Неточные совпадения
— Я знаю, отчего ты это говоришь, — продолжает отъезжающий. — Быть любимым по-твоему такое
же счастье,
как любить, и довольно на всю жизнь, если раз достиг его.
Он подумал, что горы и облака имеют совершенно одинаковый вид и что особенная красота снеговых гор, о которых ему толковали, есть такая
же выдумка,
как музыка Баха и любовь к женщине, в которые он не верил, — и он перестал дожидаться гор.
На женщину казак смотрит
как на орудие своего благосостояния; девке только позволяет гулять, бабу
же заставляет с молодости и до глубокой старости работать для себя, и смотрит на женщину с восточным требованием покорности и труда.
Бабука Улитка, жена хорунжего и школьного учителя, так
же как и другие, вышла к воротам своего двора и ожидает скотину, которую по улице гонит ее девка Марьянка.
У бабуки
же Улитки своя забота, и она
как сидела на пороге, так и остается, и о чем-то трудно думает, до тех пор пока девка не позвала ее.
— Здорово дневали, добрые люди! Гей! — обратился он к казакамъ тем
же сильным и веселым голосом, без всякого усилия, но так громко,
как будто кричал кому-нибудь на другую сторону реки.
— Да и желтый
же какой! — сказал другой.
— А то
как же? Бают, крест вышлют.
— Эко Урвану счастье! — сказал кто-то. — Прямо, что Урван! Да что! малый хорош. Куда ловок! Справедливый малый. Такой
же отец был, батяка Кирьяк; в отца весь.
Как его убили, вся станица по нем выла… Вон они идут никак, — продолжала говорившая, указывая на казаков, подвигавшихся к ним по улице — Ергушов-то поспел с ними! Вишь, пьяница!
— А то бают еще, девкам постелю стлать велено для солдатов и чихирем с медом поить, — сказал Назарка, отставляя ногу
как Лукашка и так
же,
как он, сбивая на затылок папаху.
— Да что уставщики говорят. У нас, отец мой, в Червленой, войсковой старшина — кунак мне был. Молодец был,
как и я, такой
же. Убили его в Чечнях. Так он говорил, что это всё уставщики из своей головы выдумывают. Сдохнешь, говорит, трава вырастет на могилке, вот и всё. — Старик засмеялся. — Отчаянный был.
Казак, так
же как я, зверя выждал, и попал ли он его или так только испортил, и пойдет сердечный по камышу кровь мазать, так, даром.
—
Как же это свинья поросятам сказала, что человек сидит? — спросил Оленин.
— Да ведь и так скучно, дядя, в станице или на кордоне; а разгуляться поехать некуда. Все народ робкий. Вот хоть бы Назар. Намедни в ауле были; так Гирей-хан в Ногаи звал за конями, никто не поехал; а одному
как же?
Оленин еще был сзади, когда старик остановился и стал оглядывать дерево. Петух тордокнул с дерева на собаку, лаявшую на него, и Оленин увидал фазана. Но в то
же время раздался выстрел,
как из пушки, из здоровенного ружья Ерошки, и петух вспорхнул, теряя перья, и упал наземь. Подходя к старику, Оленин спугнул другого. Выпростав ружье, он повел и ударил. Фазан взвился колом кверху и потом,
как камень, цепляясь за ветки, упал в чащу.
«Чуют, может быть, чакалки и с недовольными лицами пробираются в другую сторону; около меня, пролетая между листьями, которые кажутся им огромными островами, стоят в воздухе и жужжат комары: один, два, три, четыре, сто, тысяча, миллион комаров, и все они что-нибудь и зачем-нибудь жужжат около меня, и каждый из них такой
же особенный от всех Дмитрий Оленин,
как и я сам».
И ему ясно стало, что он нисколько не русский дворянин, член московского общества, друг и родня того-то и того-то, а просто такой
же комар или такой
же фазан или олень,
как те, которые живут теперь вокруг него.
«Так
же,
как они,
как дядя Ерошка, поживу, умру.
Все равно, что бы я ни был: такой
же зверь,
как и все, на котором трава вырастет, и больше ничего, или я рамка, в которой вставилась часть единого Божества, всё — таки надо жить наилучшим образом.
Как же надо жить, чтобы быть счастливым, и отчего я не был счастлив прежде?» И он стал вспоминать свою прошедшую жизнь, и ему стало гадко на самого себя.
И всё он смотрел вокруг себя на просвечивающую зелень, на спускающееся солнце и ясное небо, и чувствовал всё себя таким
же счастливым,
как и прежде.
Какие же желания всегда могут быть удовлетворены, несмотря на внешние условия?
Но форменность скоро перешла в простые отношения; и сотник, который был такой
же ловкий казак,
как и другие, стал бойко говорить по-татарски с переводчиком.
— Гм! Коли бы наш брат курить стал, беда! Вон ведь недалеко горы-то, — сказал Лукашка, указывая в ущелье, — а не доедешь!..
Как же вы домой одни пойдете: темно? Я вас провожу, коли хотите, — сказал Лукашка: — вы попросите у урядника.
