Неточные совпадения
Он хранил и походку враскачку на каблуках, и"le culte de la pose"(по-русски этого даже сказать нельзя), и неестественную медлительность движений, и сонную величественность выражения на неподвижном, словно обиженном
лице, и привычку, зевая, перебивать чужую речь, тщательно рассматривать собственные пальцы и ногти, смеяться в нос, внезапно передвигать шляпу
с затылка на брови и т. д. и т. д.
И, сказав эти слова, Бамбаев обратился к стоявшему возле
него красивому молодому человеку
с свежим и розовым, но уже серьезным
лицом.
Минут через пять
они все трое поднимались вверх по лестнице гостиницы, где остановился Степан Николаевич Губарев… Высокая стройная дама в шляпке
с короткою черною вуалеткой проворно спускалась
с той же лестницы и, увидав Литвинова, внезапно обернулась к
нему и остановилась, как бы пораженная изумлением.
Лицо ее мгновенно вспыхнуло и потом так же быстро побледнело под частой сеткой кружева; но Литвинов ее не заметил, и дама проворнее прежнего побежала вниз по широким ступеням.
Литвинов
с удвоенным вниманием посмотрел на это последнее изо всех тех новых
лиц,
с которыми
ему в тот день пришлось столкнуться, и тотчас же подумал:"Этот не то, что те".
Другого бы
с лица земли стерли, а
его даже не упрекают.
Бывало, при какой-нибудь уже слишком унизительной сцене: лавочник ли придет и станет кричать на весь двор, что
ему уж надоело таскаться за своими же деньгами, собственные ли люди примутся в глаза бранить своих господ, что вы, мол, за князья, коли сами
с голоду в кулак свищете, — Ирина даже бровью не пошевельнет и сидит неподвижно, со злою улыбкою на сумрачном
лице; а родителям ее одна эта улыбка горше всяких упреков, и чувствуют
они себя виноватыми, без вины виноватыми перед этим существом, которому как будто
с самого рождения дано было право на богатство, на роскошь, на поклонение.
Ирина тоже заметно похудела за эти дни,
лицо ее пожелтело, щеки осунулись… но встретила она
его с большей еще холодностью,
с почти злорадным небрежением, точно
он еще увеличил ту тайную обиду, которую ей нанес…
В нескольких шагах от осининского дома
он увидел остановившуюся перед полицейскою будкой щегольскую двуместную карету. Ливрейный, тоже щегольской лакей, небрежно нагнувшись
с козел, расспрашивал будочника из чухонцев, где здесь живет князь Павел Васильевич Осинин. Литвинов заглянул в карету: в ней сидел человек средних лет, геморроидальной комплексии,
с сморщенным и надменным
лицом, греческим носом и злыми губами, закутанный в соболью шубу, по всем признакам важный сановник.
Но тут
он вспомнил ее нежные слова, ее улыбки и эти глаза, незабвенные глаза, которых
он никогда не увидит, которые и светлели и таяли при одной встрече
с его глазами;
он вспомнил еще одно быстрое, робкое, жгучее лобзание и
он вдруг зарыдал, зарыдал судорожно, бешено, ядовито, перевернулся ниц и, захлебываясь и задыхаясь,
с неистовым наслаждением, как бы жаждая растерзать и самого себя, и все вокруг себя, забил свое воспаленное
лицо в подушку дивана, укусил ее.
Один из молодых генералов, едва ли не самый изящный изо всех, привстал со стула и чрезвычайно вежливо раскланялся
с Литвиновым, между тем как остальные
его товарищи чуть-чуть насупились или не столько насупились, сколько углубились на миг каждый в самого себя, как бы заранее протестуя против всякого сближения
с посторонним штатским, а другие дамы, участвовавшие в пикнике, сочли за нужное и прищуриться немного, и усмехнуться, и даже изобразить недоумение на
лицах.
–"Dеux gendarmes un beau dimanche", — запел, разумеется, фальшиво, — не фальшиво поющий русский дворянин доселе нам не попадался, — подслеповатый и желтоватый генерал
с выражением постоянного раздражения на
лице, точно
он сам себе не мог простить свою наружность. Среди всех своих товарищей
он один не походил на розу.
— Мadame a raison, — вмешался другой генерал,
с чрезвычайно приятным и как бы девическим
лицом. — Зачем нам избегать этих вопросов… даже в Бадене? —
Он при этих словах учтиво взглянул на Литвинова и снисходительно улыбнулся. Порядочный человек нигде и ни в каком случае не должен отступаться от своих убеждений. Не правда ли?
Один вид
его остриженной и выглаженной головы,
его светлых и безжизненных глаз,
его доброкачественного носа возбуждал невольную унылость, а баритонный, медлительный, как бы заспанный
его голос казался созданным для того, чтобы
с убеждением и вразумительностью произносить изречения, состоявшие в том, что дважды два четыре, а не пять и не три, вода мокра, а добродетель похвальна; что частному
лицу, равно как и государству, а государству, равно как и частному
лицу, необходимо нужен кредит для денежных операций.
