Неточные совпадения
— Сейчас. A propos, — прибавила она, опять успокоиваясь, — нынче у меня два очень интересные
человека, le vicomte de Mortemart, il est allié aux Montmorency par les Rohans, [Кстати, — виконт Мортемар, он в родстве
с Монморанси чрез Роганов,] одна из лучших фамилий Франции. Это один из хороших эмигрантов, из настоящих. И потом l’abbé Morіo: [аббат Морио:] вы знаете этот глубокий ум? Он
был принят государем. Вы знаете?
Старикам и скучающим, мрачным молодым
людям казалось, что они сами делаются похожи на нее,
побыв и поговорив несколько времени
с ней.
Виконт
был миловидный,
с мягкими чертами и приемами, молодой
человек, очевидно считавший себя знаменитостью, но, по благовоспитанности, скромно предоставлявший пользоваться собой тому обществу, в котором он находился.
— Le vicomte a été personnellement connu de monseigneur, [Виконт
был лично знаком
с герцогом,] — шепнула Анна Павловна одному. — Le vicomte est un parfait conteur, [Виконт удивительный мастер рассказывать,] — проговорила она другому. —
Сomme on voit l’homme de la bonne compagnie, [Как сейчас виден
человек хорошего общества,] — сказала она третьему; и виконт
был подан обществу в самом изящном и выгодном для него свете, как ростбиф на горячем блюде, посыпанный зеленью.
Князь Болконский
был небольшого роста, весьма красивый молодой
человек с определенными и сухими чертами.
— Ежели еще год Бонапарте останется на престоле Франции, — продолжал виконт начатый разговор,
с видом
человека не слушающего других, но в деле, лучше всех ему известном, следящего только за ходом своих мыслей, — то дела пойдут слишком далеко. Интригой, насилием, изгнаниями, казнями, общество, я разумею хорошее общество, французское, навсегда
будет уничтожено, и тогда…
Мсье Пьер не знал, кому отвечать, оглянул всех и улыбнулся. Улыбка у него
была не такая, как у других
людей, сливающаяся
с неулыбкой. У него, напротив, когда приходила улыбка, то вдруг, мгновенно исчезало серьезное и даже несколько угрюмое лицо и являлось другое — детское, доброе, даже глуповатое и как бы просящее прощения.
Пьер, приехав вперед, как домашний
человек, прошел в кабинет князя Андрея и тотчас же, по привычке, лег на диван, взял первую попавшуюся
с полки книгу (это
были Записки Цезаря) и принялся, облокотившись, читать ее из середины.
Пьер
с десятилетнего возраста
был послан
с гувернером-аббатом за границу, где он пробыл до двадцатилетнего возраста. Когда он вернулся в Москву, отец отпустил аббата и сказал молодому
человеку: «Теперь ты поезжай в Петербург, осмотрись и выбирай. Я на всё согласен. Вот тебе письмо к князю Василью, и вот тебе деньги. Пиши обо всем, я тебе во всем помога». Пьер уже три месяца выбирал карьеру и ничего не делал. Про этот выбор и говорил ему князь Андрей. Пьер потер себе лоб.
Другой голос невысокого
человека,
с ясными голубыми глазами, особенно поражавший среди этих всех пьяных голосов своим трезвым выражением, закричал от окна: — Иди сюда — разойми пари! — Это
был Долохов, семеновский офицер, известный игрок и бретёр, живший вместе
с Анатолем. Пьер, улыбался, весело глядя вокруг себя.
Долохов
был человек среднего роста, курчавый и
с светлыми, голубыми глазами.
Графиня
была женщина
с восточным типом худого лица, лет сорока пяти, видимо изнуренная детьми, которых у ней
было двенадцать
человек.
Проводив одного гостя, граф возвращался к тому или той, которые еще
были в гостиной; придвинув кресла и
с видом
человека, любящего и умеющего пожить, молодецки расставив ноги и положив на колена руки, он значительно покачивался, предлагал догадки о погоде, советовался о здоровье, иногда на русском, иногда на очень дурном, но самоуверенном французском языке, и снова
с видом усталого, но твердого в исполнении обязанности
человека шел провожать, оправлял редкие седые волосы на лысине, и опять звал обедать.
