Неточные совпадения
Несмотря на то, что планы эти почти каждый день изменялись
и противоречили один другому, они были так увлекательны, что мы их заслушивались,
и Любочка, не смигивая, смотрела прямо на рот папа, чтобы не проронить ни одного
слова.
Он сшил себе модное платье — оливковый фрак, модные панталоны со штрипками
и длинную бекешу, которая очень шла к нему,
и часто от него прекрасно пахло духами, когда он ездил в гости,
и особенно к одной даме, про которую Мими не говорила иначе, как со вздохом
и с таким лицом, на котором так
и читаешь
слова: «Бедные сироты!
Эти два
слова были написаны так криво
и неровно, что я долго думал: не переписать ли?
и долго мучился, глядя на разорванное расписание
и это уродливое заглавие.
Но как только посреди общего молчания раздался выразительный, строгий голос монаха, читавшего молитву,
и особенно когда произнес к нам
слова...
Слова молитвы перед исповедью вспомнились мне
и не переставая звучали у меня в ушах.
Наконец Василий под самое честное, честное
слово, которому (я по лицу его видел) он не верил нисколько, но так, потому что любил меня
и помнил услугу, которую я ему оказал, заплатил за меня извозчику.
Молодой профессор тасовал билеты, как колоду карт, другой профессор, с звездой на фраке, смотрел на гимназиста, говорившего что-то очень скоро про Карла Великого, к каждому
слову прибавляя «наконец»,
и третий, старичок в очках, опустив голову, посмотрел на нас через очки
и указал на билеты.
Он пристально смотрел в билет
и не произнес ни одного
слова.
— Нет, это он так, давал мне свой посмотреть, господин профессор, — нашелся Иконин,
и опять
слово господин профессор было последнее
слово, которое он произнес на этом месте;
и опять, проходя назад мимо меня, он взглянул на профессоров, на меня, улыбнулся
и пожал плечами, с выражением, говорившим: «Ничего, брат!» (Я после узнал, что Иконин уже третий год являлся на вступительный экзамен.)
—
И что вам за охота курить, — сказал он, глядя на следы моего курения. — Это всё глупости
и напрасная трата денег. Я дал себе
слово не курить… Однако поедем скорей, еще надо заехать за Дубковым.
— Николенька! — отвечал он неторопливо, нервически поворачивая голову набок
и подмигивая. — Ежели я дал
слово ничего не скрывать от вас, то вы
и не имеете причин подозревать во мне скрытность. Нельзя всегда быть одинаково расположенным, а ежели что-нибудь меня расстроило, то я сам не могу себе дать отчета.
Слова: «Вы невежа, милостивый государь» (un mal élevé, monsieur) — так
и звучали у меня в ушах, все более
и более возмущая меня.
— Ах, как я рада вас видеть, милый Nisolas, — сказала она, вглядываясь мне в лицо с таким искренним выражением удовольствия, что в
словах «милый Nicolas» я заметил дружеский, а не покровительственный тон. Она, к удивлению моему, после поездки за границу была еще проще, милее
и родственнее в обращении, чем прежде. Я заметил два маленькие шрама около носу
и на брови, но чудесные глаза
и улыбка были совершенно верны с моими воспоминаниями
и блестели по-старому.
Я знал, что для того, чтобы встать
и уйти, я должен буду думать о том, куда поставить ногу, что сделать с головой, что с рукой; одним
словом, я чувствовал почти то же самое, что
и вчера, когда выпил полбутылки шампанского.
Когда я шел вверх по этой большой лестнице, мне показалось, что я сделался ужасно маленький (
и не в переносном, а в настоящем значении этого
слова).
Пройдя через несколько визитных испытаний, я обыкновенно приобретал самоуверенность
и теперь подъезжал было к князю с довольно спокойным духом, как вдруг мне вспомнились
слова княгини Корнаковой, что я наследник; кроме того, я увидел у крыльца два экипажа
и почувствовал прежнюю робость.
