Неточные совпадения
Само собою разумеется, что подобные возгласы по поводу Торцова о том, что
человека благородит, не
могли повести к здравому и беспристрастному рассмотрению дела. Они только дали критике противного направления справедливый повод прийти в благородное негодование и воскликнуть в свою очередь о Любиме Торцове...
Кажется, уж причины-то молчания критики о «Своих
людях»
мог бы знать положительно автор статьи, не пускаясь в отвлеченные соображения!
Тогда действительность отражается в произведении ярче и живее, и оно легче
может привести рассуждающего
человека к правильным выводам и, следовательно, иметь более значения для жизни.
Говорили, — зачем Островский вывел представителем честных стремлений такого плохого господина, как Жадов; сердились даже на то, что взяточники у Островского так пошлы и наивны, и выражали мнение, что «гораздо лучше было бы выставить на суд публичный тех
людей, которые обдуманно и ловко созидают, развивают, поддерживают взяточничество, холопское начало и со всей энергией противятся всем, чем
могут, проведению в государственный и общественный организм свежих элементов».
Без сомнения, Островский сумел бы представить для удержания
человека от пьянства какие-нибудь резоны более действительные, нежели колокольный звон; но что же делать, если Петр Ильич был таков, что резонов не
мог понимать?
Такова и вся наша русская жизнь: кто видит на три шага вперед, тот уже считается мудрецом и
может надуть и оплести тысячи
людей.
Деятельность общественная мало затронута в комедиях Островского, и это, без сомнения, потому, что сама гражданская жизнь наша, изобилующая формальностями всякого рода, почти не представляет примеров настоящей деятельности, в которой свободно и широко
мог бы выразиться
человек.
Зато у Островского чрезвычайно полно и рельефно выставлены два рода отношений, к которым
человек еще
может у нас приложить душу свою, — отношения семейные и отношения по имуществу.
Чем более стремление это стесняется, тем его проявления бывают уродливее; но совсем не быть они не
могут, пока
человек не совсем замер.
В
людях, воспитанных под таким владычеством, не
может развиться сознание нравственного долга и истинных начал честности и права.
И все эти
люди воюют общими силами против
людей честных, которые
могут открыть глаза угнетенным труженикам и научить их громко и настоятельно предъявить свои права.
Замышляя злостное банкротство, Большов и не думает о том, что
может повредить благосостоянию заимодавцев и,
может быть, пустит несколько
человек по миру.
Смотря на него, мы сначала чувствуем ненависть к этому беспутному деспоту; но, следя за развитием драмы, все более примиряемся с ним как с
человеком и оканчиваем тем, что исполняемся негодованием и жгучею злобой уже не к нему, а за него и за целый мир — к тому дикому, нечеловеческому положению, которое
может доводить до такого беспутства даже
людей, подобных Лиру.
Коли так не дадите денег, дайте Христа ради (плачет)» — Жаль, что «Своих
людей» не дают на театре: талантливый актер
мог бы о поразительной силой выставить весь комизм этого самодурного смешения Иверской с Иудою, ссылки в Сибирь с христарадничеством…
Но эта самая гадость и пошлость, представленная следствием неразвитости натуры, указывает нам необходимость правильного, свободного развития и восстановляет пред нами достоинство человеческой природы, убеждая нас, что низости и преступления не лежат в природе
человека и не
могут быть уделом естественного развития.
Теперь же мы
можем, в заключение разбора «Своих
людей», только спросить читателей: откажут ли они изображениям Островского, так подробно анализированным нами, в жизненной правде и в силе художнического представления?
Решатся ли они сказать, что действительность, изображаемая им, имеет лишь частное и мелкое значение и не
может дать никаких важных результатов для
человека рассуждающего?..
Но приказчик связан с хозяином: он сыт и одет по хозяйской милости, он
может «в
люди произойти», если хозяин полюбит его; а ежели не полюбит, то что же такое приказчик, со своей непрактической добросовестностью?
Тут критика
может рассмотреть только: точно ли
человек, выставляемый автором как благородный дурак действительно таков по понятиям критики об уме и благородстве, — и затем: такое ли значение придает автор своим лицам, какое имеют они в действительной жизни?
Не признавая ее прав как самостоятельной личности, ей и не дают ничего, что в жизни
может ограждать личность: она необразованна, у ней нет голоса даже в домашних делах, нет привычки смотреть на
людей своими глазами, нет даже и мысли о праве свободного выбора в деле сердца.
Смысл его тот, что самодурство, в каких бы умеренных формах ни выражалось, в какую бы кроткую опеку ни переходило, все-таки ведет, — по малой мере, к обезличению
людей, подвергшихся его влиянию; а обезличение совершенно противоположно всякой свободной и разумной деятельности; следовательно,
человек обезличенный, под влиянием тяготевшего над ним самодурства,
может нехотя, бессознательно совершить какое угодно преступление и погибнуть — просто по глупости и недостатку самобытности.
И действительно, увлекшись негодованием против мишурной образованности господ, подобных Вихореву, сбивающих с толку простых русских
людей, Островский не с достаточной силой и ясностью выставил здесь те причины, вследствие которых русский
человек может увлекаться подобными господами.
Чувство любви
может быть истинно хорошо только при внутренней гармонии любящих, и тогда оно составляет начало и залог того общественного благоденствия, которое обещается нам, в будущем развитии человечества водворением братства и личной равноправности между
людьми.
А на наш взгляд, подобный
человек есть дрянь, кисель, тряпка; он
может быть хорошим
человеком, но только в лакейском смысле этого слова.
