Неточные совпадения
Представим себе
человека, которого единственным средством к жизни
была бы мельница.
Человек этот — сын и внук мельника и по преданию твердо знает, как надо во всех частях ее обращаться
с мельницей, чтобы она хорошо молола.
Человек этот, не зная механики, прилаживал, как умел, все части мельницы так, чтобы размол
был спорый, хороший, и
человек жил и кормился.
Люди с таким ложным взглядом на свою науку никак не хотят признать того, что их исследованиям подлежат только некоторые стороны жизни, но утверждают, что вся жизнь со всеми ее явлениями
будет исследована ими путем внешнего опыта.
Но мало и этого: начиная испытывать ослабление сил и болезни, и глядя на болезни и старость, смерть других
людей, он замечает еще и то, что и самое его существование, в котором одном он чувствует настоящую, полную жизнь, каждым часом, каждым движением приближается к ослаблению, старости, смерти; что жизнь его, кроме того, что она подвержена тысячам случайностей уничтожения от других борющихся
с ним существ и всё увеличивающимся страданиям, по самому свойству своему
есть только не перестающее приближение к смерти, к тому состоянию, в котором вместе
с жизнью личности наверное уничтожится всякая возможность какого бы то ни
было блага личности.
И это так очевидно и так ясно, что всякий мыслящий
человек, и молодой и старый, и образованный и необразованный, всякий видит это. Рассуждение это так просто и естественно, что оно представляется всякому
человеку разумному и
с древнейших времен
было известно человечеству.
С древнейших времен сказал себе это
человек, и это внутреннее противоречие жизни
человека с необычайной силой и ясностью
было выражено и Индийскими, и Китайскими, и Египетскими, и Греческими, и Еврейскими мудрецами, и
с древнейших времен разум
человека был направлен на познание такого блага
человека, которое не уничтожалось бы борьбой существ между собою, страданиями и смертью.
Так, невидавший никогда собрания
человек, увидав теснящуюся, шумящую, оживленную толпу у входа, и решив, что это и
есть самое собрание, потолкавшись у дверей, уходит домой
с помятыми боками и
с полной уверенностью, что он
был в собрании.
Вся сложная, кипучая деятельность
людей с их торговлей, войнами, путями сообщения, наукой, искусствами
есть большей частью только давка обезумевшей толпы у дверей жизни.
Только редкий
человек, не имеющий сношений
с людьми других образов жизни, и только
человек, постоянно занятый напряженной борьбой
с природой для поддержания своего телесного существования, может верить в то, что исполнение тех бессмысленных дел, которые он называет своим долгом, может
быть свойственным ему долгом его жизни.
Воспитавшись и выросши в ложных учениях нашего мира, утвердивших его в уверенности, что жизнь его
есть не что иное, как его личное существование, начавшееся
с его рождением,
человеку кажется, что он жил, когда
был младенцем, ребенком; потом ему кажется, что он не переставая жил,
будучи юношей и возмужалым
человеком.
Человек хочет определять свою жизнь временем, как он определяет видимое им существование вне себя, и вдруг в нем пробуждается жизнь, не совпадающая
с временем его плотского рождения, и он не хочет верить тому, что то, что не определяется временем, может
быть жизнью. Но сколько бы ни искал
человек во времени той точки,
с которой бы он мог считать начало своей разумной жизни, он никогда не найдет ее.
Спрашивая себя о происхождении своего разумного сознания,
человек никогда не представляет себе, чтобы он, как разумное существо,
был сын своего отца, матери и внук своих дедов и бабок, родившихся в таком-то году, а он сознает себя всегда не то, что сыном, но слитым в одно
с сознанием самых чуждых ему по времени и месту разумных существ, живших иногда за тысячи лет и на другом конце света.
Но для
человека, как разумного существа, отрицание возможности личного блага и жизни
есть неизбежное последствие условий личной жизни и свойства разумного сознания, соединенного
с нею.
Если мы вне себя видим
людей с непробудившимся сознанием, полагающих свою жизнь в благе личности, то это не доказывает того, чтобы
человеку было несвойственно жить разумною жизнью.
