Неточные совпадения
А между тем, кроме той обычной нерешительности перед женитьбой
людей не первой молодости и не страстно влюбленных, у Нехлюдова была еще важная причина, по которой он, если бы даже и решился, не
мог сейчас сделать предложения.
Если бы его спросили, почему он считает себя выше большинства
людей, он не
мог бы ответить, так как вся его жизнь не являла никаких особенных достоинств.
Судебный пристав этот был честный
человек, университетского образования, но не
мог нигде удержаться на месте, потому что пил запоем. Три месяца тому назад одна графиня, покровительница его жены, устроила ему это место, и он до сих пор держался на нем и радовался этому.
В то время Нехлюдов, воспитанный под крылом матери, в 19 лет был вполне невинный юноша. Он мечтал о женщине только как о жене. Все же женщины, которые не
могли, по его понятию, быть его женой, были для него не женщины, а
люди. Но случилось, что в это лето, в Вознесенье, к тетушкам приехала их соседка с детьми: двумя барышнями, гимназистом и с гостившим у них молодым художником из мужиков.
В особенности развращающе действует на военных такая жизнь потому, что если невоенный
человек ведет такую жизнь, он в глубине души не
может не стыдиться такой жизни. Военные же
люди считают, что это так должно быть, хвалятся, гордятся такою жизнью, особенно в военное время, как это было с Нехлюдовым, поступившим в военную службу после объявления войны Турции. «Мы готовы жертвовать жизнью на войне, и потому такая беззаботная, веселая жизнь не только простительна, но и необходима для нас. Мы и ведем ее».
Может быть, в глубине души и было у него уже дурное намерение против Катюши, которое нашептывал ему его разнузданный теперь животный
человек, но он не сознавал этого намерения, а просто ему хотелось побывать в тех местах, где ему было так хорошо, и увидать немного смешных, но милых, добродушных тетушек, всегда незаметно для него окружавших его атмосферой любви и восхищения, и увидать милую Катюшу, о которой осталось такое приятное воспоминание.
Он думал еще и о том, что, хотя и жалко уезжать теперь, не насладившись вполне любовью с нею, необходимость отъезда выгодна тем, что сразу разрывает отношения, которые трудно бы было поддерживать. Думал он еще о том, что надо дать ей денег, не для нее, не потому, что ей эти деньги
могут быть нужны, а потому, что так всегда делают, и его бы считали нечестным
человеком, если бы он, воспользовавшись ею, не заплатил бы за это. Он и дал ей эти деньги, — столько, сколько считал приличным по своему и ее положению.
Он отвергал показание Масловой о том, что Бочкова и Картинкин были с ней вместе, когда она брала деньги, настаивая на том, что показание ее, как уличенной отравительницы, не
могло иметь веса. Деньги, 2500 рублей, говорил адвокат,
могли быть заработаны двумя трудолюбивыми и честными
людьми, получавшими иногда в день по 3 и 5 рублей от посетителей. Деньги же купца были похищены Масловой и кому-либо переданы или даже потеряны, так как она была не в нормальном состоянии. Отравление совершила одна Маслова.
Они (
люди), как хотят, пусть судят обо мне, их я
могу обмануть, но себя-то я не обману».
Он молился, просил Бога помочь ему, вселиться в него и очистить его, а между тем то, о чем он просил, уже совершилось. Бог, живший в нем, проснулся в его сознании. Он почувствовал себя Им и потому почувствовал не только свободу, бодрость и радость жизни, но почувствовал всё могущество добра. Всё, всё самое лучшее, что только
мог сделать
человек, он чувствовал себя теперь способным сделать.
Смотритель был такой доброй души
человек, что он никак не
мог бы жить так, если бы не находил поддержки в этой вере.
Когда Нехлюдов понял, что он должен будет говорить в этих условиях, в нем поднялось чувство возмущения против тех
людей, которые
могли это устроить и соблюдать.
И такой взгляд на свою жизнь и свое место в мире составился у Масловой. Она была проститутка, приговоренная к каторге, и, несмотря на это, она составила себе такое мировоззрение, при котором
могла одобрить себя и даже гордиться перед
людьми своим положением.
Она же — привлекательная женщина —
может удовлетворять или же не удовлетворять это их желание, и потому она — важный и нужный
человек.
И Маслова дорожила таким пониманием жизни больше всего на свете, не
могла не дорожить им, потому что, изменив такое понимание жизни, она теряла то значение, которое такое понимание давало ей среди
людей.
И потому теперешний Нехлюдов был для нее не тот
человек, которого она когда-то любила чистой любовью, а только богатый господин, которым можно и должно воспользоваться и с которым
могли быть только такие отношения, как и со всеми мужчинами.
— Ну, всё-таки я вам скажу, по мере сил приносить пользу, всё-таки, что
могу, смягчаю. Кто другой на моем месте совсем бы не так повел. Ведь это легко сказать: 2000 с лишним
человек, да каких. Надо знать, как обойтись. Тоже
люди, жалеешь их. А распустить тоже нельзя.
