Неточные совпадения
Как ни старались люди, собравшись в одно небольшое место несколько сот тысяч, изуродовать ту землю, на которой они жались,
как ни забивали камнями землю, чтобы ничего не росло на ней,
как ни счищали всякую пробивающуюся травку,
как ни дымили каменным углем
и нефтью,
как ни обрезывали деревья
и ни выгоняли всех животных
и птиц, — весна была весною даже
и в городе.
Извозчики, лавочники, кухарки, рабочие, чиновники останавливались
и с любопытством оглядывали арестантку; иные покачивали головами
и думали: «вот до чего доводит дурное, не такое,
как наше, поведение». Дети с ужасом смотрели на разбойницу, успокаиваясь только тем, что за ней идут солдаты,
и она теперь ничего уже не сделает. Один деревенский мужик, продавший уголь
и напившийся чаю в трактире, подошел к ней, перекрестился
и подал ей копейку. Арестантка покраснела, наклонила голову
и что-то проговорила.
Веселил ее тоже чистый, сравнительно с острогом, весенний воздух, но больно было ступать по камням отвыкшими от ходьбы
и обутыми в неуклюжие арестантские коты ногами,
и она смотрела себе под ноги
и старалась ступать
как можно легче.
История арестантки Масловой была очень обыкновенная история. Маслова была дочь незамужней дворовой женщины, жившей при своей матери-скотнице в деревне у двух сестер-барышень помещиц. Незамужняя женщина эта рожала каждый год,
и,
как это обыкновенно делается по деревням, ребенка крестили,
и потом мать не кормила нежеланно появившегося, ненужного
и мешавшего работе ребенка,
и он скоро умирал от голода.
Старая барышня сделала выговор
и за сливки
и за то, что пустили родившую женщину в скотную,
и хотела уже уходить,
как, увидав ребеночка, умилилась над ним
и вызвалась быть его крестной матерью.
С тех пор ей всё стало постыло,
и она только думала о том,
как бы ей избавиться от того стыда, который ожидал ее,
и она стала не только неохотно
и дурно служить барышням, но, сама не знала,
как это случилось, — вдруг ее прорвало. Она наговорила барышням грубостей, в которых сама потом раскаивалась,
и попросила расчета.
Но повитуха, принимавшая на деревне у больной женщины, заразила Катюшу родильной горячкой,
и ребенка, мальчика, отправили в воспитательный дом, где ребенок,
как рассказывала возившая его старуха, тотчас же по приезде умер.
Хозяйка вызвала его в другую комнату,
и Маслова слышала,
как хозяйка говорила: свеженькая, деревенская.
И вот в это-то время, особенно бедственное для Масловой, так
как не попадался ни один покровитель, Маслову разыскала сыщица, поставляющая девушек для дома терпимости.
Маслова курила уже давно, но в последнее время связи своей с приказчиком
и после того,
как он бросил ее, она всё больше
и больше приучалась пить. Вино привлекало ее не только потому, что оно казалось ей вкусным, но оно привлекало ее больше всего потому, что давало ей возможность забывать всё то тяжелое, что она пережила,
и давало ей развязность
и уверенность в своем достоинстве, которых она не имела без вина. Без вина ей всегда было уныло
и стыдно.
При том же соблазняло ее
и было одной из причин окончательного решения то, что сыщица сказала ей, что платья она может заказывать себе
какие только пожелает, — бархатные, фаи, шелковые, бальные с открытыми плечами
и руками.
Обмыв там холодной водой мускулистое, обложившееся жиром белое тело
и вытершись лохматой простыней, он надел чистое выглаженное белье,
как зеркало, вычищенные ботинки
и сел перед туалетом расчесывать двумя щетками небольшую черную курчавую бороду
и поредевшие на передней части головы вьющиеся волосы.
Выбрав из десятка галстуков
и брошек те,
какие первые попались под руку, — когда-то это было ново
и забавно, теперь было совершенно всё равно, — Нехлюдов оделся в вычищенное
и приготовленное на стуле платье
и вышел, хотя
и не вполне свежий, но чистый
и душистый, в длинную, с натертым вчера тремя мужиками паркетом столовую с огромным дубовым буфетом
и таким же большим раздвижным столом, имевшим что-то торжественное в своих широко расставленных в виде львиных лап резных ножках.
«Исполняя взятую на себя обязанность быть вашей памятью, — было написано на листе серой толстой бумаги с неровными краями острым, но разгонистым почерком, — напоминаю вам, что вы нынче, 28-го апреля, должны быть в суде присяжных
и потому не можете никак ехать с нами
и Колосовым смотреть картины,
как вы, с свойственным вам легкомыслием, вчера обещали; à moins que vous ne soyez disposé à payer à la cour d’assises les 300 roubles d’amende, que vous vous refusez pour votre cheval, [если, впрочем, вы не предполагаете уплатить в окружной суд штраф в 300 рублей, которые вы жалеете истратить на покупку лошади.] зa то, что не явились во-время.
