Неточные совпадения
Впросонках меня вдруг
поразил очень знакомый скрип сапогов
в официантской.
И я написал последний стих. Потом
в спальне я прочел вслух все свое сочинение с чувством и жестами. Были стихи совершенно без размера, но я не останавливался на них; последний же еще сильнее и неприятнее
поразил меня. Я сел на кровать и задумался…
Это был человек лет семидесяти, высокого роста,
в военном мундире с большими эполетами, из-под воротника которого виден был большой белый крест, и с спокойным открытым выражением лица. Свобода и простота его движений
поразили меня. Несмотря на то, что только на затылке его оставался полукруг жидких волос и что положение верхней губы ясно доказывало недостаток зубов, лицо его было еще замечательной красоты.
Мы пошли
в девичью;
в коридоре попался нам на дороге дурачок Аким, который всегда забавлял нас своими гримасами; но
в эту минуту не только он мне не казался смешным, но ничто так больно не
поразило меня, как вид его бессмысленно-равнодушного лица.
Я был
в сильном горе
в эту минуту, но невольно замечал все мелочи.
В комнате было почти темно, жарко и пахло вместе мятой, одеколоном, ромашкой и гофманскими каплями. Запах этот так
поразил меня, что, не только когда я слышу его, но когда лишь вспоминаю о нем, воображение мгновенно переносит меня
в эту мрачную, душную комнату и воспроизводит все мельчайшие подробности ужасной минуты.
Я воображал ее то
в том, то
в другом положении: живою, веселою, улыбающеюся; потом вдруг меня
поражала какая-нибудь черта
в бледном лице, на котором остановились мои глаза: я вспоминал ужасную действительность, содрогался, но не переставал смотреть.
В это время я нечаянно уронил свой мокрый платок и хотел поднять его; но только что я нагнулся, меня
поразил страшный пронзительный крик, исполненный такого ужаса, что, проживи я сто лет, я никогда его не забуду, и, когда вспомню, всегда пробежит холодная дрожь по моему телу.
Это было первое сильное горе, которое
поразило ее, и это горе привело ее
в отчаяние.
Один раз я вошел
в ее комнату: она сидела, по обыкновению, на своем кресле и, казалось, была спокойна; но меня
поразил ее взгляд.
Детскость выражения ее лица в соединении с тонкой красотою стана составляли ее особенную прелесть, которую он хорошо помнил: но, что всегда, как неожиданность,
поражало в ней, это было выражение ее глаз, кротких, спокойных и правдивых, и в особенности ее улыбка, всегда переносившая Левина в волшебный мир, где он чувствовал себя умиленным и смягченным, каким он мог запомнить себя в редкие дни своего раннего детства.
— А какие, однако же, вы храбрые, вот вы смеетесь, а меня так всё это
поразило в его рассказе, что я потом во сне видел, именно эти пять минут видел…
— «Давно мы не приступали к нашему фельетону с таким удовольствием, как делаем это в настоящем случае, и удовольствие это, признаемся, в нас возбуждено не переводными стихотворениями с венгерского, в которых, между прочим, попадаются рифмы вроде «фимиам с вам»; не повестью госпожи Д…, которая хотя и принадлежит легкому дамскому перу, но отличается такою тяжеловесностью, что мы еще не встречали ни одного человека, у которого достало бы силы дочитать ее до конца; наконец, не учеными изысканиями г. Сладкопевцова «О римских когортах», от которых чувствовать удовольствие и оценить их по достоинству предоставляем специалистам; нас же, напротив, неприятно
поразили в них опечатки, попадающиеся на каждой странице и дающие нам право обвинить автора за небрежность в издании своих сочинений (в незнании грамматики мы не смеем его подозревать, хотя имеем на то некоторое право)…»
Он был недурен собою, разговорчив; и меня особенно
поразили в нем странные рыжие волоса, которые он отпустил себе на горле, и еще более странная привычка, которую он имел, — беспрестанно расстегивать жилет и чесать себе грудь под рубашкой.
Неточные совпадения
Произнесенные слова
поражают как громом всех. Звук изумления единодушно излетает из дамских уст; вся группа, вдруг переменивши положение, остается
в окаменении.
При первом столкновении с этой действительностью человек не может вытерпеть боли, которою она
поражает его; он стонет, простирает руки, жалуется, клянет, но
в то же время еще надеется, что злодейство, быть может, пройдет мимо.
Вот это-то отвержденное и вполне успокоившееся
в самом себе идиотство и
поражает зрителя
в портрете Угрюм-Бурчеева.
Когда он разрушал, боролся со стихиями, предавал огню и мечу, еще могло казаться, что
в нем олицетворяется что-то громадное, какая-то всепокоряющая сила, которая, независимо от своего содержания, может
поражать воображение; теперь, когда он лежал поверженный и изнеможенный, когда ни на ком не тяготел его исполненный бесстыжества взор, делалось ясным, что это"громадное", это"всепокоряющее" — не что иное, как идиотство, не нашедшее себе границ.
Насколько последний был распущен и рыхл, настолько же первый
поражал расторопностью и какою-то неслыханной административной въедчивостью, которая с особенной энергией проявлялась
в вопросах, касавшихся выеденного яйца.