— Я… я… Видите ли, вы богаты, вы швыряете деньгами на пустяки, на охоту, я знаю, — начала девушка, сильно конфузясь, — а я хочу только одного — хочу быть полезной
людям и ничего не
могу, потому что ничего не знаю.
Она глядела во все глаза на чахоточного вида молодого
человека в такой же куртке и хотела что-то сказать, но не
могла выговорить от слез: и начинала и останавливалась.
Очевидно было, что, как ни искусны и ни стары и привычны были доводы, позволяющие
людям делать зло другим, не чувствуя себя за него ответственными, смотритель не
мог не сознавать, что он один из виновников того горя, которое проявлялось в этой комнате; и ему, очевидно, было ужасно тяжело.
Она остановилась, не найдя слов, которые
могли бы выразить bonté того ее мужа, по распоряжению которого секли
людей, и тотчас же, улыбаясь, обратилась к входившей старой сморщенной старухе в лиловых бантах.
— Дурак! — не
мог удержаться не сказать Нехлюдов, особенно за то, что в этом слове «товарищ» он чувствовал, что Масленников снисходил до него, т. е., несмотря на то, что исполнял самую нравственно-грязную и постыдную должность, считал себя очень важным
человеком и думал если не польстить, то показать, что он всё-таки не слишком гордится своим величием, называя себя его товарищем.
Мы
можем сказать про
человека, что он чаще бывает добр, чем зол, чаще умен, чем глуп, чаще энергичен, чем апатичен, и наоборот; но будет неправда, если мы скажем про одного
человека, что он добрый или умный, а про другого, что он злой или глупый.
Всё это Нехлюдов знал и прежде, но он теперь узнавал это как новое и только удивлялся тому, как
мог он и как
могут все
люди, находящиеся в его положении, не видеть всей ненормальности таких отношений.
Потом — истинно ли ты перед своей совестью поступаешь так, как ты поступаешь, или делаешь это для
людей, для того, чтобы похвалиться перед ними?» спрашивал себя Нехлюдов и не
мог не признаться, что то, что будут говорить о нем
люди, имело влияние на его решение.
Нехлюдов попросил приказчика отпустить коров, а сам ушел опять в сад додумывать свою думу, но думать теперь уже нечего было. Всё это было ему теперь так ясно, что он не
мог достаточно удивляться тому, как
люди не видят и он сам так долго не видел того, что так очевидно ясно.
Земля же, которая так необходима ему, что
люди мрут от отсутствия ее, обрабатывается этими же доведенными до крайней нужды
людьми для того, чтобы хлеб с нее продавался за границу и владельцы земли
могли бы покупать себе шляпы, трости, коляски, бронзы и т.п.
Зная, что
человек не
может иметь права на землю, он признал это право за собой и подарил крестьянам часть того, на что он знал в глубине души, что не имел права.
Нехлюдов говорил довольно ясно, и мужики были
люди понятливые; но его не понимали и не
могли понять по той самой причине, по которой приказчик долго не понимал. Они были несомненно убеждены в том, что всякому
человеку свойственно соблюдать свою выгоду. Про помещиков же они давно уже по опыту нескольких поколений знали, что помещик всегда соблюдает свою выгоду в ущерб крестьянам. И потому, если помещик призывает их и предлагает что-то новое, то, очевидно, для того, чтобы как-нибудь еще хитрее обмануть их.
Смех, которым ответил адвокат на замечание Нехлюдова о том, что суд не имеет значения, если судейские
могут по своему произволу применять или не применять закон, и интонация, с которой он произнес слова: «философия» и «общие вопросы», показали Нехлюдову, как совершенно различно он и адвокат и, вероятно, и друзья адвоката смотрят на вещи, и как, несмотря на всё свое теперешнее удаление от прежних своих приятелей, как Шенбок, Нехлюдов еще гораздо дальше чувствует себя от адвоката и
людей его круга.
— Дюфар-француз,
может слыхали. Он в большом театре на ахтерок парики делает. Дело хорошее, ну и нажился. У нашей барышни купил всё имение. Теперь он нами владеет. Как хочет, так и ездит на нас. Спасибо, сам
человек хороший. Только жена у него из русских, — такая-то собака, что не приведи Бог. Грабит народ. Беда. Ну, вот и тюрьма. Вам куда, к подъезду? Не пущают, я чай.
Со времени своего последнего посещения Масленникова, в особенности после своей поездки в деревню, Нехлюдов не то что решил, но всем существом почувствовал отвращение к той своей среде, в которой он жил до сих пор, к той среде, где так старательно скрыты были страдания, несомые миллионами
людей для обеспечения удобств и удовольствий малого числа, что
люди этой среды не видят, не
могут видеть этих страданий и потому жестокости и преступности своей жизни.
Нехлюдов теперь уже не
мог без неловкости и упрека самому себе общаться с
людьми этой среды.
— В крепости? Ну, туда я
могу дать тебе записку к барону Кригсмуту. C’est un très brave homme. [Это очень достойный
человек.] Да ты сам его знаешь. Он с твоим отцом товарищ. Il donne dans le spiritisme. [Он увлекается спиритизмом.] Ну, да это ничего. Он добрый. Что же тебе там надо?