— Вот нынешнее воспитание! Еще за границей, — проговорила гостья, — этот молодой
человек предоставлен
был самому себе, и теперь в Петербурге, говорят, он такие ужасы наделал, что его
с полицией выслали оттуда.
Два молодые
человека, студент и офицер, друзья
с детства,
были одних лет и оба красивы, но не похожи друг на друга.
Борис
был высокий белокурый юноша
с правильными тонкими чертами спокойного и красивого лица — Николай
был невысокий курчавый молодой
человек с открытым выражением лица.
Один из говоривших
был штатский,
с морщинистым, желчным и бритым худым лицом,
человек, уже приближавшийся к старости, хотя и одетый, как самый модный молодой
человек; он сидел
с ногами на отоманке
с видом домашнего
человека и, сбоку запустив себе далеко в рот янтарь, порывисто втягивал дым и жмурился.
— Сообразите мое положение, Петр Николаич:
будь я в кавалерии, я бы получал не более двухсот рублей в треть, даже и в чине поручика; а теперь я получаю двести тридцать, — говорил он
с радостною, приятною улыбкой, оглядывая Шиншина и графа, как будто для него
было очевидно, что его успех всегда
будет составлять главную цель желаний всех остальных
людей.
Графиня переглянулась
с Анной Михайловной. Анна Михайловна поняла, что ее просят занять этого молодого
человека, и, подсев к нему, начала говорить об отце; но так же, как и графине, он отвечал ей только односложными словами. Гости
были все заняты между собой.
Впереди пошел граф
с Марьей Дмитриевной; потом графиня, которую повел гусарский полковник, нужный
человек,
с которым Николай должен
был догонять полк.
Соня, отряхнув пух и спрятав стихи за пазуху, к шейке
с выступавшими костями груди, легкими, веселыми шагами,
с раскрасневшимся лицом, побежала вслед за Наташей по коридору в диванную. По просьбе гостей молодые
люди спели квартет «Ключ», который всем очень понравился; потом Николай
спел вновь выученную им песню...
Ежели ты мне не веришь, то поверь
людям знающим: я сейчас говорил
с Дмитрием Онуфриичем (это
был адвокат дома), он то же сказал.
Несущие, в числе которых
была и Анна Михайловна, поровнялись
с молодым
человеком, и ему на мгновение из-за спин и затылков
людей показалась высокая, жирная, открытая грудь, тучные плечи больного, приподнятые кверху
людьми, державшими его под мышки, и седая курчавая, львиная голова.
С людьми, окружавшими его, от дочери до слуг, князь
был резок и неизменно-требователен, и потому, не
быв жестоким, он возбуждал к себе страх и почтительность, каких не легко мог бы добиться самый жестокий
человек.
Признаюсь вам, я очень плохо понимаю все эти дела по духовным завещаниям; знаю только, что
с тех пор как молодой
человек, которого мы все знали под именем просто Пьера, сделался графом Безуховым и владельцем одного из лучших состояний России, — я забавляюсь наблюдениями над переменой тона маменек, у которых
есть дочери-невесты, и самых барышень в отношении к этому господину, который (в скобках
будь сказано) всегда казался мне очень ничтожным.
— Ты всем хорош, André, но у тебя
есть какая-то гордость мысли, — сказала княжна, больше следуя за своим ходом мыслей, чем за ходом разговора, — и это большой грех. Разве возможно судить об отце? Да ежели бы и возможно
было, какое другое чувство, кроме vénération, [обожания] может возбудить такой
человек, как mon père? И я так довольна и счастлива
с ним. Я только желала бы, чтобы вы все
были счастливы, как я.
— Одно, чтó тяжело для меня, — я тебе по правде скажу, André, — это образ мыслей отца в религиозном отношении. Я не понимаю, как
человек с таким огромным умом не может видеть того, чтó ясно, как день, и может так заблуждаться? Вот это составляет одно мое несчастие. Но и тут в последнее время я вижу тень улучшения. В последнее время его насмешки не так язвительны, и
есть один монах, которого он принимал и долго говорил
с ним.