Потугин ничего не отвечал на ласковые речи Литвинова, стоял, переминаясь
с ноги на ногу, посреди комнаты и только посмеивался да покачивал головой. Радушный привет Литвинова
его, видимо, тронул, но в выражении
его лица было нечто принужденное.
За обедом Литвинову довелось сидеть возле осанистого бель-ома
с нафабренными усами, который все молчал и только пыхтел да глаза таращил… но, внезапно икнув, оказался соотечественником, ибо тут же
с сердцем промолвил по-русски:"А я говорил, что не надо было есть дыни!"Вечером тоже не произошло ничего утешительного: Биндасов в глазах Литвинова выиграл сумму вчетверо больше той, которую у
него занял, но ни только не возвратил
ему своего долга, а даже
с угрозой посмотрел
ему в
лицо, как бы собираясь наказать
его еще чувствительнее именно за то, что
он был свидетелем выигрыша.
Он вел за руку нарядно одетую девочку
с пушистыми, почти белыми локонами, большими темными глазами на бледном, болезненном личике и
с тем особенным, повелительным и нетерпеливым выражением, которое свойственно избалованным детям. Литвинов провел часа два в горах и возвращался домой по Лихтенталевской аллее…Сидевшая на скамейке дама
с синим вуалем на
лице проворно встала и подошла к
нему…
Он узнал Ирину.
— Отчего… отчего! — Литвинов сошел в сторону
с дорожки, Ирина молча последовала за
ним. — Отчего? — повторил
он еще раз, и
лицо его внезапно вспыхнуло, и чувство, похожее на злобу, стиснуло
ему грудь и горло. — Вы… вы это спрашиваете, после всего, что произошло между нами? Не теперь, конечно, не теперь, а там…там… в Москве.
У окна, одетая пастушкой, сидела графиня Ш.,"царица ос", окруженная молодыми людьми; в числе
их отличался своей надменной осанкой, совершенно плоским черепом и бездушно-зверским выражением
лица, достойным бухарского хана или римского Гелиогабала, знаменитый богач и красавец Фиников; другая дама, тоже графиня, известная под коротким именем Lisе, разговаривала
с длинноволосым белокурым и бледным"спиритом"; рядом стоял господин, тоже бледный и длинноволосый, и значительно посмеивался: господин этот также верил в спиритизм, но, сверх того, занимался пророчеством и, на основании апокалипсиса и талмуда, предсказывал всякие удивительные события; ни одно из этих событий не совершалось — а
он не смущался и продолжал пророчествовать.
На ней было черное креповое платье
с едва заметными золотыми украшениями; ее плечи белели матовою белизной, а
лицо, тоже бледное под мгновенною алою волной, по
нем разлитою, дышало торжеством красоты, и не одной только красоты: затаенная, почти насмешливая радость светилась в полузакрытых глазах, трепетала около губ и ноздрей…
Выражение благодарности, глубокой и тихой, не сходило
с ее
лица:
он не мог не сознаться, что именно благодарность выражали эти улыбки, эти взоры, и сам
он весь закипал тем же чувством, и совестно становилось
ему, и сладко, и жутко…
— Как? Раки? Неужели? Ах, это чрезвычайно любопытно! Вот это я бы посмотрела! Мсье Лужин, — прибавила она, обратившись к молодому человеку
с каменным, как у новых кукол,
лицом и каменными воротничками (
он славился тем, что оросил это самое
лицо и эти самые воротнички брызгами Ниагары и Нубийского Нила, впрочем ничего не помнил изо всех своих путешествий и любил одни русские каламбуры…), — мсье Лужин, будьте так любезны, достаньте нам рака.
— Аttrape! — промолвил Ратмиров
с притворным смирением. — Шутки в сторону, у
него очень интересное
лицо. Такое… сосредоточенное выражение… и вообще осанка… Да. — Генерал поправил галстух и посмотрел, закинув голову, на собственные усы. —
Он, я полагаю, республиканец, вроде другого вашего приятеля, господина Потугина; вот тоже умник из числа безмолвных.
Ирина подняла руку, в которой держала подсвечник, — пламя пришлось на уровень
с лицом ее мужа, — и, внимательно, почти
с любопытством посмотрев
ему в глаза, внезапно захохотала.
— Но Таня, Таня, боже мой, Таня! Таня! — повторил
он с сокрушением; а образ Ирины так и воздвигался перед
ним в своей черной, как бы траурной одежде,
с лучезарною тишиной победы на беломраморном
лице.
Она была дома.
Он велел доложить о себе;
его тотчас приняли. Когда
он вошел, она стояла посреди комнаты. На ней была утренняя блуза,
с широкими открытыми рукавами;
лицо ее, бледное по-вчерашнему, но не по-вчерашнему свежее, выражало усталость; томная улыбка, которою она приветствовала своего гостя, еще яснее обозначила это выражение. Она протянула
ему руку и посмотрела на
него ласково, но рассеянно.