Нехлюдов вспомнил о всех мучительных минутах, пережитых им по отношению этого человека: вспомнил,
как один раз он думал, что муж узнал,
и готовился к дуэли с ним, в которой он намеревался выстрелить на воздух,
и о той страшной сцене с нею, когда она в отчаянии выбежала в сад к пруду с намерением утопиться,
и он бегал искать ее.
Управляющий писал, что ему, Нехлюдову, необходимо самому приехать, чтобы утвердиться в правах наследства
и, кроме того, решить вопрос о том,
как продолжать хозяйство: так ли,
как оно велось при покойнице, или,
как он это
и предлагал покойной княгине
и теперь предлагает молодому князю, увеличить инвентарь
и всю раздаваемую крестьянам землю обрабатывать самим.
Теперь, сделавшись по наследству большим землевладельцем, он должен был одно из двух: или отказаться от своей собственности,
как он сделал это десять лет тому назад по отношению 200 десятин отцовской земли, или молчаливым соглашением признать все свои прежние мысли ошибочными
и ложными.
Да
и не за чем было, так
как не было уже ни той силы убеждения, ни той решимости, ни того тщеславия
и желания удивить, которые были в молодости.
«
И извозчики знают о моих отношениях к Корчагиным», подумал Нехлюдов,
и нерешенный вопрос, занимавший его постоянно в последнее время: следует или не следует жениться на Корчагиной, стал перед ним,
и он,
как в большинстве вопросов, представлявшихся ему в это время, никак, ни в ту ни в другую сторону, не мог решить его.
В пользу же в частности женитьбы именно на Мисси (Корчагину звали Мария
и,
как во всех семьях известного круга, ей дали прозвище) — было, во-первых, то, что она была породиста
и во всем, от одежды до манеры говорить, ходить, смеяться, выделялась от простых людей не чем-нибудь исключительным, а «порядочностью», — он не знал другого выражения этого свойства
и ценил это свойство очень высоко; во-вторых, еще то, что она выше всех других людей ценила его, стало быть, по его понятиям, понимала его.
Так что доводов было столько же за, сколько
и против; по крайней мере, по силе своей доводы эти были равны,
и Нехлюдов, смеясь сам над собою, называл себя Буридановым ослом.
И всё-таки оставался им, не зная, к
какой из двух вязанок обратиться.
«Теперь надо добросовестно,
как я всегда делаю
и считаю должным, исполнить общественную обязанность. Притом же это часто бывает
и интересно», сказал он себе
и вошел мимо швейцара в сени суда.
А между тем он несомненно признавал это свое превосходство
и принимал выказываемые ему знаки уважения
как должное
и оскорблялся, когда этого не было.
Господин этот говорил о процессе, который шел теперь в гражданском отделении,
как о хорошо знакомом ему деле, называя судей
и знаменитых адвокатов по имени
и отчеству.
Его слушали с уважением,
и некоторые старались вставить свои замечания, но он всех обрывал,
как будто он один мог знать всё по-настоящему.
«Ничто так не поддерживает,
как обливание водою
и гимнастика», подумал он, ощупывая левой рукой с золотым кольцом на безымяннике напруженный бисепс правой. Ему оставалось еще сделать мулинэ (он всегда делал эти два движения перед долгим сидением заседания), когда дверь дрогнула. Кто-то хотел отворить ее. Председатель поспешно положил гири на место
и отворил дверь.
— Удивительно,
как не совестно, — сказал член
и сердито сел, доставая папиросы.
— Очень вам благодарен, — сказал председатель
и закурил папироску. —
Какое же дело пустим первым?
Бреве же был консервативен
и даже,
как все служащие в России немцы, особенно предан православию,
и секретарь не любил его
и завидовал его месту.
Вслед за старушкой из двери залы гражданского отделения, сияя пластроном широко раскрытого жилета
и самодовольным лицом, быстро вышел тот самый знаменитый адвокат, который сделал так, что старушка с цветами осталась не при чем, а делец, давший ему 10 тысяч рублей, получил больше 100 тысяч. Все глаза обратились на адвоката,
и он чувствовал это
и всей наружностью своей
как бы говорил: «не нужно никих выражений преданности»,
и быстро прошел мимо всех.
Судебный пристав особенно учтиво
и приятно, глядя поверх pince-nez, поклонился,
как будто выделяя его этим от других.
Они сами чувствовали это,
и все трое,
как бы смущенные своим величием, поспешно
и скромно опуская глаза, сели на свои резные кресла за покрытый зеленым сукном стол, на котором возвышался треугольный инструмент с орлом, стеклянные вазы, в которых бывают в буфетах конфеты, чернильница, перья,
и лежала бумага чистая
и прекрасная
и вновь очиненные карандаши разных размеров.
