Неточные совпадения
Гаврило. «Молчит»! Чудак ты…
Как же ты хочешь, чтоб он разговаривал, коли у него миллионы! С кем ему разговаривать? Есть человека два-три в городе, с ними он разговаривает, а больше не с кем; ну, он
и молчит. Он
и живет здесь не подолгу от этого от самого; да
и не жил бы, кабы не дела. А разговаривать он ездит в Москву, в Петербург да за границу, там ему просторнее.
Кнуров.
Как это она оплошала? Огудаловы все-таки фамилия порядочная,
и вдруг за какого-то Карандышева!.. Да с ее-то ловкостью… всегда полон дом холостых…
Вожеватов. Выдать-то выдала, да надо их спросить, сладко ли им жить-то. Старшую увез какой-то горец, кавказский князек. Вот потеха-то была…
Как увидал, затрясся, заплакал даже — так две недели
и стоял подле нее, за кинжал держался да глазами сверкал, чтоб не подходил никто. Женился
и уехал, да, говорят, не довез до Кавказа-то, зарезал на дороге от ревности. Другая тоже за какого-то иностранца вышла, а он после оказался совсем не иностранец, а шулер.
Вожеватов. Женихи платятся.
Как кому понравилась дочка, так
и раскошеливайся… Потом на приданое возьмет с жениха, а приданого не спрашивай.
А Карандышев
и тут
как тут с предложением.
А
как, бывало, набежит какой-нибудь богатенький, так просто жалость было смотреть на Карандышева;
и не говорят с ним,
и не смотрят на него.
Вожеватов. Еще
как рад-то, сияет,
как апельсин. Что смеху-то! Ведь он у нас чудак. Ему бы жениться поскорей да уехать в свое именьишко, пока разговоры утихнут, так
и Огудаловым хотелось; а он таскает Ларису на бульвар, ходит с ней под руку, голову так высоко поднял, что того гляди наткнется на кого-нибудь. Да еще очки надел зачем-то, а никогда их не носил. Кланяется — едва кивает; тон
какой взял; прежде
и не слыхать его было, а теперь все «я да я, я хочу, я желаю».
Кнуров.
Как мужик русский: мало радости, что пьян, надо поломаться, чтоб все видели. Поломается, поколотят его раза два, ну он
и доволен,
и идет спать.
С бульвара выходит, так кричит городовому: «Прикажи подавать мой экипаж!» Ну,
и подъезжает этот экипаж с музыкой, все винты, все гайки дребезжат на разные голоса, а рессоры-то трепещутся,
как живые.
Лариса. А вот
какая, я вам расскажу один случай. Проезжал здесь один кавказский офицер, знакомый Сергея Сергеича, отличный стрелок; были они у нас, Сергей Сергеич
и говорит: «Я слышал, вы хорошо стреляете». — «Да, недурно», — говорит офицер. Сергей Сергеич дает ему пистолет, ставит себе стакан на голову
и отходит в другую комнату, шагов на двенадцать. «Стреляйте», — говорит.
Лариса. Нет,
и сердце есть. Я сама видела,
как он помогал бедным,
как отдавал все деньги, которые были с ним.
Вожеватов. А
как их по имени
и отчеству?
Паратов. Нет, со мной, господа, нельзя, я строг на этот счет. Денег у него нет, без моего разрешения давать не велено, а у меня
как попросит, так я ему в руки французские разговоры, на счастье нашлись у меня; изволь прежде страницу выучить, без того не дам… Ну
и учит сидит.
Как старается!
Паратов. Ну, нет,
какой хороший! Он все амплуа прошел
и в суфлерах был; а теперь в оперетках играет. Ничего, так себе, смешит.
Вожеватов. Там
и потолкуем,
как нам веселее время провести, может,
и еще что придумаем.
Какие вещи — рублей пятьсот стоят. «Положите, говорит, завтра поутру в ее комнату
и не говорите, от кого». А ведь знает, плутишка, что я не утерплю — скажу. Я его просила посидеть, не остался; с каким-то иностранцем ездит, город ему показывает. Да ведь шут он, у него не разберешь, нарочно он или вправду. «Надо, говорит, этому иностранцу все замечательные трактирные заведения показать!» Хотел к нам привезти этого иностранца. (Взглянув в окно.) А вот
и Мокий Парменыч! Не выходи, я лучше одна с ним потолкую.
