Неточные совпадения
Те добродетельные мысли, которые мы в беседах перебирали с обожаемым другом моим Дмитрием, чудесным Митей, как я сам с собою шепотом иногда называл его, еще нравились только моему уму, а не чувству. Но пришло время, когда эти мысли с такой свежей силой морального открытия пришли мне в голову, что я испугался,
подумав о том, сколько времени я потерял даром, и тотчас же, в ту же секунду захотел прилагать эти мысли к жизни, с твердым намерением никогда уже не изменять им.
Но толчки экипажа, пестрота предметов, мелькавших перед глазами, скоро разогнали это чувство; и я уже
думал о том, как теперь духовник, верно,
думает, что такой прекрасной души молодого человека, как я, он никогда не встречал в жизни, да и не встретит, что даже и не бывает подобных.
Я потерял всякое честолюбие (уже нельзя было и
думать о том, чтоб быть третьим), и остальные экзамены я спустил без всякого старания и даже волнения.
Я
думал уже только
о мундире, трехугольной шляпе, собственных дрожках, собственной комнате и, главное,
о собственной свободе.
У Володи была большая красивая рука; отдел большого пальца и выгиб остальных, когда он держал карты, были так похожи на руку папа, что мне даже одно время казалось, что Володя нарочно так держит руки, чтоб быть похожим на большого; но, взглянув на его лицо, сейчас видно было, что он ни
о чем не
думает, кроме игры.
Дорогой к ним я живо вспоминал
о прежней Сонечке и
думал о том, какою теперь ее встречу.
В то время как она говорила, я успел
подумать о том положении, в котором я находился в настоящую минуту, и решил сам с собою, что в настоящую минуту я был влюблен.
Во время рассказа Валахиной
о потере мужа я еще раз вспомнил
о том, что я влюблен, и
подумал еще, что, вероятно, и мать уже догадалась об этом, и на меня снова нашел припадок застенчивости, такой сильной, что я чувствовал себя не в состоянии пошевелиться ни одним членом естественно.
Я знал, что для того, чтобы встать и уйти, я должен буду
думать о том, куда поставить ногу, что сделать с головой, что с рукой; одним словом, я чувствовал почти то же самое, что и вчера, когда выпил полбутылки шампанского.
Мне еще тяжелей стало
думать о предстоящем необходимом визите. Но прежде, чем к князю, по дороге надо было заехать к Ивиным. Они жили на Тверской, в огромном красивом доме. Не без боязни вошел я на парадное крыльцо, у которого стоял швейцар с булавой.
«Уйти же теперь неловко, — как будто я бегу от ее слез», — продолжал
думать я. Я повернулся на стуле, чтоб хоть напомнить ей
о моем присутствии.
Знаешь, я
думаю, гораздо бы лучше прямо объясниться с князем, — говорил я, — сказать ему, что я его уважаю как человека, но
о наследстве его не
думаю и прошу его, чтобы он мне ничего не оставлял, и что только в этом случае я буду ездить к нему.
Или тебе не должно вовсе предполагать, чтоб
о тебе могли
думать так же, как об этой вашей княжне какой-то, или ежели уж ты предполагаешь это, то предполагай дальше, то есть что ты знаешь, что
о тебе могут
думать, но что мысли эти так далеки от тебя, что ты их презираешь и на основании их ничего не будешь делать.
— Ну, и как же ты
думаешь? то есть как, когда ты воображаешь, что выйдет… или вы с нею говорите
о том, что будет и чем кончится ваша любовь или дружба? — спросил я, желая отвлечь его от неприятного воспоминания.
«Что ж в самом деле, —
подумал я, успокаивая себя, — это ничего, мы большие, два друга, едем в фаэтоне и рассуждаем
о нашей будущей жизни. Всякому даже приятно бы было теперь со стороны послушать и посмотреть на нас».
Глядя на немного сутуловатую спину Дмитрия и его подошвы, которые как-то покорно выставлялись передо мной, когда он клал земные поклоны, я еще сильнее любил Дмитрия, чем прежде, и
думал все
о том...
