Неточные совпадения
— Я здесь с коляской, но
и для твоего тарантаса есть тройка, — хлопотливо говорил Николай Петрович, между тем как Аркадий пил воду из железного ковшика, принесенного хозяйкой постоялого двора,
а Базаров закурил трубку
и подошел к ямщику, отпрягавшему лошадей, — только коляска двухместная,
и вот я не знаю, как твой приятель…
—
А вот на что, — отвечал ему Базаров, который владел особенным уменьем возбуждать к себе доверие в людях низших, хотя он никогда не потакал им
и обходился с ними небрежно, — я лягушку распластаю да посмотрю, что у нее там внутри делается;
а так как мы с тобой те же лягушки, только что на ногах ходим, я
и буду знать, что
и у нас внутри делается.
— Да полфунта довольно будет, я полагаю.
А у вас здесь, я вижу, перемена, — прибавил он, бросив вокруг быстрый взгляд, который скользнул
и по лицу Фенечки. — Занавески
вот, — промолвил он, видя, что она его не понимает.
—
Вот как мы с тобой, — говорил в тот же день, после обеда Николай Петрович своему брату, сидя у него в кабинете: — в отставные люди попали, песенка наша спета. Что ж? Может быть, Базаров
и прав; но мне, признаюсь, одно больно: я надеялся именно теперь тесно
и дружески сойтись с Аркадием,
а выходит, что я остался назади, он ушел вперед,
и понять мы друг друга не можем.
—
А вот почему. Сегодня я сижу да читаю Пушкина… помнится, «Цыгане» мне попались… Вдруг Аркадий подходит ко мне
и молча, с этаким ласковым сожалением на лице, тихонько, как у ребенка, отнял у меня книгу
и положил передо мной другую, немецкую… улыбнулся
и ушел,
и Пушкина унес.
— Браво! браво! Слушай, Аркадий…
вот как должны современные молодые люди выражаться!
И как, подумаешь, им не идти за вами! Прежде молодым людям приходилось учиться; не хотелось им прослыть за невежд, так они поневоле трудились.
А теперь им стоит сказать: все на свете вздор! —
и дело в шляпе. Молодые люди обрадовались.
И в самом деле, прежде они просто были болваны,
а теперь они вдруг стали нигилисты.
—
Вот и изменило вам хваленое чувство собственного достоинства, — флегматически заметил Базаров, между тем как Аркадий весь вспыхнул
и засверкал глазами. — Спор наш зашел слишком далеко… Кажется, лучше его прекратить.
А я тогда буду готов согласиться с вами, — прибавил он вставая, — когда вы представите мне хоть одно постановление в современном нашем быту, в семейном или общественном, которое бы не вызывало полного
и беспощадного отрицания.
«
Вот тебе раз! бабы испугался!» — подумал он
и, развалясь в кресле не хуже Ситникова, заговорил преувеличенно развязно,
а Одинцова не спускала с него своих ясных глаз.
— Благодарствуйте, что сдержали слово, — начала она, — погостите у меня: здесь, право, недурно. Я вас познакомлю с моей сестрою, она хорошо играет на фортепьяно. Вам, мсьё Базаров, это все равно; но вы, мсьё Кирсанов, кажется, любите музыку; кроме сестры, у меня живет старушка тетка, да сосед один иногда наезжает в карты играть:
вот и все наше общество.
А теперь сядем.
— Да, эта смугленькая. Это
вот свежо,
и нетронуто,
и пугливо,
и молчаливо,
и все что хочешь.
Вот кем можно заняться. Из этой еще что вздумаешь, то
и сделаешь;
а та — тертый калач.
А вот доброе существо меня не отвергает», — думал он,
и сердце его снова вкушало сладость великодушных ощущений.
— Помилуйте, батюшка, как можно! — залепетал Тимофеич (он вспомнил строгий наказ, полученный от барина при отъезде). — В город по господским делам ехали да про вашу милость услыхали, так
вот и завернули по пути, то есть — посмотреть на вашу милость…
а то как же можно беспокоить!
Двадцать пять верст показались Аркадию за целых пятьдесят. Но
вот на скате пологого холма открылась наконец небольшая деревушка, где жили родители Базарова. Рядом с нею, в молодой березовой рощице, виднелся дворянский домик под соломенною крышей. У первой избы стояли два мужика в шапках
и бранились. «Большая ты свинья, — говорил один другому, —
а хуже малого поросенка». — «
А твоя жена — колдунья», — возражал другой.
— A
вот и дождались, сударыня, — подхватил Василий Иванович. — Танюшка, — обратился он к босоногой девочке лет тринадцати, в ярко-красном ситцевом платье, пугливо выглядывавшей из-за двери, — принеси барыне стакан воды — на подносе, слышишь?..
а вас, господа, — прибавил он с какою-то старомодною игривостью, — позвольте попросить в кабинет к отставному ветерану.
— Ну, смотри же, хозяюшка, хлопочи, не осрамись;
а вас, господа, прошу за мной пожаловать.
Вот и Тимофеич явился к тебе на поклон, Евгений.
И он, чай, обрадовался, старый барбос. Что? ведь обрадовался, старый барбос? Милости просим за мной.
