Неточные совпадения
Мне кажется, что, если бы чулан
был версты за две и рама весила бы вдвое больше, я
был бы очень доволен. Мне хотелось измучиться, оказывая эту услугу Николаю. Когда я вернулся в
комнату, кирпичики и соляные пирамидки
были уже переложены на подоконник и Николай крылышком сметал песок и сонных мух в растворенное окно. Свежий пахучий воздух уже проник в
комнату и наполнял ее. Из окна слышался городской шум и чиликанье воробьев в палисаднике.
Все предметы
были освещены ярко,
комната повеселела, легкий весенний ветерок шевелил листы моей «Алгебры» и волоса на голове Николая. Я подошел к окну, сел на него, перегнулся в палисадник и задумался.
У меня
будет особенная
комната (верно, St.-Jérôme’ова) и я
буду сам убирать ее и держать в удивительной чистоте; человека же ничего для себя не
буду заставлять делать.
Когда я пришел обедать, я застал в столовой только Мими, Катеньку, Любочку и St.-Jérôme’а; папа не
был дома, а Володя готовился к экзамену с товарищами в своей
комнате и потребовал обед к себе.
На экзамен математики я пришел раньше обыкновенного. Я знал предмет порядочно, но
было два вопроса из алгебры, которые я как-то утаил от учителя и которые мне
были совершенно неизвестны. Это
были, как теперь помню: теории сочетаний и бином Ньютона. Я сел на заднюю лавку и просматривал два незнакомые вопроса; но непривычка заниматься в шумной
комнате и недостаточность времени, которую я предчувствовал, мешали мне вникнуть в то, что я читал.
Потом, как мне ни совестно
было показывать слишком большую радость, я не удержался, пошел в конюшню и каретный сарай, посмотрел Красавчика, Кузьму и дрожки, потом снова вернулся и стал ходить по
комнатам, поглядывая в зеркала и рассчитывая деньги в кармане и все так же счастливо улыбаясь.
Я хотел уже перестать и только посмотреться с трубкой в зеркало, как, к удивлению моему, зашатался на ногах;
комната дошла кругом, и, взглянув в зеркало, к которому я с трудом подошел, я увидел, что лицо мое
было бледно, как полотно.
Как только Дмитрий вошел ко мне в
комнату, по его лицу, походке и по свойственному ему жесту во время дурного расположения духа, подмигивая глазом, гримасливо подергивать головой набок, как будто для того, чтобы поправить галстук, я понял, что он находился в своем холодно упрямом расположении духа, которое на него находило, когда он
был недоволен собой, и которое всегда производило охлаждающее действие на мое к нему чувство.
— Не то что не пущу, — продолжал Дмитрий, вставая с места и начиная ходить по
комнате, не глядя на меня, — а не советую ему и не желаю, чтоб он ехал. Он не ребенок теперь, и ежели хочет, то может один, без вас ехать. А тебе это должно
быть стыдно, Дубков; что ты делаешь нехорошо, так хочешь, чтоб и другие то же делали.
Он чрезвычайно развеселился, потребовал еще бутылку шампанского (что
было против его правил), зазвал в нашу
комнату какого-то незнакомого господина и стал
поить его,
пел Gaudeamus igitur, просил, чтоб все вторили ему, и предлагал ехать в Сокольники кататься, на что Дубков заметил, что это слишком чувствительно.
В большой
комнате сидел за маленьким столом невысокий плотный штатский господин с рыжими усами и
ел что-то.
К счастию, г. Колпикова уже не
было, один лакей
был в большой
комнате и убирал стол.
Я хотел
было сообщить лакею о случившемся и объяснить ему, что я нисколько не виноват, но почему-то раздумал и в самом мрачном расположении духа снова вернулся в нашу
комнату.
Проснувшись на другой день, первою мыслию моею
было приключение с Колпиковым, опять я помычал, побегал по
комнате, но делать
было нечего; притом нынче
был последний день, который я проводил в Москве, и надо
было сделать, по приказанию папа, визиты, которые он мне сам написал на бумажке.
Я довольно долго оставался один в этой темной
комнате, в которой, кроме входа и коридора,
была еще одна запертая дверь, и отчасти удивлялся этому мрачному характеру дома, отчасти полагал, что это так должно
быть у людей, которые
были за границей. Минут через пять дверь в залу отперлась изнутри посредством того же мальчика и он провел меня в опрятную, но небогатую гостиную, в которую вслед за мною вошла Сонечка.
Парадные
комнаты, через которые мы прошли,
были чрезвычайно велики, высоки и, кажется, роскошно убраны, что-то
было там мраморное, и золотое, и обвернутое кисеей, и зеркальное.
Комната не протоплена, не убрана; суп, который один вам можно
есть, не заказан повару, за лекарством не послано; но, изнуренная от ночного бдения, любящая жена ваша все с таким же выражением соболезнования смотрит на вас, ходит на цыпочках и шепотом отдает слугам непривычные и неясные приказания.
Вы хотите читать — любящая жена с вздохом говорит вам, что она знает, что вы ее не послушаетесь,
будете сердиться на нее, но она уж привыкла к этому, — вам лучше не читать; вы хотите пройтись по
комнате — вам этого тоже лучше не делать; вы хотите поговорить с приехавшим приятелем — вам лучше не говорить.
Любовь Сергеевна восхищалась тоже, спрашивала, между прочим: «Чем эта береза держится? долго ли она простоит?» — и беспрестанно поглядывала на свою Сюзетку, которая, махая пушистым хвостом, взад и вперед бегала на своих кривых ножках по мостику с таким хлопотливым выражением, как будто ей в первый раз в жизни довелось
быть не в
комнате.
