Неточные совпадения
Что ни говорите… сердца, чувства —
в этих людях не ищите!
Кроме Митрофана с его семьей да старого глухого ктитора Герасима, проживавшего Христа ради
в каморочке у кривой солдатки,
ни одного дворового человека не осталось
в Шумихине, потому
что Степушку, с которым я намерен познакомить читателя, нельзя было считать
ни за человека вообще,
ни за дворового
в особенности.
Ходили темные слухи,
что состоял он когда-то у кого-то
в камердинерах; но кто он, откуда он, чей сын, как попал
в число шумихинских подданных, каким образом добыл мухояровый, с незапамятных времен носимый им кафтан, где живет,
чем живет, — об этом решительно никто не имел
ни малейшего понятия, да и, правду сказать, никого не занимали эти вопросы.
Так нет, подавай им
что ни на есть самого дорогого
в целой Европии!
Меня поражало уже то,
что я не мог
в нем открыть страсти
ни к еде,
ни к вину,
ни к охоте,
ни к курским соловьям,
ни к голубям, страдающим падучей болезнью,
ни к русской литературе,
ни к иноходцам,
ни к венгеркам,
ни к карточной и биллиардной игре,
ни к танцевальным вечерам,
ни к поездкам
в губернские и столичные города,
ни к бумажным фабрикам и свеклосахарным заводам,
ни к раскрашенным беседкам,
ни к чаю,
ни к доведенным до разврата пристяжным,
ни даже к толстым кучерам, подпоясанным под самыми мышками, к тем великолепным кучерам, у которых, бог знает почему, от каждого движения шеи глаза косятся и лезут вон…
Правда, вы
в то же самое время чувствовали,
что подружиться, действительно сблизиться он
ни с кем не мог, и не мог не оттого,
что вообще не нуждался
в других людях, а оттого,
что вся жизнь его ушла на время внутрь.
(Я сам не раз встречал эту Акулину. Покрытая лохмотьями, страшно худая, с черным, как уголь, лицом, помутившимся взором и вечно оскаленными зубами, топчется она по целым часам на одном месте, где-нибудь на дороге, крепко прижав костлявые руки к груди и медленно переваливаясь с ноги на ногу, словно дикий зверь
в клетке. Она ничего не понимает,
что бы ей
ни говорили, и только изредка судорожно хохочет.)
Мужик глянул на меня исподлобья. Я внутренне дал себе слово во
что бы то
ни стало освободить бедняка. Он сидел неподвижно на лавке. При свете фонаря я мог разглядеть его испитое, морщинистое лицо, нависшие желтые брови, беспокойные глаза, худые члены… Девочка улеглась на полу у самых его ног и опять заснула. Бирюк сидел возле стола, опершись головою на руки. Кузнечик кричал
в углу… дождик стучал по крыше и скользил по окнам; мы все молчали.
Мардарий Аполлоныч только
что донес к губам налитое блюдечко и уже расширил было ноздри, без
чего, как известно,
ни один коренной русак не втягивает
в себя чая, — но остановился, прислушался, кивнул головой, хлебнул и, ставя блюдечко на стол, произнес с добрейшей улыбкой и как бы невольно вторя ударам: «Чюки-чюки-чюк!
Должно заметить,
что Авенир,
в противность всем чахоточным, нисколько не обманывал себя насчет своей болезни… и
что ж? — он не вздыхал, не сокрушался, даже
ни разу не намекнул на свое положение…
«А Моргачонок
в отца вышел», — уже и теперь говорят о нем вполголоса старики, сидя на завалинках и толкуя меж собой
в летние вечера; и все понимают,
что это значит, и уже не прибавляют
ни слова.
Вел он себя не то
что скромно, —
в нем вообще не было ничего скромного, — но тихо; он жил, словно никого вокруг себя не замечал, и решительно
ни в ком не нуждался.
В этом человеке было много загадочного; казалось, какие-то громадные силы угрюмо покоились
в нем, как бы зная,
что раз поднявшись,
что сорвавшись раз на волю, они должны разрушить и себя и все, до
чего ни коснутся; и я жестоко ошибаюсь, если
в жизни этого человека не случилось уже подобного взрыва, если он, наученный опытом и едва спасшись от гибели, неумолимо не держал теперь самого себя
в ежовых рукавицах.
Я вам скажу, отчего вы меня не заметили, — оттого,
что я не возвышаю голоса; оттого,
что я прячусь за других, стою за дверьми,
ни с кем не разговариваю; оттого,
что дворецкий с подносом, проходя мимо меня, заранее возвышает свой локоть
в уровень моей груди…
Да помилуйте, — продолжал он, опять переменив голос, словно оправдываясь и робея, — где же нашему брату изучать то,
чего еще
ни один умница
в книгу не вписал!
