Неточные совпадения
— Я
думаю, не лучше ли
будет на первое время.
— Не беспокойся, — промолвил он. — Я не позабудусь именно вследствие того чувства достоинства, над которым так жестоко трунит господин… господин доктор. Позвольте, — продолжал он, обращаясь снова к Базарову, — вы, может
быть,
думаете, что ваше учение новость? Напрасно вы это воображаете. Материализм, который вы проповедуете,
был уже не раз в ходу и всегда оказывался несостоятельным…
— Несчастный! — возопил Павел Петрович; он решительно не
был в состоянии крепиться долее, — хоть бы ты
подумал, что в России ты поддерживаешь твоею пошлою сентенцией!
— Браво! браво! Слушай, Аркадий… вот как должны современные молодые люди выражаться! И как,
подумаешь, им не идти за вами! Прежде молодым людям приходилось учиться; не хотелось им прослыть за невежд, так они поневоле трудились. А теперь им стоит сказать: все на свете вздор! — и дело в шляпе. Молодые люди обрадовались. И в самом деле, прежде они просто
были болваны, а теперь они вдруг стали нигилисты.
— И этот вопрос, я полагаю, лучше для вас же самих не разбирать в подробности. Вы, чай, слыхали о снохачах? Послушайте меня, Павел Петрович, дайте себе денька два сроку, сразу вы едва ли что-нибудь найдете. Переберите все наши сословия да
подумайте хорошенько над каждым, а мы пока с Аркадием
будем…
«Брат говорит, что мы правы, —
думал он, — и, отложив всякое самолюбие в сторону, мне самому кажется, что они дальше от истины, нежели мы, а в то же время я чувствую, что за ними
есть что-то, чего мы не имеем, какое-то преимущество над нами…
«Как хорошо, боже мой!» —
подумал Николай Петрович, и любимые стихи пришли
было ему на уста; он вспомнил Аркадия, «Stoff und Kraft» — и умолк, но продолжал сидеть, продолжал предаваться горестной и отрадной игре одиноких дум.
— Не
думаю. Чай, скучно
будет.
— Поверите ли, — продолжал он, — что, когда при мне Евгений Васильевич в первый раз сказал, что не должно признавать авторитетов, я почувствовал такой восторг… словно прозрел! «Вот, —
подумал я, — наконец нашел я человека!» Кстати, Евгений Васильевич, вам непременно надобно сходить к одной здешней даме, которая совершенно в состоянии понять вас и для которой ваше посещение
будет настоящим праздником; вы, я
думаю, слыхали о ней?
— Все такие мелкие интересы, вот что ужасно! Прежде я по зимам жила в Москве… но теперь там обитает мой благоверный, мсьё Кукшин. Да и Москва теперь… уж я не знаю — тоже уж не то. Я
думаю съездить за границу; я в прошлом году уже совсем
было собралась.
—
Есть, — отвечала Евдоксия, — да все они такие пустые. Например, mon amie [Моя приятельница (фр.).] Одинцова — недурна. Жаль, что репутация у ней какая-то… Впрочем, это бы ничего, но никакой свободы воззрения, никакой ширины, ничего… этого. Всю систему воспитания надобно переменить. Я об этом уже
думала; наши женщины очень дурно воспитаны.
— Экой ты чудак! — небрежно перебил Базаров. — Разве ты не знаешь, что на нашем наречии и для нашего брата «неладно» значит «ладно»? Пожива
есть, значит. Не сам ли ты сегодня говорил, что она странно вышла замуж, хотя, по мнению моему, выйти за богатого старика — дело ничуть не странное, а, напротив, благоразумное. Я городским толкам не верю; но люблю
думать, как говорит наш образованный губернатор, что они справедливы.
Одинцова произнесла весь этот маленький спич [Спич (англ.) — речь, обычно застольная, по поводу какого-либо торжества.] с особенною отчетливостью, словно она наизусть его выучила; потом она обратилась к Аркадию. Оказалось, что мать ее знавала Аркадиеву мать и
была даже поверенною ее любви к Николаю Петровичу. Аркадий с жаром заговорил о покойнице; а Базаров между тем принялся рассматривать альбомы. «Какой я смирненький стал», —
думал он про себя.
Аркадия в особенности поразила последняя часть сонаты, та часть, в которой, посреди пленительной веселости беспечного
напева, внезапно возникают порывы такой горестной, почти трагической скорби… Но мысли, возбужденные в нем звуками Моцарта, относились не к Кате. Глядя на нее, он только
подумал: «А ведь недурно играет эта барышня, и сама она недурна».
И Анна Сергеевна в тот вечер
думала о своих гостях. Базаров ей понравился — отсутствием кокетства и самою резкостью суждений. Она видела в нем что-то новое, с чем ей не случалось встретиться, а она
была любопытна.
— Как зачем? разве вам у меня не весело? Или вы
думаете, что об вас здесь жалеть не
будут?
—
Думайте, что хотите, но мне
будет скучно, когда вы уедете.
— А вы
думаете, легко отдаться вполне чему бы то ни
было?
— Да и кроме того, — перебил Базаров, — что за охота говорить и
думать о будущем, которое большею частью не от нас зависит? Выйдет случай что-нибудь сделать — прекрасно, а не выйдет, — по крайней мере, тем
будешь доволен, что заранее напрасно не болтал.