«Как жалко, что Варенька не хорошенькая и вообще не Сонечка, — мечтал я, оставшись один в
комнате, — как бы хорошо
было, выйдя из университета, приехать к ним и предложить ей руку.
Мне невольно представился вопрос: как могли мы, я и дом,
быть так долго друг без друга? — и, торопясь куда-то, я побежал смотреть, всё те же ли другие
комнаты?
Мы пришли в нашу детскую спальню: все детские ужасы снова те же таились во мраке углов и дверей; прошли гостиную — та же тихая, нежная материнская любовь
была разлита по всем предметам, стоявшим в
комнате; прошли залу — шумливое, беспечное детское веселье, казалось, остановилось в этой
комнате и ждало только того, чтобы снова оживили его.
И мы так долго разговаривали, не одеваясь, что солнце уже начинало уходить из окон диванной, и Яков (который все точно так же
был стар, все так же вертел пальцами за спиной и говорил опять-таки) пришел в нашу
комнату и доложил папа, что колясочка готова.
— Ах, я и забыл
было, — сказал папа с досадливым подергиваньем и покашливаньем, — я к Епифановым обещал ехать нынче. Помнишь Епифанову, la belle Flamande? еще езжала к вашей maman. Они славные люди. — И папа, как мне показалось, застенчиво подергивая плечом, вышел из
комнаты.
Гостиная
была все та же, светлая, высокая
комната с желтеньким английским роялем и с большими открытыми окнами, в которые весело смотрели зеленые деревья и желтые, красноватые дорожки сада.
Главным из этих признаков, кроме убранства
комнаты, печатки, почерка, экипажа,
были ноги.
А
комнату, письменный стол, экипаж — все это я никак не умел устроить так, чтобы
было comme il faut, хотя усиливался, несмотря на отвращение к практическим делам, заниматься этим.
Он ни на шаг не отходил от Авдотьи Васильевны, когда она
была в
комнате, беспрестанно говорил ей такие сладенькие комплименты, что мне совестно
было за него, или молча, глядя на нее, как-то страстно и самодовольно подергивал плечом и покашливал, и иногда, улыбаясь, говорил с ней даже шепотом; но все это делал с тем выражением, так, шутя, которое в самых серьезных вещах
было ему свойственно.
Накануне этого официального извещения все в доме уже знали и различно судили об этом обстоятельстве. Мими не выходила целый день из своей
комнаты и плакала. Катенька сидела с ней и вышла только к обеду, с каким-то оскорбленным выражением лица, явно заимствованным от своей матери; Любочка, напротив,
была очень весела и говорила за обедом, что она знает отличный секрет, который, однако, она никому не расскажет.
Он стоял в гостиной, опершись рукой о фортепьяно, и нетерпеливо и вместе с тем торжественно смотрел в мою сторону. На лице его уже не
было того выражения молодости и счастия, которое я замечал на нем все это время. Он
был печален. Володя с трубкой в руке ходил по
комнате. Я подошел к отцу и поздоровался с ним.
Слезы у него
были на глазах, когда он сказал это, и рука, которую он протянул Володе, бывшему в это время в другом конце
комнаты, я заметил, немного дрожала.
Володя притворился, что уронил трубку, и, нагнувшись, потихоньку вытер глаза кулаком и, стараясь
быть незамеченным, вышел из
комнаты.
Вспомнив, как Володя целовал прошлого года кошелек своей барышни, я попробовал сделать то же, и действительно, когда я один вечером в своей
комнате стал мечтать, глядя на цветок, и прикладывать его к губам, я почувствовал некоторое приятно-слезливое расположение и снова
был влюблен или так предполагал в продолжение нескольких дней.
Громкий тенор дерптского студента уже не
был одиноким, потому что во всех углах
комнаты заговорило и засмеялось.
Я привык к лицам этого семейства, к различным их настроениям, сделал себе уже ясное понятие о их взаимных отношениях, привык к
комнатам и мебели и, когда гостей не
было, чувствовал себя совершенно свободным, исключая тех случаев, когда оставался один в
комнате с Варенькой.
Я находил большое удовольствие говорить при ней, слушать ее пение и вообще знать о ее присутствии в той же
комнате, в которой
был я; но мысль о том, какие
будут впоследствии мои отношения с Варенькой, и мечты о самопожертвовании для своего друга, ежели он влюбится в мою сестру, уже редко приходили мне в голову.
Проводив его, Дмитрий вернулся и, слегка самодовольно улыбаясь и потирая руки, — должно
быть, и тому, что он таки выдержал характер, и тому, что избавился наконец от скуки, — стал ходить по
комнате, изредка взглядывая на меня. Он
был мне еще противнее. «Как он смеет ходить и улыбаться?» — думал я.
Спор уже переходил в ссору, когда вдруг Дмитрий замолчал и ушел от меня в другую
комнату. Я пошел
было за ним, продолжая говорить, но он не отвечал мне. Я знал, что в графе его пороков
была вспыльчивость, и он теперь преодолевал себя. Я проклинал все его расписания.
Семенов перед самыми экзаменами кончил свое кутежное поприще самым энергическим и оригинальным образом, чему я
был свидетелем благодаря своему знакомству с Зухиным. Вот как это
было. Раз вечером, только что мы сошлись к Зухину, и Оперов, приникнув головой к тетрадкам и поставив около себя, кроме сальной свечи в подсвечнике, сальную свечу в бутылке, начал читать своим тоненьким голоском свои мелко исписанные тетрадки физики, как в
комнату вошла хозяйка и объявила Зухину, что к нему пришел кто-то с запиской.