— Да, — отвечал я, хотя и
думал о другом, но мне показалось, что действительно я об этом
думал, — да, это очень нехорошо, я даже и не ожидал от тебя этого, — сказал я, чувствуя в эту минуту особенное удовольствие в том, что я говорил ему ты. — Ну, что зубы твои? — прибавил я.
— Еще бы! и очень может, — сказал я, улыбаясь и
думая в это время
о том, что было бы еще лучше, ежели бы я женился на его сестре.
— Ты заметил, верно, что я нынче опять был в гадком духе и нехорошо спорил с Варей. Мне потом ужасно неприятно было, особенно потому, что это было при тебе. Хоть она
о многом
думает не так, как следует, но она славная девочка, очень хорошая, вот ты ее покороче узнаешь.
И я стал
думать об ней так, как думается дорогой, — несвязно, но живо, и додумался до того, что, приехав в деревню, два дня почему-то считал необходимым казаться грустным и задумчивым перед всеми домашними и особенно перед Катенькой, которую считал большим знатоком в делах этого рода и которой я намекнул кое-что
о состоянии, в котором находилось мое сердце.
Володя имел такой странный взгляд на девочек, что его могло занимать: сыты ли они, выспались ли, прилично ли одеты, не делают ли ошибок по-французски, за которые бы ему было стыдно перед посторонними, — но он не допускал мысли, чтобы они могли
думать или чувствовать что-нибудь человеческое, и еще меньше допускал возможность рассуждать с ними
о чем-нибудь.
Толкуя с Яковом
о делах и вспомнив
о бесконечной тяжбе с Епифановым и
о красавице Авдотье Васильевне, которую он давно не видел, я воображаю, как он сказал Якову: «Знаешь, Яков Харлампыч, чем нам возиться с этой тяжбой, я
думаю просто уступить им эту проклятую землю, а? как ты
думаешь?..»
— Ничего нет отличного в твоем секрете, — сказал ей Володя, не разделяя ее удовольствия, — коли бы ты могла
думать о чем-нибудь серьезно, ты бы поняла, что это, напротив, очень худо.
— Ну, друзья мои, — сказал он решительно, поднимая голову и тем особенным быстрым тоном, которым говорятся вещи, очевидно, неприятные, но
о которых судить уже поздно, — вы знаете, я
думаю, что я женюсь на Авдотье Васильевне.
Не помню, как и что следовало одно за другим, но помню, что в этот вечер я ужасно любил дерптского студента и Фроста, учил наизусть немецкую песню и обоих их целовал в сладкие губы; помню тоже, что в этот вечер я ненавидел дерптского студента и хотел пустить в него стулом, но удержался; помню, что, кроме того чувства неповиновения всех членов, которое я испытал и в день обеда у Яра, у меня в этот вечер так болела и кружилась голова, что я ужасно боялся умереть сию же минуту; помню тоже, что мы зачем-то все сели на пол, махали руками, подражая движению веслами, пели «Вниз по матушке по Волге» и что я в это время
думал о том, что этого вовсе не нужно было делать; помню еще, что я, лежа на полу, цепляясь нога за ногу, боролся по-цыгански, кому-то свихнул шею и
подумал, что этого не случилось бы, ежели бы он не был пьян; помню еще, что ужинали и пили что-то другое, что я выходил на двор освежиться, и моей голове было холодно, и что, уезжая, я заметил, что было ужасно темно, что подножка пролетки сделалась покатая и скользкая и за Кузьму нельзя было держаться, потому что он сделался слаб и качался, как тряпка; но помню главное: что в продолжение всего этого вечера я беспрестанно чувствовал, что я очень глупо делаю, притворяясь, будто бы мне очень весело, будто бы я люблю очень много пить и будто бы я и не
думал быть пьяным, и беспрестанно чувствовал, что и другие очень глупо делают, притворяясь в том же.