Коляска шестериком стояла у подъезда. На дворе
была темная осенняя ночь. Кучер не видел дышла коляски. На крыльце суетились
люди с фонарями. Огромный дом горел огнями сквозь свои большие окна. В передней толпились дворовые, желавшие проститься
с молодым князем; в зале стояли все домашние: Михаил Иванович, m-lle Bourienne, княжна Марья и княгиня. Князь Андрей
был позван в кабинет к отцу, который с-глазу-на-глаз хотел проститься
с ним. Все ждали их выхода.
Кутузов и австрийский генерал о чем-то тихо говорили, и Кутузов слегка улыбнулся, в то время как, тяжело ступая, он опускал ногу
с подножки, точно как будто и не
было этих 2000
людей, которые не дыша смотрели на него и на полкового командира.
И перед роту
с разных рядов выбежало
человек двадцать. Барабанщик-запевало обернулся лицом к песенникам, и, махнув рукой, затянул протяжную солдатскую песню, начинавшуюся: «Не заря ли, солнышко занималося…» и кончавшуюся словами: «То-то, братцы,
будет слава нам
с Каменскиим отцом…» Песня эта
была сложена в Турции и пелась теперь в Австрии, только
с тем изменением, что на место «Каменскиим отцом» вставляли слова: «Кутузовым отцом».
Несмотря на то, что еще не много времени прошло
с тех пор, как князь Андрей оставил Россию, он много изменился за это время. В выражении его лица, в движениях, в походке почти не
было заметно прежнего притворства, усталости и лени; он имел вид
человека, не имеющего времени думать о впечатлении, какое он производит на других, и занятого делом приятным и интересным. Лицо его выражало больше довольства собой и окружающими; улыбка и взгляд его
были веселее и привлекательнее.
Одни, меньшая часть, признавали князя Андрея чем-то особенным от себя и от всех других
людей, ожидали от него больших успехов, слушали его, восхищались им и подражали ему; и
с этими
людьми князь Андрей
был прост и приятен.
«Славно! Такая
будет лошадь!» сказал он сам себе, и, улыбаясь и придерживая саблю, взбежал на крыльцо, погромыхивая шпорами. Хозяин-немец, в фуфайке и колпаке,
с вилами, которыми он вычищал навоз, выглянул из коровника. Лицо немца вдруг просветлело, как только он увидал Ростова. Он весело улыбнулся и подмигнул: «Schön, gut Morgen! Schön, gut Morgen!» [Доброго утра, доброго утра!] повторял он, видимо, находя удовольствие в приветствии молодого
человека.
Ростов сам так же, как немец, взмахнул фуражкой над головой и, смеясь, закричал: «Und Vivat die ganze Welt»! [ — И да здравствует весь свет!] Хотя не
было никакой причины к особенной радости ни для немца, вычищавшего свой коровник, ни для Ростова, ездившего со взводом за сеном, оба
человека эти
с счастливым восторгом и братскою любовью посмотрели друг на друга, потрясли головами в знак взаимной любви и улыбаясь разошлись — немец в коровник, а Ростов в избу, которую занимал
с Денисовым.
Но эти слова звучали жалобным, отчаянным криком и мольбой о прощении. Как только Ростов услыхал этот звук голоса,
с души его свалился огромный камень сомнения. Он почувствовал радость и в то же мгновение ему стало жалко несчастного, стоявшего перед ним
человека; но надо
было до конца довести начатое дело.
Между тем Несвицкий, Жерков и свитский офицер стояли вместе вне выстрелов и смотрели то на эту небольшую кучку
людей в желтых киверах, темнозеленых куртках, расшитых снурками, и синих рейтузах, копошившихся у моста, то на ту сторону, на приближавшиеся вдалеке синие капоты и группы
с лошадьми, которые легко можо
было признать за орудия.
— Ах, ваше сиятельство, — вмешался Жерков, не спуская глаз
с гусар, но всё
с своею наивною манерой, из-за которой нельзя
было догадаться, серьезно ли, что̀ он говорит, или нет. — Ах, ваше сиятельство! Как вы судите! Двух
человек послать, а нам-то кто же Владимира
с бантом даст? А так-то, хоть и поколотят, да можно эскадрон представить и самому бантик получить. Наш Богданыч порядки знает.