Кружок — да это пошлость и скука под именем братства и дружбы, сцепление недоразумений и притязаний под предлогом откровенности и участия;
в кружке, благодаря праву каждого приятеля во всякое время и во всякий час запускать свои неумытые пальцы прямо во внутренность товарища,
ни у кого нет чистого, нетронутого места на душе;
в кружке поклоняются пустому краснобаю, самолюбивому умнику, довременному старику, носят на руках стихотворца бездарного, но с «затаенными» мыслями;
в кружке молодые, семнадцатилетние малые хитро и мудрено толкуют о женщинах и любви, а перед женщинами молчат или говорят с ними, словно с книгой, — да и о
чем говорят!
Во-первых, нечего и говорить,
что собственно Европы, европейского быта я не узнал
ни на волос; я слушал немецких профессоров и читал немецкие книги на самом месте рождения их… вот
в чем состояла вся разница.
Чертопханов поплевал Аммалату
в самые ноздри,
что, впрочем, по-видимому, не доставило этому псу
ни малейшего удовольствия.
И ничего-то он не боится:
в самую темять,
в метель дорогу сыщет; а чужому
ни за
что не дастся: зубами загрызет!
Словно пьяные столкнулись оба — и барин, и единственный его слуга — посреди двора; словно угорелые, завертелись они друг перед другом.
Ни барин не мог растолковать,
в чем было дело,
ни слуга не мог понять,
чего требовалось от него. «Беда! беда!» — лепетал Чертопханов. «Беда! беда!» — повторял за ним казачок. «Фонарь! Подай, зажги фонарь! Огня! Огня!» — вырвалось наконец из замиравшей груди Чертопханова. Перфишка бросился
в дом.
Но каким образом умудрился вор украсть ночью, из запертой конюшни, Малек-Аделя? Малек-Аделя, который и днем никого чужого к себе не подпускал, — украсть его без шума, без стука? И как растолковать,
что ни одна дворняжка не пролаяла? Правда, их было всего две, два молодых щенка, и те от холоду и голоду
в землю зарывались — но все-таки!
А для тебя, Порфирий, одна инструкция: как только ты,
чего Боже оборони, завидишь
в окрестностях казака, так сию же секунду,
ни слова не говоря, беги и неси мне ружье, а я уж буду знать, как мне поступить!
— Только вот беда моя: случается, целая неделя пройдет, а я не засну
ни разу.
В прошлом году барыня одна проезжала, увидела меня, да и дала мне сткляночку с лекарством против бессонницы; по десяти капель приказала принимать. Очень мне помогало, и я спала; только теперь давно та сткляночка выпита… Не знаете ли,
что это было за лекарство и как его получить?
В тот же день, прежде
чем отправиться на охоту, был у меня разговор о Лукерье с хуторским десятским. Я узнал от него,
что ее
в деревне прозывали «Живые мощи»,
что, впрочем, от нее никакого не видать беспокойства;
ни ропота от нее не слыхать,
ни жалоб. «Сама ничего не требует, а напротив — за все благодарна; тихоня, как есть тихоня, так сказать надо. Богом убитая, — так заключил десятский, — стало быть, за грехи; но мы
в это не входим. А чтобы, например, осуждать ее — нет, мы ее не осуждаем. Пущай ее!»
Иные горланили — так,
что ни попало; один свистал очень пронзительно и чисто, другой ругался; на облучке сидел какой-то великан
в полушубке и правил.
Неточные совпадения
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться с другими: я, брат, не такого рода! со мной не советую… (Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает есть.)Я думаю, еще
ни один человек
в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)
Что это за жаркое? Это не жаркое.
Городничий. Эк куда хватили! Ещё умный человек!
В уездном городе измена!
Что он, пограничный,
что ли? Да отсюда, хоть три года скачи,
ни до какого государства не доедешь.
Хлестаков. Оробели? А
в моих глазах точно есть что-то такое,
что внушает робость. По крайней мере, я знаю,
что ни одна женщина не может их выдержать, не так ли?
А вы — стоять на крыльце, и
ни с места! И никого не впускать
в дом стороннего, особенно купцов! Если хоть одного из них впустите, то… Только увидите,
что идет кто-нибудь с просьбою, а хоть и не с просьбою, да похож на такого человека,
что хочет подать на меня просьбу, взашей так прямо и толкайте! так его! хорошенько! (Показывает ногою.)Слышите? Чш… чш… (Уходит на цыпочках вслед за квартальными.)
Придет
в лавку и,
что ни попадет, все берет.