Огудалова. Право, даже уж
и слов-то не подберешь,
как благодарить вас.
Лариса (ставит корзинку на стол
и рассматривает вещи в коробочке). Это Вася-то подарил? Недурно.
Какой милый!
Огудалова. Ну, вот
и прекрасно! В
какой уезд?
Илья. Один тенор
и есть, а то все басы.
Какие басы,
какие басы! А тенор один Антон!
Илья. Пополам перегнуло набок, coвсeм углом, так глаголем
и ходит… другая неделя… ах, беда! Теперь в хоре всякий лишний человек дорого стоит, а без тенора
как быть! К дохтору ходил, дохтор
и говорит: «Через неделю, через две отпустит, опять прямой будешь». А нам теперь его надо.
Карандышев. Не обижайте! А меня обижать можно? Да успокойтесь, никакой ссоры не будет: все будет очень мирно. Я предложу за вас тост
и поблагодарю вас публично за счастие, которое вы делаете мне своим выбором, за то, что вы отнеслись ко мне не так,
как другие, что вы оценили меня
и поверили в искренность моих чувств. Вот
и все, вот
и вся моя месть!
Карандышев (у окна). Вот, изволите видеть, к вам подъехал; четыре иноходца в ряд
и цыган на козлах с кучером.
Какую пыль в глаза пускает! Оно, конечно, никому вреда нет, пусть тешится, а в сущности-то
и гнусно,
и глупо.
Паратов. Эти «кроткие, нежные взгляды», этот сладкий любовный шепот, когда каждое слово чередуется с глубоким вздохом, эти клятвы!..
И все это через месяц повторяется другому,
как выученный урок. О, женщины!
Паратов. А теперь я во всю жизнь сохраню самое приятное воспоминание о вас,
и мы расстанемся
как лучшие друзья.
Огудалова. Да ему
и заметить нельзя: он ничего не знает, он никогда
и не видывал,
как порядочные люди обедают. Он еще думает, что удивил всех своей роскошью, вот он
и весел. Да разве ты не замечаешь? Егo нарочно подпаивают.
Евфросинья Потаповна. Ну, покушали
и встали бы; чего еще дожидаются? Уж достался мне этот обед; что хлопот, что изъяну! Поваришки разбойники, в кухню-то точно
какой победитель придет, слова ему сказать не смей!
Евфросинья Потаповна.
Какие тут расчеты, коли человек с ума сошел. Возьмем стерлядь: разве вкус-то в ней не один, что большая, что маленькая? А в цене-то разница, ох, велика! Полтинничек десяток
и за глаза бы, а он по полтиннику штуку платил.
Кабы для начальника
какого высокого али для владыки, ну, уж это так
и полагается, а то для кого!
Опять вино хотел было дорогое покупать, в рубль
и больше, да купец честный человек попался: берите, говорит, кругом по шести гривен за бутылку, а ерлыки наклеим,
какие прикажете!
Робинзон (глядит в дверь налево). Погиб Карандышев. Я начал, а Серж его докончит. Наливают, устанавливаются в позу; живая картина. Посмотрите,
какая у Сержа улыбка! Совсем Бертрам. (Поет из «Роберта».) «Ты мой спаситель». — «Я твой спаситель!» — «
И покровитель». — «
И покровитель». Ну, проглотил. Целуются. (Поет.) «
Как счастлив я!» — «Жертва моя!» Ай, уносит Иван коньяк, уносит! (Громко.) Что ты, что ты, оставь! Я его давно дожидаюсь. (Убегает.)
Илья. Хорошо,
как прикажете, так
и будет.
Паратов. Представьте, господа, я
и сам о том же думаю; вот
как мы сошлись.
Кнуров. А Робинзон, господа, лишний. Потешились,
и будет. Напьется он там до звериного образа — что хорошего! Эта прогулка дело серьезное, он нам совсем не компания. (Указывая в дверь.) Вон он
как к коньяку-то прильнул.
Паратов.
Какие же государства
и какие города Европы вы осчастливить хотите?
Иван. На катерах-с.
И посуда,
и вина, все от нас пошло-с; еще давеча отправили; ну,
и прислуга — всё
как следует-с.
Иван.
