие все выздоровели. Это уж так устроено, такой порядок. С
тех пор, как я принял начальство, — может быть, вам покажется даже невероятным, — все как мухи выздоравливают. Больной
не успеет войти в лазарет, как уже здоров; и
не столько медикаментами, сколько честностью и порядком.
Бобчинский.
А я так думаю, что генерал-то ему и в подметки
не станет!
а когда генерал,
то уж разве сам генералиссимус. Слышали: государственный-то совет как прижал? Пойдем расскажем поскорее Аммосу Федоровичу и Коробкину. Прощайте, Анна Андреевна!
А вы — стоять на крыльце, и ни с места! И никого
не впускать в дом стороннего, особенно купцов! Если хоть одного из них впустите,
то… Только увидите, что идет кто-нибудь с просьбою,
а хоть и
не с просьбою, да похож на такого человека, что хочет подать на меня просьбу, взашей так прямо и толкайте! так его! хорошенько! (Показывает ногою.)Слышите? Чш… чш… (Уходит на цыпочках вслед за квартальными.)
Если бы,
то есть, чем-нибудь
не уважили его,
а то мы уж порядок всегда исполняем: что следует на платья супружнице его и дочке — мы против этого
не стоим.
Купцы. Ей-богу! такого никто
не запомнит городничего. Так все и припрятываешь в лавке, когда его завидишь.
То есть,
не то уж говоря, чтоб какую деликатность, всякую дрянь берет: чернослив такой, что лет уже по семи лежит в бочке, что у меня сиделец
не будет есть,
а он целую горсть туда запустит. Именины его бывают на Антона, и уж, кажись, всего нанесешь, ни в чем
не нуждается; нет, ему еще подавай: говорит, и на Онуфрия его именины. Что делать? и на Онуфрия несешь.
Хлестаков (рисуется).
А ваши глаза лучше, нежели важные дела… Вы никак
не можете мне помешать, никаким образом
не можете; напротив
того, вы можете принесть удовольствие.
Хлестаков. Да вот тогда вы дали двести,
то есть
не двести,
а четыреста, — я
не хочу воспользоваться вашею ошибкою; — так, пожалуй, и теперь столько же, чтобы уже ровно было восемьсот.
Да объяви всем, чтоб знали: что вот, дискать, какую честь бог послал городничему, — что выдает дочь свою
не то чтобы за какого-нибудь простого человека,
а за такого, что и на свете еще
не было, что может все сделать, все, все, все!
Городничий (с неудовольствием).
А,
не до слов теперь! Знаете ли, что
тот самый чиновник, которому вы жаловались, теперь женится на моей дочери? Что?
а? что теперь скажете? Теперь я вас… у!.. обманываете народ… Сделаешь подряд с казною, на сто тысяч надуешь ее, поставивши гнилого сукна, да потом пожертвуешь двадцать аршин, да и давай тебе еще награду за это? Да если б знали, так бы тебе… И брюхо сует вперед: он купец; его
не тронь. «Мы, говорит, и дворянам
не уступим». Да дворянин… ах ты, рожа!
— дворянин учится наукам: его хоть и секут в школе, да за дело, чтоб он знал полезное.
А ты что? — начинаешь плутнями, тебя хозяин бьет за
то, что
не умеешь обманывать. Еще мальчишка, «Отче наша»
не знаешь,
а уж обмериваешь;
а как разопрет тебе брюхо да набьешь себе карман, так и заважничал! Фу-ты, какая невидаль! Оттого, что ты шестнадцать самоваров выдуешь в день, так оттого и важничаешь? Да я плевать на твою голову и на твою важность!
Городничий.
Не погуби! Теперь:
не погуби!
а прежде что? Я бы вас… (Махнув рукой.)Ну, да бог простит! полно! Я
не памятозлобен; только теперь смотри держи ухо востро! Я выдаю дочку
не за какого-нибудь простого дворянина: чтоб поздравление было… понимаешь?
не то, чтоб отбояриться каким-нибудь балычком или головою сахару… Ну, ступай с богом!
Почтмейстер. Сам
не знаю, неестественная сила побудила. Призвал было уже курьера, с
тем чтобы отправить его с эштафетой, — но любопытство такое одолело, какого еще никогда
не чувствовал.
Не могу,
не могу! слышу, что
не могу! тянет, так вот и тянет! В одном ухе так вот и слышу: «Эй,
не распечатывай! пропадешь, как курица»;
а в другом словно бес какой шепчет: «Распечатай, распечатай, распечатай!» И как придавил сургуч — по жилам огонь,
а распечатал — мороз, ей-богу мороз. И руки дрожат, и все помутилось.
Неточные совпадения
— Да чем же ситцы красные // Тут провинились, матушка? // Ума
не приложу! — // «
А ситцы
те французские — // Собачьей кровью крашены! // Ну… поняла теперь?..»
И тут настала каторга // Корёжскому крестьянину — // До нитки разорил! //
А драл… как сам Шалашников! // Да
тот был прост; накинется // Со всей воинской силою, // Подумаешь: убьет! //
А деньги сунь, отвалится, // Ни дать ни взять раздувшийся // В собачьем ухе клещ. // У немца — хватка мертвая: // Пока
не пустит по миру, //
Не отойдя сосет!
Ой! ночка, ночка пьяная! //
Не светлая,
а звездная, //
Не жаркая,
а с ласковым // Весенним ветерком! // И нашим добрым молодцам // Ты даром
не прошла! // Сгрустнулось им по женушкам, // Оно и правда: с женушкой // Теперь бы веселей! // Иван кричит: «Я спать хочу», //
А Марьюшка: — И я с тобой! — // Иван кричит: «Постель узка», //
А Марьюшка: — Уляжемся! — // Иван кричит: «Ой, холодно», //
А Марьюшка: — Угреемся! — // Как вспомнили
ту песенку, // Без слова — согласилися // Ларец свой попытать.
—
А потому терпели мы, // Что мы — богатыри. // В
том богатырство русское. // Ты думаешь, Матренушка, // Мужик —
не богатырь? // И жизнь его
не ратная, // И смерть ему
не писана // В бою —
а богатырь! // Цепями руки кручены, // Железом ноги кованы, // Спина… леса дремучие // Прошли по ней — сломалися. //
А грудь? Илья-пророк // По ней гремит — катается // На колеснице огненной… // Все терпит богатырь!
Трудись! Кому вы вздумали // Читать такую проповедь! // Я
не крестьянин-лапотник — // Я Божиею милостью // Российский дворянин! // Россия —
не неметчина, // Нам чувства деликатные, // Нам гордость внушена! // Сословья благородные // У нас труду
не учатся. // У нас чиновник плохонький, // И
тот полов
не выметет, //
Не станет печь топить… // Скажу я вам,
не хвастая, // Живу почти безвыездно // В деревне сорок лет, //
А от ржаного колоса //
Не отличу ячменного. //
А мне поют: «Трудись!»