Неточные совпадения
— Послушайте, князь, — сказала она, — я никогда не просила вас, никогда не буду просить, никогда не напоминала вам о дружбе моего
отца к вам. Но теперь, я Богом заклинаю вас, сделайте это для моего сына, и я буду считать вас благодетелем, — торопливо прибавила она. — Нет, вы не сердитесь, а вы обещайте мне. Я просила Голицына, он отказал. Soyez le bon enfant que vous avez été, [Будьте
тем добрым, каким вы бывали прежде,] — говорила она, стараясь улыбаться, тогда как в ее глазах были слезы.
— Chère Анна Михайловна, — сказал он с своею всегдашнею фамильярностью и скукой в голосе, — для меня почти невозможно сделать
то, что́ вы хотите; но чтобы доказать вам, как я люблю вас и чту память покойного
отца вашего, я сделаю невозможное: сын ваш будет переведен в гвардию, вот вам моя рука. Довольны вы?
— Он дурно выбирал свои знакомства, — вмешалась княгиня Анна Михайловна. — Сын князя Василия, он и один Долохов, они, говорят, Бог знает что́ делали. И оба пострадали. Долохов разжалован в солдаты, а сын Безухова выслан в Москву. Анатоля Курагина —
того отец как-то замял. Но выслали-таки из Петербурга.
Он приехал несколько дней
тому назад и остановился, как всегда, в доме своего
отца.
— Гм!.. Ежели вы хотите убить его, совсем убить,
то можете видеть. Ольга, поди посмотри, готов ли бульон для дяденьки, скоро время, — прибавила она, показывая этим Пьеру, что они заняты и заняты успокоиваньем его
отца, тогда как он, очевидно, занят только расстроиванием.
— Кроме
того, Петр Николаич, перейдя в гвардию, я на виду, — продолжал Берг, — и вакансии в гвардейской пехоте гораздо чаще. Потом, сами сообразите, как я мог устроиться из двухсот тридцати рублей. А я откладываю и еще
отцу посылаю, — продолжал он, пуская колечко.
Очнувшись, Пьер за Анной Михайловной вышел из кареты и тут только подумал о
том свидании с умирающим
отцом, которое его ожидало.
Под освещенными ризами киота стояло длинное вольтеровское кресло, и на кресле, обложенном вверху снежно-белыми, не смятыми, видимо, только-что перемененными подушками, укрытая до пояса ярко-зеленым одеялом, лежала знакомая Пьеру величественная фигура его
отца, графа Безухова, с
тою же седою гривой волос, напоминавших льва, над широким лбом и с
теми же характерно-благородными крупными морщинами на красивом красно-желтом лице.
— Peut-être plus tard je vous dirai, mon cher, que si je n’avais pas été là, Dieu sait ce qui serait arrivé. Vous savez, mon oncle avant-hier encore me promettait de ne pas oublier Boris. Mais il n’a pas eu le temps. J’espère, mon cher ami, que vous remplirez le désir de votre père. [После я, может быть, расскажу вам, что если б я не была там,
то Бог знает, чтó бы случилось. Вы знаете, что дядюшка третьего дня обещал мне не забыть Бориса, но не успел. Надеюсь, мой друг, вы исполните желание
отца.]
Она говорила, что граф умер так, как и она желала бы умереть, что конец его был не только трогателен, но и назидателен; последнее же свидание
отца с сыном было до
того трогательно, что она не могла вспомнить его без слез, и что она не знает, — кто лучше вел себя в эти страшные минуты:
отец ли, который так всё и всех вспомнил в последние минуты и такие трогательные слова сказал сыну, или Пьер, на которого жалко было смотреть, как он был убит и как, несмотря на это, старался скрыть свою печаль, чтобы не огорчить умирающего
отца.
— Ну, сударыня, — начал старик, пригнувшись близко к дочери над тетрадью и положив одну руку на спинку кресла, на котором сидела княжна, так что княжна чувствовала себя со всех сторон окруженною
тем табачным и старчески-едким запахом
отца, который она так давно знала. — Ну, сударыня, треугольники эти подобны; изволишь видеть, угол abc…
Виноват ли был учитель или виновата была ученица, но каждый день повторялось одно и
то же: у княжны мутилось в глазах, она ничего не видела, не слышала, только чувствовала близко подле себя сухое лицо строгого
отца, чувствовала его дыхание и запах и только думала о
том, как бы ей уйти поскорее из кабинета и у себя на просторе понять задачу.