Лукашка забежал домой, соскочил с коня и отдал его матери, наказав пустить его в казачий табун; сам
же он в ту
же ночь должен был вернуться на кордон. Немая взялась свести коня и знаками показывала, что она
как увидит человека, который подарил лошадь, так и поклонится ему в ноги. Старуха только покачала головой на рассказ сына и в душе порешила, что Лукашка украл лошадь, и потому приказала немой вести коня в табун еще до света.
Ежели бы мысли в голове лежали так
же,
как папиросы в мешке, то можно было бы видеть, что за все эти четырнадцать часов ни одна мысль не пошевелилась в нем.
Он смотрел на Марьянку и любил ее (
как ему казалось) так
же,
как любил красоту гор и неба, и не думал входить ни в
какие отношения к ней.
Досаднее
же всего ему было то, что он не мог, решительно не был в силах резко оттолкнуть от себя этого человека из того мира,
как будто этот старый, бывший его мир имел на него неотразимые права.
Оленин нахмурился. Белецкий заметил это и искательно улыбнулся. — Да
как же, помилуйте, — сказал он, — живете в одном доме… и такая славная девка, отличная девочка, совершенная красавица…
Хата, в которой жил Белецкий, была такая
же,
как и хата Оленина.
— А то
как же? Она тесто принесла.
—
Как же ты своего постояльца не знаешь? — сказал Белецкий, обращаясь к Марьянке.
—
Как же его знать, когда к нам никогда не ходит? — сказала Марьяна, взглянув на Оленина.
— Да ведь ты такая
же сердитая,
как мать.
—
Как же так, невесту не увидишь?
— Да так
же! Что на нее смотреть-то? Вы
как в походе будете, спросите у нас в сотне Лукашку Широкого. И кабанов там что! Я двух убил. Я вас свожу.
— За рекой был, отец мой, балалайку достал, — сказал он так
же тихо. — Я мастер играть; татарскую, казацкую, господскую, солдатскую,
какую хошь.
— Ах, Машенька! Когда
же и гулять,
как не на девичьей воле? За казака пойду, рожать стану, нужду узнаю. Вот ты поди замуж за Лукашку, тогда и в мысль радость не пойдет, дети пойдут да работа.
— Нет, не вино. Не выходи за Лукашку. Я женюсь на тебе. — «Что
же это я говорю? — подумал он в то самое время,
как выговаривал эти слова. — Скажу ли я то
же завтра? Скажу, наверно скажу и теперь повторю», ответил ему внутренний голос.
Он ждал опять такой
же минуты,
как вчера вечером; но минута не приходила, а оставаться в таком нерешительном положении он не чувствовал в себе более силы.
— Вот это аристократическая кучка, — говорил Белецкий, указывая папироской на пеструю группу на углу и улыбаясь. — И моя там, видите, в красном. Это обновка. Что
же хороводы не начинаются? — прокричал Белецкий, выглядывая из окна. — Вот погодите,
как смеркнется, и мы пойдем. Потом позовем их к Устеньке; надо им бал задать.
— Ну, а девки-то в сарафанах
как же? Одни гуляли? — спросил Белецкий.
— Да, смотри тут,
как темно всё. Уж я бился, бился! Поймал кобылу одну, обротал, а своего коня пустил; думаю, выведет. Так что
же ты думаешь?
Как фыркнет, фыркнет, да носом по земи… Выскакал вперед, так прямо в станицу и вывел. И то спасибо уж светло вовсе стало; только успели в лесу коней схоронить. Нагим из-зa реки приехал, взял.
— Хорошо. Это легко… Что
же, ты парню белому достанешься, Марьянка, а? а не Лукашке? — сказал Белецкий, для приличия обращаясь сначала к Марьянке; и, не дождавшись ответа, он подошел к Устеньке и начал просить ее привести с собою Марьянку. Не успел он договорить,
как запевало заиграла другую песню, и девки потянули друг дружку.
Лукашка с Назаркой, разорвав хоровод, пошли ходить между девками. Лукашка подтягивал резким подголоском и, размахивая руками, ходил посередине хоровода. «Что
же, выходи
какая!» проговорил он. Девки толкали Марьянку: она не хотела выйти. Из-за песни слышались тонкий смех, удары, поцелуи, шопот.
— Отчего
же тебя не любить, ты не кривой! — отвечала Марьяна, смеясь и сжимая в своих жестких руках его руки. —
Какие у тебя руки бее-лые, бее-лые, мягкие,
как каймак, — сказала она.
Больно ему было потому, что она всё так
же была спокойна, говоря с ним,
как и всегда.
На другой день Оленин проснулся раньше обыкновенного, и в первое мгновение пробуждения ему пришла мысль о том, что предстоит ему, и он с радостию вспомнил ее поцелуи, пожатие жестких рук и ее слова: «
какие у тебя руки белые!» Он вскочил и хотел тотчас
же итти к хозяевам и просить руки Марьяны.
Воздух не шелохнулся; только и слышно было,
как ступали лошади и пофыркивали: да и этот звук раздавался слабо и тотчас
же замирал.
Хорунжий был бледен и путался. Лукашка слез с лошади, кинул ее казаку и пошел к Гурке. Оленин, сделав то
же самое и согнувшись, пошел за ним. Только что они подошли к стрелявшему казаку,
как две пули просвистели над ними. Лукашка, смеясь, оглянулся на Оленина и пригнулся.