Право выбирать
людей по своему вкусу, любить одних и не любить других
может принадлежать, во всей своей обширности, только ему, Русакову, все же остальные должны украшаться кротостью и покорностию: таков уж устав самодурства.
И не хочет понять самой простой истины: что не нужно усыплять в
человеке его внутренние силы и связывать ему руки и ноги, если хотят, чтоб он
мог успешно бороться с своими врагами.
Кажется, чего бы лучше: воспитана девушка «в страхе да в добродетели», по словам Русакова, дурных книг не читала,
людей почти вовсе не видела, выход имела только в церковь божию, вольнодумных мыслей о непочтении к старшим и о правах сердца не
могла ниоткуда набраться, от претензий на личную самостоятельность была далека, как от мысли — поступить в военную службу…
Он
мог надеть новый костюм, завести новую небель, пристраститься к шемпанскому; но в своей личности, в характере, даже во внешней манере обращения с
людьми — он не хотел ничего изменить и во всех своих привычках он остался верен своей самодурной натуре, и в нем мы видим довольно любопытный образчик того, каким манером на всякого самодура действует образование.
Под влиянием такого
человека и таких отношений развиваются кроткие натуры Любови Гордеевны и Мити, представляющие собою образец того, до чего
может доходить обезличение и до какой совершенной неспособности и самобытной деятельности доводит угнетение даже самую симпатичную, самоотверженную натуру.
Будь это
люди нормальные, с свободной волей и хоть с некоторой энергией, — ничто не
могло бы разлучить их, или по крайней мере разлука эта не обошлась бы без тяжелой и страшной борьбы.
Всякий, кто учился, служил, занимался частными комиссиями, вообще имел дела с
людьми, — натыкался, вероятно, не раз в жизни на подобного самодура и
может засвидетельствовать практическую справедливость наших слов.
Здесь есть все — и грубость, и отсутствие честности, и трусость, и порывы великодушия, — и все это покрыто такой тупоумной глупостью, что даже
люди, наиболее расположенные к славянофильству, не
могли одобрить Тита Титыча Брускова, а заметили только, что все-таки у него душа добрая…
И Андрей Титыч ничего хорошенько не
может возразить против нее: он уже доведен отцовским обращением до того, что сам считает себя «просто пропащим
человеком».
Но тут
может представляться вопрос совершенно другого свойства: отчего эти байбаки так упорно продолжают поддерживать над собою
человека, который ничего им хорошего, окромя дурного не сделал и не делает?
По-видимому, совершенно напротив: именно отсутствие чувства законности и беспечность относительно материального благосостояния
могут объяснять равнодушие
людей ко всем претензиям самодурства.
Люди, рассуждающие на основании отвлеченных принципов, Сейчас
могут вывести такие соображения: «Самодурство не признает никаких законов, кроме собственного произвола; вследствие того у всех подвергшихся его влиянию мало-помалу теряется чувство законности, и они уже не считают поступков самодура неправыми и возмутительными и потому переносят их довольно равнодушно.
Эти бесчеловечные слова внушены просто тем, что старик совершенно не в состоянии понять: как же это так — от мужа уйти! В его голове никак не помещается такая мысль. Это для него такая нелепость, против которой он даже не знает, как и возражать, — все равно, как бы нам сказали, что
человек должен ходить на руках, а есть ногами: что бы мы стали возражать?.. Он только и
может, что повторять беспрестанно: «Да как же это так?.. Да ты пойми, что это такое… Как же от мужа идти! Как же это!..»
Что же
может вразумить этих мрачных
людей, что
может спасти от них тех несчастных, которые принуждены терпеть от них?
Словом, это девушка, которая, при других обстоятельствах,
могла бы вполне соответствовать идеалу многих и многих
людей: она от всей души хочет и, по своей натуре,
может быть хорошей женой и хорошей хозяйкой.
Купец ограничивает свое самодурство упражнением над домашними да над близкими
людьми; но в обществе он не
может дурить, потому что, как мы видели, он, в качестве самодура, труслив и слабодушен пред всяким независимым
человеком.
Все это знают, благодетельница, что вы, если захотите, так
можете из грязи
человекам сделать; а не захотите, так будь хоть семи пядей во лбу, — так в ничтожестве и пропадет.
Чувство законности, сделавшееся чисто пассивным и окаменелым, превратившееся в тупое благоговение к авторитету чужой воли, не
могло бы так кротко и безмятежно сохраняться в угнетенных
людях при виде всех нелепостей и гадостей самодурства, если бы его не поддерживало что-нибудь более живое и существенное.
С другой стороны, если бы надобности в материальных благах не было для
человека, то, конечно, Андрей Титыч не стал бы так дрожать перед тятенькой, и Надя
могла бы не жить у Уланбековой, и даже Тишка не стал бы уважать Подхалюзина…
Человек, сохранивший остатки ума, непременно на то и пускается в этом самодурном круге «темного царства», если только пускается в практическую деятельность; отсюда и произошла пословица, что «умный
человек не
может быть не плутом».
Но просто они не
могут поместить в голове мысли, что женщина есть тоже
человек равный им, имеющий свои права.
Все, говорит, соблазняют мужчин, и «молодой
человек, который и неопытный,
может польститься на их прелесть, а
человек, который в разум входит и в лета постоянные, для того женская прелесть ничего не значит, даже скверно»…
Но тем не менее сватанье девушки, заботы матери о ее выдаче, разговоры о женихах — все это
может навести ужас на
человека, который задумается над комедией…
Но не
можем не заметить, что для нас это лицо изумительно по мастерству, с каким Островский умел в нем очертить приличного, не злого, не отвратительного, но с ног до головы пошлого
человека.
У него дяденька богатый-с, да и сам он образованный
человек, везде
может место иметь.