Неточные совпадения
Надзиратель, гремя железом, отпер замок и, растворив дверь камеры, из которой хлынул
еще более вонючий,
чем в коридоре, воздух, крикнул...
Они спустились вниз по каменной лестнице, прошли мимо
еще более,
чем женские, вонючих и шумных камер мужчин, из которых их везде провожали глаза в форточках дверей, и вошли в контору, где уже стояли два конвойных солдата с ружьями.
В то время когда Маслова, измученная длинным переходом, подходила с своими конвойными к зданию окружного суда, тот самый племянник ее воспитательниц, князь Дмитрий Иванович Нехлюдов, который соблазнил ее, лежал
еще на своей высокой, пружинной с пуховым тюфяком, смятой постели и, расстегнув ворот голландской чистой ночной рубашки с заутюженными складочками на груди, курил папиросу. Он остановившимися глазами смотрел перед собой и думал о том,
что предстоит ему нынче сделать и
что было вчера.
Причина эта заключалась не в том,
что он 10 лет тому назад соблазнил Катюшу и бросил ее, это было совершенно забыто им, и он не считал это препятствием для своей женитьбы; причина эта была в том,
что у него в это самое время была с замужней женщиной связь, которая, хотя и была разорвана теперь с его стороны, не была
еще признана разорванной ею.
В пользу же в частности женитьбы именно на Мисси (Корчагину звали Мария и, как во всех семьях известного круга, ей дали прозвище) — было, во-первых, то,
что она была породиста и во всем, от одежды до манеры говорить, ходить, смеяться, выделялась от простых людей не чем-нибудь исключительным, а «порядочностью», — он не знал другого выражения этого свойства и ценил это свойство очень высоко; во-вторых,
еще то,
что она выше всех других людей ценила его, стало быть, по его понятиям, понимала его.
Против же женитьбы на Мисси в частности было, во-первых, то,
что очень вероятно можно бы было найти девушку имеющую
еще гораздо больше достоинств,
чем Мисси, и потому более достойную его, и, во-вторых, то,
что ей было 27 лет, и потому, наверное, у нее были уже прежние любови, — и эта мысль была мучительной для Нехлюдова.
Они провожали товарища, много пили и играли до 2 часов, а потом поехали к женщинам в тот самый дом, в котором шесть месяцев тому назад
еще была Маслова, так
что именно дело об отравлении он не успел прочесть и теперь хотел пробежать его.
Все встали, и на возвышение залы вышли судьи: председательствующий с своими мускулами и прекрасными бакенбардами; потом мрачный член суда в золотых очках, который теперь был
еще мрачнее оттого,
что перед самым заседанием он встретил своего шурина, кандидата на судебные должности, который сообщил ему,
что он был у сестры, и сестра объявила ему,
что обеда не будет.
В этот год
еще в университете он прочел «Социальную статику» Спенсера, и рассуждения Спенсера о земельной собственности произвели на него сильное впечатление, в особенности потому,
что он сам был сын большой землевладелицы.
Всё та же,
еще милее,
чем прежде.
Тетушки, и всегда любившие Нехлюдова,
еще радостнее,
чем обыкновенно, встретили его в этот раз. Дмитрий ехал на войну, где мог быть ранен, убит. Это трогало тетушек.
Рассвело уже настолько,
что было видно, но солнце
еще не вставало. На могилках вокруг церкви расселся народ. Катюша оставалась в церкви, и Нехлюдов остановился, ожидая ее.
— Воистину воскресе, — сказал он. Они поцеловались два раза и как будто задумались, нужно ли
еще, и как будто решив,
что нужно, поцеловались в третий раз, и оба улыбнулись.
Не выпуская ее из своих объятий, Нехлюдов посадил ее на постель и, чувствуя,
что еще что-то надо делать, сел рядом с нею.
Тетушки не видали
еще таких и не знали,
что у этого Шенбока было 200 тысяч долгу, которые — он знал — никогда не заплатятся, и
что поэтому 25 рублей меньше или больше не составляли для него расчета.
Он думал
еще и о том,
что, хотя и жалко уезжать теперь, не насладившись вполне любовью с нею, необходимость отъезда выгодна тем,
что сразу разрывает отношения, которые трудно бы было поддерживать. Думал он
еще о том,
что надо дать ей денег, не для нее, не потому,
что ей эти деньги могут быть нужны, а потому,
что так всегда делают, и его бы считали нечестным человеком, если бы он, воспользовавшись ею, не заплатил бы за это. Он и дал ей эти деньги, — столько, сколько считал приличным по своему и ее положению.