Князь Андрей, видимо, знал это так же хорошо, как и Тихон; он посмотрел на часы, как будто для
того, чтобы поверить, не изменились ли привычки
отца за
то время, в которое он не видал его, и, убедившись, что они не изменились, обратился к жене.
— И
те же часы, и по аллеям прогулки? Станок? — спрашивал князь Андрей с чуть заметною улыбкой, показывавшею, что несмотря на всю свою любовь и уважение к
отцу, он понимал его слабости.
Когда прошли
те двадцать минут, которые нужны были для срока вставанья старого князя, Тихон пришел звать молодого князя к
отцу.
И в
то время как князь Андрей (не с
тем брюзгливым выражением лица и манерами, которые он напускал на себя в гостиных, а с
тем оживленным лицом, которое у него было, когда он разговаривал с Пьером) входил к
отцу, старик сидел в уборной на широком, сафьяном обитом, кресле, в пудроманте, предоставляя свою голову рукам Тихона.
Старик находился в хорошем расположении духа после дообеденного сна. (Он говорил, что после обеда серебряный сон, а до обеда золотой.) Он радостно из-под своих густых нависших бровей косился на сына. Князь Андрей подошел и поцеловал
отца в указанное им место. Он не отвечал на любимую
тему разговора
отца — подтруниванье над теперешними военными людьми, а особенно над Бонапартом.
В комнате оставались только
те вещи, которые князь Андрей всегда брал с собой: шкатулка, большой серебряный погребец, два турецких пистолета и шашка, подарок
отца, привезенный из-под Очакова.
— Одно, чтó тяжело для меня, — я тебе по правде скажу, André, — это образ мыслей
отца в религиозном отношении. Я не понимаю, как человек с таким огромным умом не может видеть
того, чтó ясно, как день, и может так заблуждаться? Вот это составляет одно мое несчастие. Но и тут в последнее время я вижу тень улучшения. В последнее время его насмешки не так язвительны, и есть один монах, которого он принимал и долго говорил с ним.
— Ты, чтó хочешь, думай! Я знаю, ты такой же, как и mon père. Чтó хочешь думай, но для меня это сделай. Сделай, пожалуйста! Его еще
отец моего
отца, наш дедушка, носил во всех войнах… — Она всё еще не доставала
того, чтó держала, из ридикюля. — Так ты обещаешь мне?
Сын вздохнул, признаваясь этим вздохом в
том, что
отец понял его. Старик, продолжая складывать и печатать письма, с своею привычною быстротой, схватывал и бросал сургуч, печать и бумагу.
И перед роту с разных рядов выбежало человек двадцать. Барабанщик-запевало обернулся лицом к песенникам, и, махнув рукой, затянул протяжную солдатскую песню, начинавшуюся: «Не заря ли, солнышко занималося…» и кончавшуюся словами: «То-то, братцы, будет слава нам с Каменскиим
отцом…» Песня эта была сложена в Турции и пелась теперь в Австрии, только с
тем изменением, что на место «Каменскиим
отцом» вставляли слова: «Кутузовым
отцом».
Пьер был принят Анной Павловной с оттенком грусти, относившейся, очевидно, к свежей потере, постигшей молодого человека, к смерти графа Безухова (все постоянно считали долгом уверять Пьера, что он очень огорчен кончиною
отца, которого он почти не знал), — и грусти точно такой же, как и
та высочайшая грусть, которая выражалась при упоминаниях об августейшей императрице Марии Феодоровне.
Старый князь Николай Андреич Болконский в декабре 1805 года получил письмо от князя Василия, извещавшего его о своем приезде вместе с сыном. («Я еду на ревизию, и, разумеется, мне 100 верст не крюк, чтобы посетить вас, многоуважаемый благодетель, — писал он, — и Анатоль мой провожает меня и едет в армию; и я надеюсь, что вы позволите ему лично выразить вам
то глубокое уважение, которое он, подражая
отцу, питает к вам».)