Да… да… да, — повторил
он с ожесточением, все более и более отворачивая свое
лицо.
Потом
он зашел в игорную залу,
с тупым любопытством посмотрел двум-трем игрокам в
лицо, заметил издали гнусный затылок Биндасова, безукоризненное чело Пищалкина и, постояв немного под колоннадой, отправился не спеша к Ирине.
Литвинов глядел на нее
с безмолвным изумлением. Выражение ее
лица, угасших глаз — поразило
его. Ирина улыбнулась насильственно и поправила развившиеся волосы.
В числе
лиц, собравшихся 18 августа к двенадцати часам на площадку железной дороги, находился и Литвинов. Незадолго перед тем
он встретил Ирину: она сидела в открытой карете
с своим мужем и другим, уже пожилым, господином. Она увидала Литвинова, и
он это заметил; что-то темное пробежало по ее глазам, но она тотчас же закрылась от
него зонтиком.
Потугин обратился к Татьяне и начал беседовать
с нею тихим и мягким голосом,
с ласковым выражением на слегка наклоненном
лице; и она, к собственному изумлению, отвечала
ему легко и свободно; ей было приятно говорить
с этим чужим,
с незнакомцем, между тем как Литвинов по-прежнему сидел неподвижно,
с тою же неподвижной и нехорошей улыбкой на губах.
Потугин произнес все эти слова
с тем же горьким и скорбным видом, так что даже Литвинов не мог не заметить странного противоречия между выражением
его лица и
его речами.
Но, поравнявшись
с Литвиновым,
лицо генерала мгновенно изменилось: опять появилось на
нем обычное игривое изящество, и рука в светло-лиловой перчатке высоко приподняла вылощенную шляпу.
Татьяна повернулась к Литвинову всем телом;
лицо ее
с отброшенными назад волосами приблизилось к
его лицу, и глаза ее, так долго на
него не глядевшие, так и впились в
его глаза
Ирина, вероятно, заметила что-то особенное в выражении
лица у Литвинова; она остановилась перед лавкой, в которой продавалось множество крошечных деревянных часов шварцвальдского изделия, подозвала
его к себе движением головы и, показывая
ему одни из этих часиков, прося
его полюбоваться миловидным циферблатом
с раскрашенной кукушкой наверху, промолвила не шепотом, а обыкновенным своим голосом, как бы продолжая начатую фразу, —
оно меньше привлекает внимание посторонних...
Его встретила Капитолина Марковна.
С первого взгляда на нее
он уже знал, что ей все было известно: глаза бедной девицы опухли от слез, и окаймленное взбитыми белыми локонами покрасневшее
лицо выражало испуг и тоску негодования, горя и безграничного изумления. Она устремилась было к Литвинову, но тут же остановилась и, закусив трепетавшие губы, глядела на
него так, как будто и умолить
его хотела, и убить, и увериться, что все это сон, безумие, невозможное дело, не правда ли?
Но едва лишь дверь за ней закрылась, как всякое выражение важности и строгости мгновенно исчезло
с лица Капитолины Марковны: она встала, на цыпочках подбежала к Литвинову и, вся сгорбившись и стараясь заглянутъ
ему в глаза, заговорила трепетным, слезливым шепотом.
С письмом в руке появилась Татьяна. Капитолина Марковна тотчас отскочила от Литвинова и, отвернув
лицо в сторону, низко нагнулась над столом, как бы рассматривая лежавшие на
нем счеты и бумаги.
"Ты мне даешь пить из золотой чаши, — воскликнул
он, — но яд в твоем питье, и грязью осквернены твои белые крылья… Прочь! Оставаться здесь
с тобою, после того как я… прогнал, прогнал мою невесту… бесчестное, бесчестное дело!"
Он стиснул горестно руки, и другое
лицо,
с печатью страданья на неподвижных чертах,
с безмолвным укором в прощальном взоре, возникло из глубины…
Литвинов до самой ночи не выходил из своей комнаты; ждал ли
он чего, бог ведает! Около семи часов вечера дама в черной мантилье,
с вуалем на
лице, два раза подходила к крыльцу
его гостиницы. Отойдя немного в сторону и поглядев куда-то вдаль, она вдруг сделала решительное движение рукой и в третий раз направилась к крыльцу…
Капитолина Марковна присоединяла свой поклон. Как дитя, обрадовался Литвинов; уже давно и ни от чего так весело не билось
его сердце. И легко
ему стало вдруг, и светло… Так точно, когда солнце встает и разгоняет темноту ночи, легкий ветерок бежит вместе
с солнечными лучами по
лицу воскреснувшей земли. Весь этот день Литвинов все посмеивался, даже когда обходил свое хозяйство и отдавал приказания.
Он тотчас стал снаряжаться в дорогу, а две недели спустя
он уже ехал к Татьяне.