Как только она вошла, глаза всех мужчин, бывших в зале, обратились на нее
и долго не отрывались от ее белого с черными глянцевито-блестящими глазами лица
и выступавшей под халатом высокой груди. Даже жандарм, мимо которого она проходила, не спуская глаз, смотрел на нее, пока она проходила
и усаживалась,
и потом, когда она уселась,
как будто сознавая себя виновным, поспешно отвернулся
и, встряхнувшись, уперся глазами в окно прямо перед собой.
Председатель подождал, пока подсудимые заняли свои места,
и,
как только Маслова уселась, обратился к секретарю.
Священник этот священствовал 46 лет
и собирался через три года отпраздновать свой юбилей так же,
как его недавно отпраздновал соборный протоиерей.
Представительный господин с бакенбардами, полковник, купец
и другие держали руки с сложенными перстами так,
как этого требовал священник,
как будто с особенным удовольствием, очень определенно
и высоко, другие
как будто неохотно
и неопределенно.
Одни слишком громко повторяли слова,
как будто с задором
и выражением, говорящим: «а я всё-таки буду
и буду говорить», другие же только шептали, отставали от священника
и потом,
как бы испугавшись, не во-время догоняли его; одни крепко-крепко,
как бы боясь, что выпустят что-то, вызывающими жестами держали свои щепотки, а другие распускали их
и опять собирали.
Как только присяжные уселись, председатель сказал им речь об их правах, обязанностях
и ответственности. Говоря свою речь, председатель постоянно переменял позу: то облокачивался на левую, то на правую руку, то на спинку, то на ручки кресел, то уравнивал края бумаги, то гладил разрезной нож, то ощупывал карандаш.
Картинкин сел так же быстро,
как он встал,
и, запахнувшись халатом, стал опять беззвучно шевелить щеками.
Бочковой было 43 года, звание — коломенская мещанка, занятие — коридорная в той же гостинице «Мавритания». Под судом
и следствием не была, копию с обвинительного акта получила. Ответы свои выговаривала Бочкова чрезвычайно смело
и с такими интонациями, точно она к каждому ответу приговаривала: «да, Евфимия,
и Бочкова, копию получила,
и горжусь этим,
и смеяться никому не позволю». Бочкова, не дожидаясь того, чтобы ей сказали сесть, тотчас же села,
как только кончились вопросы.
— Вы так
и должны были сказать, — опять-таки особенно мягко сказал председатель. — Отчество
как?
— Вы сами знаете, в
каком, — сказала Маслова, улыбнулась
и тотчас же, быстро оглянувшись, опять прямо уставилась на председателя.
Маслова то сидела неподвижно, слушая чтеца
и смотря на него, то вздрагивала
и как бы хотела возражать, краснела
и потом тяжело вздыхала, переменяла положение рук, оглядывалась
и опять уставлялась на чтеца.
Привлеченные в качестве обвиняемых Маслова, Бочкова
и Картинкин виновными себя не признали, объявив: Маслова — что она действительно была послана Смельковым из дома терпимости, где она, по ее выражению, работает, в гостиницу «Мавританию» привезти купцу денег,
и что, отперев там данным ей ключом чемодан купца, она взяла из него 40 рублей серебром,
как ей было велено, но больше денег не брала, что могут подтвердить Бочкова
и Картинкин, в присутствии которых она отпирала
и запирала чемодан
и брала деньги.
Кольцо подарил ей сам Смельков после того,
как он побил ее
и она заплакала
и хотела от него уехать.
— Не виновата я ни в чем, — бойко
и твердо заговорила обвиняемая. — Я
и в номер не входила… А
как эта паскуда вошла, так она
и сделала дело.
— Екатерина Маслова, — начал председатель, обращаясь к третьей подсудимой, — вы обвиняетесь в том, что, приехав из публичного дома в номер гостиницы «Мавритания» с ключом от чемодана купца Смелькова, вы похитили из этого чемодана деньги
и перстень, — говорил он,
как заученный урок, склоняя между тем ухо к члену слева, который говорил, что пo списку вещественных доказательств недостает склянки.
— Ни в чем не виновата, — быстро заговорила она, —
как сначала говорила, так
и теперь говорю: не брала, не брала
и не брала, ничего я не брала, а перстень он мне сам дал…
— В этом признаю. Только я думала,
как мне сказали, что они сонные, что от них ничего не будет. Не думала
и не хотела. Перед Богом говорю — не хотела, — сказала она.
— Очень хорошо, — сказал председатель, очевидно довольный достигнутыми результатами. — Так расскажите,
как было дело, — сказал он, облокачиваясь на спинку
и кладя обе руки на стол. — Расскажите всё,
как было. Вы можете чистосердечным признанием облегчить свое положение.