— Говорят про него разное, но dans tous les cas c’est un homme très comme il faut, [во всяком случае, это
человек вполне порядочный,] — сказал он. — И он мне обязан и сделает, что
может.
Владимир Васильевич Вольф был действительно un homme très comme il faut, и это свое свойство ставил выше всего, с высоты его смотрел на всех других
людей и не
мог не ценить высоко этого свойства, потому что благодаря только ему он сделал блестящую карьеру, ту самую, какую, желал, т. е. посредством женитьбы приобрел состояние, дающее 18 тысяч дохода, и своими трудами — место сенатора.
— Прежде — правда, что было довольно сурово, но теперь содержатся они здесь прекрасно. Они кушают три блюда и всегда одно мясное: битки или котлеты. По воскресеньям они имеют еще одно четвертое — сладкое блюдо. Так что дай Бог, чтобы всякий русский
человек мог так кушать.
И он еще больше, чем на службе, чувствовал, что это было «не то», а между тем, с одной стороны, не
мог отказаться от этого назначения, чтобы не огорчить тех, которые были уверены, что они делают ему этим большое удовольствие, а с другой стороны, назначение это льстило низшим свойствам его природы, и ему доставляло удовольствие видеть себя в зеркале в шитом золотом мундире и пользоваться тем уважением, которое вызывало это назначение в некоторых
людях.
Он и был твердо уверен в своей правоте, как не
может не быть уверен в правоте здравого смысла всякий образованный
человек нашего времени, который знает немного историю, знает происхождение религии вообще и о происхождении и распадении церковно-христианской религии.
Поставив себе вопрос о том, справедливо ли то православие, в котором он рожден и воспитан, которое требуется от него всеми окружающими, без признания которого он не
может продолжать свою полезную для
людей деятельность, — он уже предрешал его.
И он усвоил себе все те обычные софизмы о том, что отдельный разум
человека не
может познать истины, что истина открывается только совокупности
людей, что единственное средство познания ее есть откровение, что откровение хранится церковью и т. п.; и с тех пор уже
мог спокойно, без сознания совершаемой лжи, присутствовать при молебнах, панихидах, обеднях,
мог говеть и креститься на образа и
мог продолжать служебную деятельность, дававшую ему сознание приносимой пользы и утешение в нерадостной семейной жизни.
Должность, которую занимал Топоров, по назначению своему составляла внутреннее противоречие, не видеть которое
мог только
человек тупой и лишенный нравственного чувства.
Топоров, как и все
люди, лишенные основного религиозного чувства, сознанья равенства и братства
людей, был вполне уверен, что народ состоит из существ совершенно других, чем он сам, и что для народа необходимо нужно то, без чего он очень хорошо
может обходиться.
— С точки зрения частного
человека это
может представляться так, — сказал он, — но с государственной точки зрения представляется несколько иное. Впрочем, мое почтение, — сказал Топоров, наклоняя голову и протягивая руку.
И как не было успокаивающей, дающей отдых темноты на земле в эту ночь, а был неясный, невеселый, неестественный свет без своего источника, так и в душе Нехлюдова не было больше дающей отдых темноты незнания. Всё было ясно. Ясно было, что всё то, что считается важным и хорошим, всё это ничтожно или гадко, и что весь этот блеск, вся эта роскошь прикрывают преступления старые, всем привычные, не только не наказуемые, но торжествующие и изукрашенные всею тою прелестью, которую только
могут придумать
люди.
Затихшее было жестокое чувство оскорбленной гордости поднялось в нем с новой силой, как только она упомянула о больнице. «Он,
человек света, за которого за счастье сочла бы выдти всякая девушка высшего круга, предложил себя мужем этой женщине, и она не
могла подождать и завела шашни с фельдшером», думал он, с ненавистью глядя на нее.
Смотритель подошел к ним, и Нехлюдов, не дожидаясь его замечания, простился с ней и вышел, испытывая никогда прежде не испытанное чувство тихой радости, спокойствия и любви ко всем
людям. Радовало и подымало Нехлюдова на неиспытанную им высоту сознание того, что никакие поступки Масловой не
могут изменить его любви к ней. Пускай она заводит шашни с фельдшером — это ее дело: он любит ее не для себя, а для нее и для Бога.
Видел он и одного бродягу и одну женщину, отталкивавших своей тупостью и как будто жестокостью, но он никак не
мог видеть в них того преступного типа, о котором говорит итальянская школа, а видел только себе лично противных
людей, точно таких же, каких он видал на воле во фраках, эполетах и кружевах.
— Не
могут эти тюрьмы обеспечивать нашу безопасность, потому что
люди эти сидят там не вечно, и их выпускают. Напротив, в этих учреждениях доводят этих
людей до высшей степени порока и разврата, т. е. увеличивают опасность.
— Да, это было бы жестоко, но целесообразно. То же, что теперь делается, и жестоко и не только не целесообразно, но до такой степени глупо, что нельзя понять, как
могут душевно здоровые
люди участвовать в таком нелепом и жестоком деле, как уголовный суд.