«Эге-ге!.. —
подумал про себя Аркадий, и тут только открылась ему на миг вся бездонная пропасть базаровского самолюбия. — Мы, стало
быть, с тобою боги? то
есть — ты бог, а олух уж не я ли?»
— Лазаря
петь! — повторил Василий Иванович. — Ты, Евгений, не
думай, что я хочу, так сказать, разжалобить гостя: вот, мол, мы в каком захолустье живем. Я, напротив, того мнения, что для человека мыслящего нет захолустья. По крайней мере, я стараюсь, по возможности, не зарасти, как говорится, мохом, не отстать от века.
— А я
думаю: я вот лежу здесь под стогом… Узенькое местечко, которое я занимаю, до того крохотно в сравнении с остальным пространством, где меня нет и где дела до меня нет; и часть времени, которую мне удастся прожить, так ничтожна перед вечностию, где меня не
было и не
будет… А в этом атоме, в этой математической точке кровь обращается, мозг работает, чего-то хочет тоже… Что за безобразие! Что за пустяки!
Аркадий, к собственному изумлению, беспрестанно
думал о Никольском; прежде он бы только плечами пожал, если бы кто-нибудь сказал ему, что он может соскучиться под одним кровом с Базаровым, и еще под каким! — под родительским кровом, а ему точно
было скучно, и тянуло его вон.
Базаров тихонько двинулся вперед, и Павел Петрович пошел на него, заложив левую руку в карман и постепенно поднимая дуло пистолета… «Он мне прямо в нос целит, —
подумал Базаров, — и как щурится старательно, разбойник! Однако это неприятное ощущение. Стану смотреть на цепочку его часов…» Что-то резко зыкнуло около самого уха Базарова, и в то же мгновенье раздался выстрел. «Слышал, стало
быть ничего», — успело мелькнуть в его голове. Он ступил еще раз и, не целясь, подавил пружинку.
— Фенечка! — сказал он каким-то чудным шепотом, — любите, любите моего брата! Он такой добрый, хороший человек! Не изменяйте ему ни для кого на свете, не слушайте ничьих речей!
Подумайте, что может
быть ужаснее, как любить и не
быть любимым! Не покидайте никогда моего бедного Николая!
— Напрасно ж ты уважал меня в этом случае, — возразил с унылою улыбкою Павел Петрович. — Я начинаю
думать, что Базаров
был прав, когда упрекал меня в аристократизме. Нет, милый брат, полно нам ломаться и
думать о свете: мы люди уже старые и смирные; пора нам отложить в сторону всякую суету. Именно, как ты говоришь, станем исполнять наш долг; и посмотри, мы еще и счастье получим в придачу.
«За что он меня так благодарит? —
подумал Павел Петрович, оставшись один. — Как будто это не от него зависело! А я, как только он женится, уеду куда-нибудь подальше, в Дрезден или во Флоренцию, и
буду там жить, пока околею».
— Может
быть, вас это сердит? О чем вы
думаете?
— Я
думаю о том, откуда могла прийти вам эта наблюдательность, которая действительно
есть в вас. Вы так пугливы, недоверчивы; всех чуждаетесь…
«Прелестные ножки, —
думала она, медленно и легко всходя по раскаленным от солнца каменным ступеням террасы, — прелестные ножки, говорите вы… Ну, он и
будет у них».
Так выражалась Анна Сергеевна, и так выражался Базаров; они оба
думали, что говорили правду.
Была ли правда, полная правда, в их словах? Они сами этого не знали, а автор и подавно. Но беседа у них завязалась такая, как будто они совершенно поверили друг другу.
Анна Сергеевна спросила, между прочим, Базарова, что он делал у Кирсановых. Он чуть
было не рассказал ей о своей дуэли с Павлом Петровичем, но удержался при мысли, как бы она не
подумала, что он интересничает, и отвечал ей, что он все это время работал.
— А разве… — начала
было Анна Сергеевна и,
подумав немного, прибавила: — Теперь он доверчивее стал, говорит со мною. Прежде он избегал меня. Впрочем, и я не искала его общества. Они большие приятели с Катей.
— Не
думаю. Но, может
быть, мне не следовало упоминать об этом. «А ты вперед не хитри», — прибавил он про себя.
— Полноте, Евгений Васильич. Вы говорите, что он неравнодушен ко мне, и мне самой всегда казалось, что я ему нравлюсь Я знаю, что я гожусь ему в тетки, но я не хочу скрывать от вас, что я стала чаще
думать о нем. В этом молодом и свежем чувстве
есть какая-то прелесть…
— Вы
думаете? — промолвила она. — Что ж? я не вижу препятствий… Я рада за Катю… и за Аркадия Николаича. Разумеется, я подожду ответа отца. Я его самого к нему пошлю. Но вот и выходит, что я
была права вчера, когда я говорила вам, что мы оба уже старые люди… Как это я ничего не видала? Это меня удивляет!
— Великодушная! — шепнул он. — Ох, как близко, и какая молодая, свежая, чистая… в этой гадкой комнате!.. Ну, прощайте! Живите долго, это лучше всего, и пользуйтесь, пока время. Вы посмотрите, что за безобразное зрелище: червяк полураздавленный, а еще топорщится. И ведь тоже
думал: обломаю дел много, не умру, куда! задача
есть, ведь я гигант! А теперь вся задача гиганта — как бы умереть прилично, хотя никому до этого дела нет… Все равно: вилять хвостом не стану.