В ночь сражения, взволнованный, но не усталый (несмотря на свое несильное на вид сложение, князь Андрей мог переносить физическую усталость гораздо лучше самых сильных
людей), верхом приехав
с донесением от Дохтурова в Кремс к Кутузову, князь Андрей
был в ту же ночь отправлен курьером в Брюнн.
Князь Андрей не только после своего путешествия, но и после всего похода, во время которого он
был лишен всех удобств чистоты и изящества жизни, испытывал приятное чувство отдыха среди тех роскошных условий жизни, к которым он привык
с детства. Кроме того ему
было приятно после австрийского приема поговорить хоть не по-русски (они говорили по-французски), но
с русским
человеком, который, он предполагал, разделял общее русское отвращение (теперь особенно живо испытываемое) к австрийцам.
Билибин
был человек лет тридцати пяти, холостой, одного общества
с князем Андреем.
Он
был еще молодой
человек, но уже немолодой дипломат, так как он начал служить
с шестнадцати лет,
был в Париже, в Копенгагене и теперь в Вене занимал довольно значительное место.
— Вы не знаете, Болконский, — обратился Билибин к князю Андрею, — что все ужасы французской армии (я чуть
было не сказал — русской армии) — ничто в сравнении
с тем, что̀ наделал между женщинами этот
человек.
Они сошли
с лошадей и вошли под палатку маркитанта. Несколько
человек офицеров
с раскрасневшимися и истомленными лицами сидели за столами,
пили и
ели.
В то время как он подъезжал, из орудия этого, оглушая его и свиту, зазвенел выстрел, и в дыму, вдруг окружившем орудие, видны
были артиллеристы, подхватившие пушку и, торопливо напрягаясь, накатывавшие ее на прежнее место. Широкоплечий, огромный солдат 1-й нумер
с банником, широко расставив ноги, отскочил к колесу. 2-й нумер трясущеюся рукой клал заряд в дуло. Небольшой сутуловатый
человек, офицер Тушин, спотыкнушись на хобот, выбежал вперед, не замечая генерала и выглядывая из-под маленькой ручки.
Но посланный туда адъютант приехал через полчаса
с известием, что драгунский полковой командир уже отступил за овраг, ибо против него
был направлен сильный огонь, и он понапрасну терял
людей и потому спе́шил стрелков в лес.
Они еще не поровнялись
с Багратионом, а уже слышен
был тяжелый, грузный шаг, отбиваемый в ногу всею массой
людей.
Он не говорил себе, например: «Этот
человек теперь в силе, я должен приобрести его доверие и дружбу и через него устроить себе выдачу единовременного пособия», или он не говорил себе: «Вот Пьер богат, я должен заманить его жениться на дочери и занять нужные мне 40 тысяч»; но
человек в силе встречался ему, и в ту же минуту инстинкт подсказывал ему, что этот
человек может
быть полезен, и князь Василий сближался
с ним и при первой возможности, без приготовления, по инстинкту, льстил, делался фамильярен, говорил о том, о чем нужно
было.
Пьер
был у него под рукою в Москве, и князь Василий устроил для него назначение в камер-юнкеры, чтó тогда равнялось чину статского советника, и настоял на том, чтобы молодой
человек с ним вместе ехал в Петербург и остановился в его доме.
Пьер
был принят Анной Павловной
с оттенком грусти, относившейся, очевидно, к свежей потере, постигшей молодого
человека, к смерти графа Безухова (все постоянно считали долгом уверять Пьера, что он очень огорчен кончиною отца, которого он почти не знал), — и грусти точно такой же, как и та высочайшая грусть, которая выражалась при упоминаниях об августейшей императрице Марии Феодоровне.
Пьер полтора месяца после вечера Анны Павловны и последовавшей за ним бессонной, взволнованной ночи, в которую он решил, что женитьба на Элен
была бы несчастие, и что ему нужно избегать ее и уехать, Пьер после этого решения не переезжал от князя Василья и
с ужасом чувствовал, что каждый день он больше и больше в глазах
людей связывается
с нею, что он не может никак возвратиться к своему прежнему взгляду на нее, что он не может и оторваться от нее, что это
будет ужасно, но что он должен
будет связать
с нею свою судьбу.