Несмотря на
то, что между Анатолем и m-lle Bourienne ничего не было сказано, они совершенно поняли друг друга в отношении первой части романа, до появления pauvre mère, поняли, что им нужно много сказать друг другу тайно, и потому с утра они искали случая увидаться наедине. В
то время как княжна прошла в обычный час к
отцу, m-lle Bourienne сошлась с Анатолем в зимнем саду.
Княжна видела, что
отец недоброжелательно смотрел на это дело, но ей в
ту же минуту пришла мысль, что теперь или никогда решится судьба ее жизни. Она опустила глаза, чтобы не видеть взгляда, под влиянием которого она чувствовала, что не могла думать, а могла по привычке только повиноваться, и сказала...
«Хорошо Ростову, которому
отец присылает по 10-ти тысяч, рассуждать о
том, как он никому не хочет кланяться и ни к кому не пойдет в лакеи; но мне, ничего не имеющему, кроме своей головы, надо сделать свою карьеру и не упускать случаев, а пользоваться ими».
Носилки тронулись. При каждом толчке он опять чувствовал невыносимую боль; лихорадочное состояние усилилось, и он начинал бредить.
Те мечтания об
отце, жене, сестре и будущем сыне и нежность, которую он испытывал в ночь накануне сражения, фигура маленького, ничтожного Наполеона и над всем этим высокое небо, составляли главное основание его горячечных представлений.
Княжна Марья подвинулась к нему, увидала его лицо, и что-то вдруг опустилось в ней. Глаза ее перестали видеть ясно. Она по лицу
отца, не грустному, не убитому, но злому и неестественно над собой работающему лицу, увидала, что вот, вот над ней повисло и задавит ее страшное несчастие, худшее в жизни, несчастие, еще не испытанное ею, несчастие непоправимое, непостижимое, смерть
того, кого любишь.
Княжна не упала, с ней не сделалось дурноты. Она была уже бледна, но когда она услыхала эти слова, лицо ее изменилось, и что-то просияло в ее лучистых, прекрасных глазах. Как будто радость, высшая радость, независимая от печалей и радостей этого мира, разлилась сверх
той сильной печали, которая была в ней. Она забыла весь страх к
отцу, подошла к нему, взяла его за руку, потянула к себе и обняла за сухую, жилистую шею.
Княжна бессильно опустилась в кресло подле
отца и заплакала. Она видела теперь брата в
ту минуту, как он прощался с ней и с Лизой, с своим нежным и вместе высокомерным видом. Она видела его в
ту минуту, как он нежно и насмешливо надевал образок на себя. «Верил ли он? Раскаялся ли он в своем неверии? Там ли он теперь? Там ли, в обители вечного спокойствия и блаженства?» думала она.
Когда княжна Марья вернулась от
отца, маленькая княгиня сидела за работой, и с
тем особенным выражением внутреннего и счастливо-спокойного взгляда, свойственного только беременным женщинам, посмотрела на княжну Марью. Видно было, что глаза ее не видали княжны Марьи, а смотрели вглубь — в себя — во что-то счастливое и таинственное, совершающееся в ней.
В
то время, как
отец объяснялся с сыном, у матери с дочерью происходило не менее важное объяснение. Наташа взволнованная прибежала к матери.
Князь Андрей, после Аустерлицкой кампании, твердо решил никогда не служить более в военной службе; и когда началась война, и все должны были служить, он, чтоб отделаться от действительной службы, принял должность под начальством
отца по сбору ополчения. Старый князь с сыном как бы переменились ролями после кампании 1805 года. Старый князь, возбужденный деятельностью, ожидал всего хорошего от настоящей кампании; князь Андрей, напротив, не участвуя в войне и в тайне души сожалея о
том, видел одно дурное.
Ежели бы я два часа опоздал две недели
тому назад, он бы повесил протоколиста в Юхнове, — сказал князь Андрей с улыбкой; — так я служу потому, что кроме меня никто не имеет влияния на
отца, и я кое-где спасу его от поступка, от которого бы он после мучился.
— Да, mais ce n’est pas comme vous l’entendez, [но не так, как ты думаешь.] продолжал князь Андрей. — Я ни малейшего добра не желал и не желаю этому мерзавцу-протоколисту, который украл какие-то сапоги у ополченцев; я даже очень был бы доволен видеть его повешенным, но мне жалко
отца,
то есть опять себя же.