Пробуждение
человека к его истинной, свойственной ему жизни происходит в нашем мире
с таким болезненным напряжением только от того, что ложное учение мира старается убедить
людей в том, что призрак жизни
есть сама жизнь и что проявление истинной жизни
есть нарушение ее.
С людьми в нашем мире, вступающими в истинную жизнь, случается нечто подобное тому, что бы
было с девушкой, от которой
были бы скрыты свойства женщины. Почувствовав признаки половой зрелости, такая девушка приняла бы то состояние, которое призывает ее к будущей семейной жизни,
с обязанностями и радостями матери, за болезненное и неестественное состояние, которое привело бы ее в отчаяние. Подобное же отчаяние испытывают
люди нашего мира при первых признаках пробуждения к истинной человеческой жизни.
Точно так же и в
человеке с проснувшимся разумным сознанием нет никакого противоречия, а
есть только рождение нового существа, нового отношения разумного сознания к животному.
Человеку полезно изучать и материал и орудие своей работы. Чем лучше он познает их, тем лучше он
будет в состоянии работать. Изучение этих включенных в его жизнь видов существования — своего животного и вещества, составляющего животное, показывает
человеку, как бы в отражении, общий закон всего существующего — подчинение закону разума и тем утверждает его в необходимости подчинения своего животного своему закону, но не может и не должен
человек смешивать материал и орудие своей работы
с самой своей работой.
Человек начинает жить истинной жизнью, т. е. поднимается на некоторую высоту над жизнью животной, и
с этой высоты видит призрачность своего животного существования, неизбежно кончающегося смертью, видит, что существование его в плоскости обрывается со всех сторон пропастями, и, не признавая, что этот подъем в высоту и
есть сама жизнь, ужасается перед тем, что он увидал
с высоты.
В том и другом случае заблуждение происходит от смешения личности, индивидуальности, как называет наука,
с разумным сознанием. Разумное сознание включает в себя личность. Личность же не включает в себя разумное сознание. Личность
есть свойство животного и
человека, как животного. Разумное сознание
есть свойство одного
человека.
Для животного, не имеющего разумного сознания, показывающего ему бедственность и конечность его существования, благо личности и вытекающее из него продолжение рода личности
есть высшая цель жизни. Для
человека же личность
есть только та ступень существования,
с которой открывается ему истинное благо его жизни, не совпадающее
с благом его личности.
Человек с проснувшимся (только проснувшимся), но не подчинившим еще себе животную личность разумным сознанием, если он не убивает себя, то живет только для того, чтобы осуществить это невозможное благо: живет и действует
человек только для того, чтобы благо
было ему одному, чтобы все
люди и даже все существа жили и действовали только для того, чтобы ему одному
было хорошо, чтобы ему
было наслаждение, для него не
было страданий и не
было смерти.
Люди делали и делают всё, что могут, для этой цели и вместе
с тем видят, что они делают невозможное. «Жизнь моя
есть стремление к благу», говорит себе
человек. «Благо возможно для меня только, когда все
будут любить меня больше, чем самих себя, а все существа любят только себя, — стало-быть всё, что я делаю для того, чтобы их заставить любить меня, бесполезно. Бесполезно, а другого ничего я делать не могу».
Проходят века:
люди узнают расстояние от светил, определяют их вес, узнают состав солнца и звезд, а вопрос о том, как согласить требования личного блага
с жизнью мира, исключающего возможность этого блага, остается для большинства
людей таким же нерешенным вопросом, каким он
был для
людей за 5000 лет назад.
Он не может не видеть и того, что, при допущении такого же понимания жизни и в других
людях и существах, жизнь всего мира, вместо прежде представлявшихся безумия и жестокости, становится тем высшим разумным благом, которого только может желать
человек, — вместо прежней бессмысленности и бесцельности, получает для него разумный смысл: целью жизни мира представляется такому
человеку бесконечное просветление и единение существ мира, к которому идет жизнь и в котором сначала
люди, а потом и все существа, более и более подчиняясь закону разума,
будут понимать (то, что дано понимать теперь одному
человеку), что благо жизни достигается не стремлением каждого существа к своему личному благу, а стремлением, согласно
с законом разума, каждого существа к благу всех других.