И цыгане,
и музыка с ними — всё
как следует.
Карандышев. Да, это смешно… Я смешной человек… Я знаю сам, что я смешной человек. Да разве людей казнят за то, что они смешны? Я смешон — ну, смейся надо мной, смейся в глаза! Приходите ко мне обедать, пейте мое вино
и ругайтесь, смейтесь надо мной — я того стою. Но разломать грудь у смешного человека, вырвать сердце, бросить под ноги
и растоптать его! Ох, ох!
Как мне жить!
Как мне жить!
Иван. Это я оченно верю-с. Коли спросить чего угодно, мы подадим; знавши Сергея Сергеича
и Василья Данилыча,
какие они господа, мы обязаны для вас кредит сделать-с; а игра денег требует-с.
Робинзон.
Какой народ! Удивляюсь. Везде поспеют; где только можно взять, все уж взято, непочатых мест нет. Ну, не надо, не нуждаюсь я в нем. Ты ему не говори ничего, а то он подумает, что
и я хочу обмануть; а я горд.
Иван. Да-с, оно, конечно… А
как давеча господин Карандышев рассердились, когда все гости вдруг уехали! Очень гневались, даже убить кого-то хотели, так с пистолетом
и ушли из дому.
Робинзон. Очень семейный… Для меня тихая семейная жизнь выше всего; а неудовольствие
какое или ссора — это Боже сохрани; я люблю
и побеседовать, только чтоб разговор умный, учтивый, об искусстве, например… Ну, с благородным человеком, вот
как вы, можно
и выпить немножко. Не прикажете ли?
Кнуров. Да непременно.
И, должно быть, обещания были определенные
и серьезные, а то
как бы она поверила человеку, который уж раз обманул ее!
Паратов. Это делает тебе честь, Робинзон. Но ты не по времени горд. Применяйся к обстоятельствам, бедный друг мой! Время просвещенных покровителей, время меценатов прошло; теперь торжество буржуазии, теперь искусство на вес золота ценится, в полном смысле наступает золотой век. Но, уж не взыщи, подчас
и ваксой напоят,
и в бочке с горы, для собственного удовольствия, прокатят — на
какого Медичиса нападешь. Не отлучайся, ты мне нужен будешь!
Паратов. Но
и здесь оставаться вам нельзя. Прокатиться с нами по Волге днем — это еще можно допустить; но кутить всю ночь в трактире, в центре города, с людьми, известными дурным поведением!
Какую пищу вы дадите для разговоров.
Паратов.
Какая экзальтация! Вам можно жить
и должно. Кто откажет вам в любви, в уважении! Да тот же ваш жених: он будет радехонек, если вы опять его приласкаете.
Лариса. Что вы говорите! Я мужа своего, если уж не любить, так хоть уважать должна; а
как могу я уважать человека, который равнодушно сносит насмешки
и всевозможные оскорбления! Это дело кончено: он для меня не существует. У меня один жених: это вы.
Вы расстроены, я не смею торопить вас ответом. Подумайте! Если вам будет угодно благосклонно принять мое предложение, известите меня;
и с той минуты я сделаюсь вашим самым преданным слугой
и самым точным исполнителем всех ваших желаний
и даже капризов,
как бы они странны
и дороги ни были. Для меня невозможного мало. (Почтительно кланяется
и уходит в кофейную.)
Карандышев. Уж вы слишком невзыскательны. Кнуров
и Вожеватов мечут жребий, кому вы достанетесь, играют в орлянку —
и это не оскорбление? Хороши ваши приятели!
Какое уважение к вам! Они не смотрят на вас,
как на женщину,
как на человека, — человек сам располагает своей судьбой; они смотрят на вас
как на вещь. Ну, если вы вещь, это другое дело. Вещь, конечно, принадлежит тому, кто ее выиграл, вещь
и обижаться не может.
Лариса. Лжете. Я любви искала
и не нашла. На меня смотрели
и смотрят,
как на забаву. Никогда никто не постарался заглянуть ко мне в душу, ни от кого я не видела сочувствия, не слыхала теплого, сердечного слова. А ведь так жить холодно. Я не виновата, я искала любви
и не нашла… ее нет на свете… нечего
и искать. Я не нашла любви, так буду искать золота. Подите, я вашей быть не могу.