Ты предполагай, что они предполагают, что ты предполагаешь это… но, одним
словом, — прибавил он, чувствуя, что путается в своем рассуждении, — гораздо лучше вовсе
и не предполагать этого.
Мой друг был совершенно прав; только гораздо, гораздо позднее я из опыта жизни убедился в том, как вредно думать
и еще вреднее говорить многое, кажущееся очень благородным, но что должно навсегда быть спрятано от всех в сердце каждого человека, —
и в том, что благородные
слова редко сходятся с благородными делами.
Я успокоился
и вдруг совершенно переменил о ней мнение только тогда, когда она, сказав эти
слова, замолчала
и, открыв рот, тяжело вздохнула.
Должно быть, от полноты у нее была привычка после нескольких сказанных
слов глубоко вздыхать, открывая немного рот
и несколько закатывая свои большие голубые глаза.
Потом снова она довольно долго пристально смотрела на меня, видимо колеблясь: сказать или не сказать это задушевное дружеское
слово;
и я, заметив это сомнение, выражением лица умолял ее сказать мне все, но она сказала: «Нынче, говорят, в университете уже мало занимаются науками», —
и подозвала свою собачку Сюзетку.
Любовь их редко выражается
словами,
и если выражается, то не только не самодовольно, красиво, но стыдливо, неловко, потому что они всегда боятся, что любят недостаточно.
Княгиня
и Любовь Сергеевна сидели молча, вслушиваясь в каждое
слово, видимо, желая иногда принять участие в споре, но удерживаясь
и предоставляя говорить за себя, одна — Вареньке, другая — Дмитрию.
И она подаст мне руку, я пожму ее
и скажу: „Любовь моя не на
словах, а на деле“.
Когда им случалось обращаться к нему с каким-нибудь серьезным вопросом (чего они, впрочем, уже старались избегать), если они спрашивали его мнения про какой-нибудь роман или про его занятия в университете, он делал им гримасу
и молча уходил или отвечал какой-нибудь исковерканной французской фразой: ком си три жоли
и т. п., или, сделав серьезное, умышленно глупое лицо, говорил какое-нибудь
слово, не имеющее никакого смысла
и отношения с вопросом, произносил, вдруг сделав мутные глаза,
слова: булку, или поехали, или капусту, или что-нибудь в этом роде.
Например, у нас с Володей установились, бог знает как, следующие
слова с соответствующими понятиями: изюм означало тщеславное желание показать, что у меня есть деньги, шишка (причем надо было соединить пальцы
и сделать особенное ударение на оба ш) означало что-то свежее, здоровое, изящное, но не щегольское; существительное, употребленное во множественном числе, означало несправедливое пристрастие к этому предмету
и т. д.,
и т. д.
Нравились мне в этих романах
и хитрые мысли,
и пылкие чувства,
и волшебные события,
и цельные характеры: добрый, так уж совсем добрый; злой, так уж совсем злой, — именно так, как я воображал себе людей в первой молодости; нравилось очень, очень много
и то, что все это было по-французски
и что те благородные
слова, которые говорили благородные герои, я мог запомнить, упомянуть при случае в благородном деле.
Прежде всего я желал быть во всех своих делах
и поступках «noble» (я говорю noble, a не благородный, потому что французское
слово имеет другое значение, что поняли немцы, приняв
слово nobel
и не смешивая с ним понятия ehrlich), потом быть страстным
и, наконец, к чему у меня
и прежде была наклонность, быть как можно более comme il faut.
Петр Васильевич дал себе
и сдержал
слово — до тех пор, пока не уплатятся все долги, не носить другого платья, как отцовскую бекешу
и парусиновое пальто, которое он сшил себе,
и не ездить иначе, как в тележке, на крестьянских лошадях.