«Но
что же делать? Всегда так. Так это было с Шенбоком и гувернанткой, про которую он рассказывал, так это было с дядей Гришей, так это было с отцом, когда он жил в деревне и у него родился от крестьянки тот незаконный сын Митенька, который и теперь
еще жив. А если все так делают, то, стало быть, так и надо». Так утешал он себя, но никак не мог утешиться. Воспоминание это жгло его совесть.
Сначала он всё-таки хотел разыскать ее и ребенка, но потом, именно потому,
что в глубине души ему было слишком больно и стыдно думать об этом, он не сделал нужных усилий для этого разыскания и
еще больше забыл про свой грех и перестал думать о нем.
Товарищ прокурора был от природы очень глуп, но сверх того имел несчастье окончить курс в гимназии с золотой медалью и в университете получить награду за свое сочинение о сервитутах по римскому праву, и потому был в высшей степени самоуверен, доволен собой (
чему еще способствовал его успех у дам), и вследствие этого был глуп чрезвычайно.
В его речи было всё самое последнее,
что было тогда в ходу в его круге и
что принималось тогда и принимается
еще и теперь за последнее слово научной мудрости.
Потом он объяснил им
еще то,
что, несмотря на то,
что право это предоставлено им, они должны пользоваться им разумно.
Хотел он
еще разъяснить им,
что если они на поставленный вопрос дадут ответ утвердительный, то этим ответом они признают всё то,
что поставлено в вопросе, и
что если они не признают всего,
что поставлено в вопросе, то должны оговорить то,
чего не признают.
Казалось, всё было сказано. Но председатель никак не мог расстаться с своим правом говорить — так ему приятно было слушать внушительные интонации своего голоса — и нашел нужным
еще сказать несколько слов о важности того права, которое дано присяжным, и о том, как они должны с вниманием и осторожностью пользоваться этим правом и не злоупотреблять им, о том,
что они принимали присягу,
что они — совесть общества, и
что тайна совещательной комнаты должна быть священна, и т. д., и т. д.
Так и Нехлюдов чувствовал уже всю гадость того,
что он наделал, чувствовал и могущественную руку хозяина, но он всё
еще не понимал значения того,
что он сделал, не признавал самого хозяина.
Когда Картинкин и Бочкова вышли, она всё
еще сидела на месте и плакала, так
что жандарм должен был тронуть ее за рукав халата.
Беседа с адвокатом и то,
что он принял уже меры для защиты Масловой,
еще более успокоили его. Он вышел на двор. Погода была прекрасная, он радостно вдохнул весенний воздух. Извозчики предлагали свои услуги, но он пошел пешком, и тотчас же целый рой мыслей и воспоминаний о Катюше и об его поступке с ней закружились в его голове. И ему стало уныло и всё показалось мрачно. «Нет, это я обдумаю после, — сказал он себе, — а теперь, напротив, надо развлечься от тяжелых впечатлений».
С тех пор и до нынешнего дня прошел длинный период без чистки, и потому никогда
еще он не доходил до такого загрязнения, до такого разлада между тем,
чего требовала его совесть, и той жизнью, которую он вел, и он ужаснулся, увидев это расстояние.
«Ведь уже пробовал совершенствоваться и быть лучше, и ничего не вышло, — говорил в душе его голос искусителя, — так
что же пробовать
еще раз?
Когда
еще во время одного перерыва сторожа закусывали подле нее хлебом и крутыми яйцами, у нее рот наполнился слюной, и она почувствовала,
что голодна, но попросить у них она считала для себя унизительным.
Тогда, получив разрешенье, она сняла замшевую перчатку с тремя пуговицами с пухлой белой руки, достала из задних складок шелковой юбки модный бумажник и, выбрав из довольно большого количества купонов, только
что срезанных с билетов, заработанных ею в своем доме, один — в 2 рубля 50 коп. и, присоединив к нему два двугривенных и
еще гривенник, передала их приставу.
Но ей пришлось
еще долго ждать, потому
что секретарь, которому надо было отпустить ее, забыв про подсудимых, занялся разговором и даже спором о запрещенной статье с одним из адвокатов.
— Мы и то с тетенькой, касатка, переговаривались, може, сразу ослобонят. Тоже, сказывали, бывает.