То, что называют потребностями, т. е. условия животного существования
человека, можно сравнить
с бесчисленными способными раздуваться, шариками, из которых бы
было составлено какое-нибудь тело.
Все
люди с самых первых детских лет знают, что, кроме блага животной личности,
есть еще одно, лучшее благо жизни, которое не только независимо от удовлетворения похотей животной личности, но, напротив, бывает тем больше, чем больше отречение от блага животной личности.
Животная личность
человека требует блага, разумное сознание показывает
человеку бедственность всех борющихся между собою существ, показывает ему, что блага для его животной личности
быть не может, показывает ему, что единственное благо, возможное ему,
было бы такое, при котором не
было бы ни борьбы
с другими существами, ни прекращения блага, пресыщения им, не
было бы предвидения и ужаса смерти.
Слова эти точно выражают смутное сознание
людей, что в любви — спасение от бедствий жизни и единственное нечто, похожее на истинное благо, и вместе
с тем признание в том, что для
людей, не понимающих жизни, любовь не может
быть якорем спасения.
То же и
с любовью: если бы
люди были животныя без разума, то они любили бы тех, кого любят: своих волчат, свое стадо, и не знали бы, что они любят своих волчат и свое стадо, и не знали бы того, что другие волки любят своих волчат и другие стада своих товарищей по стаду, и любовь их
была бы — та любовь и та жизнь, которая возможна на той степени сознания, на которой они находятся.
Если бы
люди с ложным представлением о жизни могли рассуждать спокойно и мыслили бы правильно на основании того представления, которое они имеют о жизни, они бы должны
были придти к заключению, что в том, что в плотском существовании моем произойдет та перемена, которая, я вижу, не переставая происходит во всех существах и которую я называю смертью, нет ничего ни неприятного, ни страшного.
Нам кажется сначала, что
с этого отношения нашего к миру и начинается наша жизнь, но наблюдения над собой и над другими
людьми показывают нам, что это отношение к миру, степень любви каждого из нас, не начались
с этой жизнью, а внесены нами в жизнь из скрытого от нас нашим плотским рождением прошедшего; кроме того, мы видим, что всё течение нашей жизни здесь
есть ничто иное, как неперестающее увеличение, усиление нашей любви, которое никогда не прекращается, но только скрывается от наших глаз плотской смертью.
Еще понятны смерти Паскаля, Гоголя; но — Шенье, Лермонтов и тысяча других
людей с только-что, как нам кажется, начавшейся внутренней работой, которая так хорошо, нам кажется, могла
быть доделана здесь?
Но
человек, занятый только залечиванием своих ног, когда ему их оторвали на поле сражения, на котором он отрывал ноги другим, или занятый только тем, чтобы провести наилучшим образом свое время в одиночной синей тюрьме, после того как он сам прямо или косвенно засадил туда
людей, или
человек, только заботящийся о том, чтобы отбиться и убежать от волков, разрывающих его, после того как он сам зарезал тысячи живых существ и съел; —
человек не может находить, что всё это, случающееся
с ним,
есть то самое, что должно
быть.
Я не могу признать значения своей жизни в иллюстрации недосмотров других
людей; жизнь моя
есть моя жизнь,
с моим стремлением к благу, а не иллюстрация для других жизней.
Если не разум
человека, то мучительность страдания волей-неволей заставляют его признать то, что жизнь его не умещается в его личности, что личность его
есть только видимая часть всей его жизни, что внешняя, видимая им из его личности связь причины и действия, не совпадает
с той внутренней связью причины и действия, которая всегда известна
человеку из его разумного сознания.
Я знаю, что пришел в эту жизнь
с известным знанием истины, и что чем больше
было во мне заблуждений, тем больше
было страданий моих и других
людей, чем больше я освобождался от заблуждений, тем меньше
было страданий моих и других
людей и тем большего я достигал блага.
С одной стороны, становится всё более и более ясным, что жизнь личности
с ее приманками не может дать блага,
с другой стороны то, что уплата всякого долга, предписываемого
людьми,
есть только обман, лишающий
человека возможности уплаты по единственному долгу
человека — тому разумному и благому началу, от которого он исходит.