Ее комнатки
и садик были небольшие
и небогатые, но все это было устроено так аккуратно, чисто
и все носило такой общий характер той легонькой веселости, которую выражает хорошенький вальс или полька, что
слово игрушечка, употребляемое часто в похвалу гостями, чрезвычайно шло к садику
и комнаткам Анны Дмитриевны.
Свадьба должна была быть через две недели; но лекции наши начинались,
и мы с Володей в начале сентября поехали в Москву. Нехлюдовы тоже вернулись из деревни. Дмитрий (с которым мы, расставаясь, дали
слово писать друг другу
и, разумеется, не писали ни разу) тотчас же приехал ко мне,
и мы решили, что он меня на другой день повезет в первый раз в университет на лекции.
Но из всех этих лиц не много было мне знакомых, да
и с теми знакомство ограничивалось кивком головы
и словами: «Здравствуйте, Иртеньев!» Вокруг же меня жали друг другу руки, толкались,
слова дружбы, улыбки, приязни, шуточки сыпались со всех сторон.
Всякое
слово, которое я слышал из их разговора, не только казалось мне бессмысленно, но неправильно, просто не по-французски (ce n’est pas Français, говорил я себе мысленно), а позы, речи
и поступки Семенова, Иленьки
и других казались мне неблагородны, непорядочны, не comme il faut.
Я хотел, чтобы лекция от начала до конца была такая умная, чтобы из нее нельзя было выкинуть
и нельзя было к ней прибавить ни одного
слова.
Кажется, что Оперов пробормотал что-то, кажется даже, что он пробормотал: «А ты глупый мальчишка», — но я решительно не слыхал этого. Да
и какая бы была польза, ежели бы я это слышал? браниться, как manants [мужичье (фр.).] какие-нибудь, больше ничего? (Я очень любил это
слово manant,
и оно мне было ответом
и разрешением многих запутанных отношений.) Может быть, я бы сказал еще что-нибудь, но в это время хлопнула дверь,
и профессор в синем фраке, расшаркиваясь, торопливо прошел на кафедру.
Я говорил что-то про высшее общество, про пустоту людей
и женщин
и, наконец, так заврался, что остановился на половине
слова какой-то фразы, которую не было никакой возможности кончить.
Некоторые люди были несправедливы к Авдотье Васильевне; ее любовь к папа, страстная, преданная любовь самоотвержения, была видна в каждом
слове, взгляде
и движении.
Это чувство возбуждали во мне их ноги
и грязные руки с обгрызенными ногтями,
и один отпущенный на пятом пальце длинный ноготь у Оперова,
и розовые рубашки,
и нагрудники,
и ругательства, которые они ласкательно обращали друг к другу,
и грязная комната,
и привычка Зухина беспрестанно немножко сморкаться, прижав одну ноздрю пальцем,
и в особенности их манера говорить, употреблять
и интонировать некоторые
слова.
Например, они употребляли
слова: глупец, вместо дурак, словно вместо точно, великолепно вместо прекрасно, движучи
и т. п., что мне казалось книжно
и отвратительно непорядочно.
Но еще более возбуждали во мне эту комильфотную ненависть интонации, которые они делали на некоторые русские
и в особенности иностранные
слова: они говорили машина вместо машина, деятельность вместо деятельность, нарочно вместо нарочно, в камине вместо в камине, Шекспир вместо Шекспир,
и т. д.,
и т. д.
С каждым днем я больше
и больше извинял непорядочность этого кружка, втягиваясь в их быт
и находя в нем много поэтического. Только одно честное
слово, данное мною Дмитрию, не ездить никуда кутить с ними, удержало меня от желания разделять их удовольствия.
Одним
словом, все, чем я хотел похвастаться перед ними, исключая выговора французского
и немецкого языков, они знали лучше меня
и нисколько не гордились этим.
Подлец, свинья, употребляемые ими в ласкательном смысле, только коробили меня
и мне подавали повод к внутреннему подсмеиванию, но эти
слова не оскорбляли их
и не мешали им быть между собой на самой искренней дружеской ноге.