— Через несколько минут ваша комната будет готова принять вас, — воскликнул он с торжественностию, — Аркадий… Николаич? так, кажется, вы изволите величаться?
А вот вам
и прислуга, — прибавил он, указывая на вошедшего с ним коротко остриженного мальчика в синем, на локтях прорванном, кафтане
и в чужих сапогах. — Зовут его Федькой. Опять-таки повторяю, хоть сын
и запрещает, не взыщите. Впрочем, трубку набивать он умеет. Ведь вы курите?
«
Вот, — воскликнул он, — хоть мы
и в глуши живем,
а в торжественных случаях имеем чем себя повеселить!» Он налил три бокала
и рюмку, провозгласил здоровье «неоцененных посетителей»
и разом, по-военному, хлопнул свой бокал,
а Арину Власьевну заставил выпить рюмку до последней капельки.
—
А я думаю: я
вот лежу здесь под стогом… Узенькое местечко, которое я занимаю, до того крохотно в сравнении с остальным пространством, где меня нет
и где дела до меня нет;
и часть времени, которую мне удастся прожить, так ничтожна перед вечностию, где меня не было
и не будет…
А в этом атоме, в этой математической точке кровь обращается, мозг работает, чего-то хочет тоже… Что за безобразие! Что за пустяки!
— Ты прав, — подхватил Базаров. — Я хотел сказать, что они
вот, мои родители то есть, заняты
и не беспокоятся о собственном ничтожестве, оно им не смердит…
а я… я чувствую только скуку да злость.
— Кто говорит! Значительное хоть
и ложно бывает, да сладко, но
и с незначительным помириться можно…
а вот дрязги, дрязги… это беда.
—
А вот что; сказать, например, что просвещение полезно, это общее место;
а сказать, что просвещение вредно, это противоположное общее место. Оно как будто щеголеватее,
а в сущности одно
и то же.
—
А!
вот вы куда забрались! — раздался в это мгновение голос Василия Ивановича,
и старый штаб-лекарь предстал перед молодыми людьми, облеченный в домоделанный полотняный пиджак
и с соломенною, тоже домоделанною, шляпой на голове. — Я вас искал, искал… Но вы отличное выбрали место
и прекрасному предаетесь занятию. Лежа на «земле», глядеть в «небо»… Знаете ли — в этом есть какое-то особенное значение!
— Я был наперед уверен, — промолвил он, — что ты выше всяких предрассудков. На что
вот я — старик, шестьдесят второй год живу,
а и я их не имею. (Василий Иванович не смел сознаться, что он сам пожелал молебна… Набожен он был не менее своей жены.)
А отцу Алексею очень хотелось с тобой познакомиться. Он тебе понравится, ты увидишь… Он
и в карточки не прочь поиграть
и даже… но это между нами… трубочку курит.
— Нет… Они в поле уехали… да я
и не боюсь их…
а вот Павел Петрович… Мне показалось…
Раздался топот конских ног по дороге… Мужик показался из-за деревьев. Он гнал двух спутанных лошадей перед собою
и, проходя мимо Базарова, посмотрел на него как-то странно, не ломая шапки, что, видимо, смутило Петра, как недоброе предзнаменование. «
Вот этот тоже рано встал, — подумал Базаров, — да, по крайней мере, за делом,
а мы?»
— Ну, накинем еще два шага. — Базаров провел носком сапога черту по земле. —
Вот и барьер.
А кстати: на сколько шагов каждому из нас от барьера отойти? Это тоже важный вопрос. Вчера об этом не было дискуссии.
— Не нужно… это был минутный vertige… [Головокружение (фр.).] Помогите мне сесть…
вот так… Эту царапину стоит только чем-нибудь прихватить,
и я дойду домой пешком,
а не то можно дрожки за мной прислать. Дуэль, если вам угодно, не возобновляется. Вы поступили благородно… сегодня, сегодня — заметьте.
—
А!
вот вы как! — начал было Павел Петрович
и вдруг воскликнул: — Посмотрите, что ваш глупец Петр наделал! Ведь брат сюда скачет!
—
А ты полагал, у меня вода в жилах? Но мне это кровопускание даже полезно. Не правда ли, доктор? Помоги мне сесть на дрожки
и не предавайся меланхолии. Завтра я буду здоров.
Вот так; прекрасно. Трогай, кучер.
Катя подняла глаза кверху
и промолвила: «Да»,
а Аркадий подумал: «
Вот эта не упрекает меня за то, что я красиво выражаюсь».
— Этого нельзя хотеть…
Вот ваш приятель этого
и не хочет,
а в нем это есть.
—
А!
вот видите! — воскликнул Аркадий
и, погодя немного, прибавил: —
А отчего бы вы за него не пошли?
— Эх, Анна Сергеевна, станемте говорить правду. Со мной кончено. Попал под колесо.
И выходит, что нечего было думать о будущем. Старая шутка смерть,
а каждому внове. До сих пор не трушу…
а там придет беспамятство,
и фюить!(Он слабо махнул рукой.) Ну, что ж мне вам сказать… я любил вас! это
и прежде не имело никакого смысла,
а теперь подавно. Любовь — форма,
а моя собственная форма уже разлагается. Скажу я лучше, что какая вы славная!
И теперь
вот вы стоите, такая красивая…