Еще и денег надают, под какой час попадешь, — тотчас же начала своим певучим голосом сторожиха. — Ан, вот оно
что. Видно, сгад наш не в руку. Господь, видно, свое, касатка, — не умолкая вела она свою ласковую и благозвучную речь.
Приехав в суд, Нехлюдов в коридоре
еще встретил вчерашнего судебного пристава и расспросил его, где содержатся приговоренные уже по суду арестанты, и от кого зависит разрешение свидания с ними. Судебный пристав объяснил,
что содержатся арестанты в разных местах, и
что до объявления решения в окончательной форме разрешение свиданий зависит от прокурора.
Назначенный же от суда защитник доказывал,
что кража совершена не в жилом помещении, и
что потому, хотя преступление и нельзя отрицать, но всё-таки преступник
еще не так опасен для общества, как это утверждал товарищ прокурора.
В трактире он сошелся с таким же, как он,
еще прежде лишившимся места и сильно пившим слесарем, и они вдвоем ночью, пьяные, сломали замок и взяли оттуда первое,
что попалось.
— Я
еще должен заявить, — сказал Нехлюдов, —
что я не могу продолжать участвовать в сессии.
Еще не успели за ним затворить дверь, как опять раздались всё те же бойкие, веселые звуки, так не шедшие ни к месту, в котором они производились, ни к лицу жалкой девушки, так упорно заучивавшей их. На дворе Нехлюдов встретил молодого офицера с торчащими нафабренными усами и спросил его о помощнике смотрителя. Это был сам помощник. Он взял пропуск, посмотрел его и сказал,
что по пропуску в дом предварительного заключения он не решается пропустить сюда. Да уж и поздно..
Так же верил и дьячок и
еще тверже,
чем священник, потому
что совсем забыл сущность догматов этой веры, а знал только,
что за теплоту, за поминание, за часы, за молебен простой и за молебен с акафистом, за всё есть определенная цена, которую настоящие христиане охотно платят, и потому выкрикивал свои: «помилось, помилось», и пел, и читал,
что положено, с такой же спокойной уверенностью в необходимости этого, с какой люди продают дрова, муку, картофель.
Но позади арестанток, на той стороне, стояла
еще одна женщина, и Нехлюдов тотчас же понял,
что это была она, и тотчас же почувствовал, как усиленно забилось его сердце и остановилось дыхание.
— Говорят тебе, помирает,
чего ж
еще? — кричал кто-то с другой стороны.
— Нет, я постараюсь видеться с вами
еще, где бы можно переговорить, и тогда скажу очень важное,
что нужно сказать вам, — сказал Нехлюдов.
— Да ведь он очень плохо говорил, так
что нельзя было ничего понять, —
еще более удивляясь, сказал Нехлюдов.
—
Еще я хотел спросить вас: прокурор дал мне пропуск в тюрьму к этому лицу, в тюрьме же мне сказали,
что нужно
еще разрешение губернатора для свиданий вне условных дней и места. Нужно ли это?
— Нельзя здесь дожидаться, пожалуйте в контору, — опять обратился фельдфебель к Нехлюдову, и Нехлюдов уже хотел уходить, когда из задней двери вышел смотритель,
еще более смущенный,
чем его подчиненные. Он не переставая вздыхал. Увидав Нехлюдова, он обратился к надзирателю.
И ему стало
еще более,
чем прежде, жалко ее.
Нехлюдов был удивлен, каким образом надзиратель, приставленный к политическим, передает записки, и в самом остроге, почти на виду у всех; он не знал
еще тогда,
что это был и надзиратель и шпион, но взял записку и, выходя из тюрьмы, прочел ее. В записке было написано карандашом бойким почерком, без еров, следующее...
— В остроге есть одно лицо, которым я очень интересуюсь (при слове острог лицо Масленникова сделалось
еще более строго), и мне хотелось бы иметь свидание не в общей, а в конторе, и не только в определенные дни, но и чаще. Мне сказали,
что это от тебя зависит.
— Заезжайте к мама. Она очень хочет вас видеть, — сказала она и, чувствуя,
что она лжет, и он понимает это, покраснела
еще больше.
— А
еще, — сказал Нехлюдов, — сейчас в остроге сидят 130 человек только зa то,
что у них просрочены паспорта. Их держат месяц здесь.
— Да,
еще вот
что, — сказал Нехлюдов, не входя в гостиную и останавливаясь у двери. — Мне говорили,
что вчера в тюрьме наказывали телесно людей. Правда ли это?