—
А вот и дочь моя, — промолвила княгиня, указав на нее локтем. — Зиночка, сын нашего соседа, господина В. Как вас зовут, позвольте узнать?
Неточные совпадения
— «Что не любить оно не может», — повторила Зинаида. —
Вот чем поэзия хороша: она говорит нам то, чего нет
и что не только лучше того, что есть, но даже больше похоже на правду… Что не любить оно не может —
и хотело бы, да не может! — Она опять умолкла
и вдруг встрепенулась
и встала. — Пойдемте. У мамаши сидит Майданов; он мне принес свою поэму,
а я его оставила. Он также огорчен теперь… что делать! вы когда-нибудь узнаете… только не сердитесь на меня!
— Эх, молодой человек, молодой человек, — продолжал доктор с таким выражением, как будто в этих двух словах заключалось что-то для меня весьма обидное, — где вам хитрить, ведь у вас еще, слава богу, что на душе, то
и на лице.
А впрочем, что толковать? я бы
и сам сюда не ходил, если б (доктор стиснул зубы)… если б я не был такой же чудак. Только
вот чему я удивляюсь: как вы, с вашим умом, не видите, что делается вокруг вас?
Вот однажды сижу я на стене, гляжу вдаль
и слушаю колокольный звон… вдруг что-то пробежало по мне — ветерок не ветерок
и не дрожь,
а словно дуновение, словно ощущение чьей-то близости… Я опустил глаза. Внизу, по дороге, в легком сереньком платье, с розовым зонтиком на плече, поспешно шла Зинаида. Она увидела меня, остановилась
и, откинув край соломенной шляпы, подняла на меня свои бархатные глаза.
— Ну, ничего, — продолжал Лушин, — не робейте. Главное дело: жить нормально
и не поддаваться увлечениям.
А что пользы? Куда бы волна ни понесла — все худо; человек хоть на камне стой, да на своих ногах. Я
вот кашляю…
а Беловзоров — слыхали вы?
«
Вот это любовь, — говорил я себе снова, сидя ночью перед своим письменным столом, на котором уже начали появляться тетради
и книги, — это страсть!.. Как, кажется, не возмутиться, как снести удар от какой бы то ни было!.. от самой милой руки!
А, видно, можно, если любишь…
А я-то… я-то воображал…»
— Ну, уж извини меня, но есть что-то мизерное в этом считаньи. У нас свои занятия, у них свои, и им надо барыши. Ну, впрочем, дело сделано, и конец.
А вот и глазунья, самая моя любимая яичница. И Агафья Михайловна даст нам этого травничку чудесного…
— Я, брат Родя, у вас тут теперь каждый день так обедаю, — пробормотал он, насколько позволял набитый полный рот говядиной, — и это все Пашенька, твоя хозяюшка, хозяйничает, от всей души меня чествует. Я, разумеется, не настаиваю, ну да и не протестую.
А вот и Настасья с чаем! Эка проворная! Настенька, хошь пивца?
Неточные совпадения
Бобчинский. Сначала вы сказали,
а потом
и я сказал. «Э! — сказали мы с Петром Ивановичем. —
А с какой стати сидеть ему здесь, когда дорога ему лежит в Саратовскую губернию?» Да-с.
А вот он-то
и есть этот чиновник.
Хлестаков. Да
вот тогда вы дали двести, то есть не двести,
а четыреста, — я не хочу воспользоваться вашею ошибкою; — так, пожалуй,
и теперь столько же, чтобы уже ровно было восемьсот.
Анна Андреевна. После?
Вот новости — после! Я не хочу после… Мне только одно слово: что он, полковник?
А? (С пренебрежением.)Уехал! Я тебе вспомню это!
А все эта: «Маменька, маменька, погодите, зашпилю сзади косынку; я сейчас».
Вот тебе
и сейчас!
Вот тебе ничего
и не узнали!
А все проклятое кокетство; услышала, что почтмейстер здесь,
и давай пред зеркалом жеманиться:
и с той стороны,
и с этой стороны подойдет. Воображает, что он за ней волочится,
а он просто тебе делает гримасу, когда ты отвернешься.
Да объяви всем, чтоб знали: что
вот, дискать, какую честь бог послал городничему, — что выдает дочь свою не то чтобы за какого-нибудь простого человека,
а за такого, что
и на свете еще не было, что может все сделать, все, все, все!
Анна Андреевна. Мы теперь в Петербурге намерены жить.
А здесь, признаюсь, такой воздух… деревенский уж слишком!., признаюсь, большая неприятность…
Вот и муж мой… он там получит генеральский чин.