— От нас, от нас, поверьте мне (он схватил ее за обе руки; Лиза побледнела и почти с испугом, но внимательно глядела на него), лишь бы мы не портили сами своей жизни. Для иных людей брак по любви может быть несчастьем; но не для вас, с вашим спокойным нравом, с вашей ясной душой! Умоляю вас, не выходите замуж без любви, по чувству долга, отреченья,
что ли… Это то же безверие, тот же расчет, — и еще худший. Поверьте мне — я имею право это говорить: я дорого заплатил за это право. И если ваш бог…
Неточные совпадения
— Леночка в саду тоже. Нет
ли чего новенького?
Марья Дмитриевна опять до того смешалась,
что даже выпрямилась и руки развела. Паншин пришел ей на помощь и вступил в разговор с Лаврецким. Марья Дмитриевна успокоилась, опустилась на спинку кресел и лишь изредка вставляла свое словечко; но при этом так жалостливо глядела на своего гостя, так значительно вздыхала и так уныло покачивала головой,
что тот, наконец, не вытерпел и довольно резко спросил ее: здорова
ли она?
Небось не спросил обо мне:
что, дескать, жива
ли тетка?
Предложение его было принято; генерал давным-давно, чуть
ли не накануне первого посещения Лаврецкого, спросил у Михалевича, сколько у него, Лаврецкого, душ; да и Варваре Павловне, которая во все время ухаживания молодого человека и даже в самое мгновение признания сохранила обычную безмятежность и ясность души, и Варваре Павловне хорошо было известно,
что жених ее богат; а Каллиопа Карловна подумала: «Meine Tochter macht eine schöne Partie», [Моя дочь делает прекрасную партию (нем.).] — и купила себе новый ток.
Трудно сказать, ясно
ли он сознавал, в
чем, собственно, состояло это дело, и бог знает, удалось
ли бы ему вернуться в Россию к зиме; пока он ехал с женою в Баден-Баден…
Он решительно не помнил, как ее звали, не помнил даже, видел
ли ее когда-нибудь; оказалось,
что ее звали Апраксеей; лет сорок тому назад та же Глафира Петровна сослала ее с барского двора и велела ей быть птичницей; впрочем, она говорила мало, словно из ума выжила, а глядела подобострастно.
— А знаете
ли, — начал Лаврецкий, — я много размышлял о нашем последнем разговоре с вами и пришел к тому заключению,
что вы чрезвычайно добры.
Потом он стал думать о Лизе, о том,
что вряд
ли она любит Паншина;
что встреться он с ней при других обстоятельствах, — бог знает,
что могло бы из этого выйти;
что она понимает Лемма, хотя у ней «своих» слов нет.
— Право, мне кажется, я не должна… А, впрочем, — прибавила Лиза и с улыбкой оборотилась к Лаврецкому, —
что за откровенность вполовину? Знаете
ли? Я получила сегодня письмо.
— Об одном только прошу я вас, — промолвил он, возвращаясь к Лизе, — не решайтесь тотчас, подождите, подумайте о том,
что я вам сказал. Если б даже вы не поверили мне, если б вы решились на брак по рассудку, — и в таком случае не за господина Паншина вам выходить: он не может быть вашим мужем… Не правда
ли, вы обещаетесь мне не спешить?
— Ступайте, — сказала она прежде,
чем он успел ответить, — мы вместе помолимся за упокой еедуши. — Потом она прибавила,
что не знает, как ей быть, не знает, имеет
ли она право заставлять Паншина долее ждать ее решения.
Когда она бывала
чем недовольна, она только молчала; и Лиза понимала это молчание; с быстрой прозорливостью ребенка она так же хорошо понимала, когда Агафья была недовольна другими — Марьей
ли Дмитриевной, самим
ли Калитиным.
— Я вам уже сказала, — промолвила она, нервически подергивая губами, —
что я на все буду согласна,
что бы вам ни угодно было сделать со мной; на этот раз остается мне спросить у вас: позволите
ли вы мне по крайней мере поблагодарить вас за ваше великодушие?
— Я знаю, я еще ничем не заслужила своего прощения; могу
ли я надеяться по крайней мере,
что со временем…
— За
что ты меня убила? За
что ты меня убила? — так начала свои жалобы огорченная вдова. — Кого тебе еще нужно?
Чем он тебе не муж? Камер-юнкер! не интересан! Он в Петербурге на любой фрейлине мог бы жениться. А я-то, я-то надеялась! И давно
ли ты к нему изменилась? Откуда-нибудь эта туча надута, не сама собой пришла. Уж не тот
ли фофан? Вот нашла советчика!
Марья Дмитриевна очень встревожилась, когда ей доложили о приезде Варвары Павловны Лаврецкой; она даже не знала, принять
ли ее: она боялась оскорбить Федора Иваныча. Наконец любопытство превозмогло. «
Что ж, — подумала она, — ведь она тоже родная, — и, усевшись в креслах, сказала лакею: — Проси!» Прошло несколько мгновений; дверь отворилась; Варвара Павловна быстро, чуть слышными шагами приблизилась к Марье Дмитриевне и, не давая ей встать с кресел, почти склонила перед ней колени.
Паншин учтиво, насколько позволяли ему воротнички, наклонил голову, объявил,
что «он был в этом заранее уверен», — завел речь чуть
ли не о самом Меттернихе.
Что ж? захотел
ли бы ты поменяться с ним?
— А потом,
что это у вас за ангелочек эта Адочка,
что за прелесть! Как она мила, какая умненькая; по-французски как говорит; и по-русски понимает — меня тетенькой назвала. И знаете
ли, этак чтобы дичиться, как все почти дети в ее годы дичатся, — совсем этого нет. На вас так похожа, Федор Иваныч,
что ужас. Глаза, брови… ну вы, как есть — вы. Я маленьких таких детей не очень люблю, признаться; но в вашу дочку просто влюбилась.
— Не сделал
ли я для вас,
что мог?