Князь Андрей говорил это с таким увлечением, что Пьер невольно подумал о
том, что мысли эти наведены были Андрею его
отцом. Он ничего не отвечал ему.
Странница успокоилась и, наведенная опять на разговор, долго потом рассказывала про
отца Амфилохия, который был такой святой жизни, что от ручки его ладоном пахло, и о
том, как знакомые ей монахи в последнее ее странствие в Киев дали ей ключи от пещер, и как она, взяв с собой сухарики, двое суток провела в пещерах с угодниками. «Помолюся одному, почитаю, пойду к другому. Сосну, опять пойду приложусь; и такая, матушка, тишина, благодать такая, что и на свет Божий выходить не хочется».
«Я сам знаю, как мы невластны в своих симпатиях и антипатиях», — думал князь Андрей, — «и потому нечего думать о
том, чтобы представить лично мою записку о военном уставе государю, но дело будет говорить само за себя». Он передал о своей записке старому фельдмаршалу, другу
отца. Фельдмаршал, назначив ему час, ласково принял его и обещался доложить государю. Через несколько дней было объявлено князю Андрею, что он имеет явиться к военному министру, графу Аракчееву.
— Так весело, как никогда в жизни! — сказала она, и князь Андрей заметил, как быстро поднялись было ее худые руки, чтоб обнять
отца и тотчас же опустились. Наташа была так счастлива, как никогда еще в жизни. Она была на
той высшей ступени счастия, когда человек делается вполне добр и хорош, и не верит в возможность зла, несчастия и горя.
То он легко и смело делал планы на продолжительное будущее, говорил о
том, как он не может пожертвовать своим счастьем для каприза своего
отца, как он заставит
отца согласиться на этот брак и полюбить ее или обойдется без его согласия,
то он удивлялся, как на что-то странное, чуждое, от него независящее, на
то чувство, которое владело им.
Отец с наружным спокойствием, но внутреннею злобой принял сообщение сына. Он не мог понять
того, чтобы кто-нибудь хотел изменить жизнь, вносить в нее что-нибудь новое, когда жизнь для него уже кончилась. — «Дали бы только дожить так, как я хочу, а потом бы делали, что́ хотели», говорил себе старик. С сыном однако он употребил
ту дипломацию, которую он употреблял в важных случаях. Приняв спокойный тон, он обсудил всё дело.
На другой день после своего объяснения с матерью, Наташа ждала целый день Болконского, но он не приехал. На другой, на третий день было
то же самое. Пьер также не приезжал, и Наташа, не зная
того, что князь Андрей уехал к
отцу, не могла объяснить его отсутствия.
— Мой
отец, которому я сообщил свои планы, непременным условием согласия положил
то, чтобы свадьба была не раньше года. И это-то я хотел сообщить вам, — сказал князь Андрей.
«Неужели это я,
та девочка-ребенок (все так говорили обо мне) — думала Наташа, — неужели я теперь с этой минуты жена, равная этого чужого, милого, умного человека, уважаемого даже
отцом моим? Неужели это правда? Неужели правда, что теперь уже нельзя шутить жизнию, теперь уж я большая, теперь уж лежит на мне ответственность за всякое мое дело и слово? Да, что́ он спросил у меня?»
Ни
отец и мать, ни Соня, ни сам князь Андрей не могли предвидеть
того, как подействует на Наташу расставанье с ее женихом. Красная и взволнованная, с сухими глазами, она ходила этот день по дому, занимаясь самыми ничтожными делами, как будто не понимая
того, что́ ожидает ее. Она не плакала и в
ту минуту, как он, прощаясь, последний раз поцеловал ее руку.
Он писал, что никогда не любил так, как любит теперь, и что теперь только понял и узнал жизнь; он просил сестру простить его за
то, что в свой приезд в Лысые Горы он ничего не сказал ей об этом решении, хотя и говорил об этом с
отцом.
— Отчего же мне на ней не жениться? — говорил он дочери. — Славная княгиня будет! — И в последнее время, к недоуменью и удивлению своему, княжна Марья стала замечать, что
отец ее действительно начинал больше и больше приближать к себе француженку. Княжна Марья написала князю Андрею о
том, как
отец принял его письмо; но утешала брата, подавая надежду примирить
отца с этою мыслью.
Во-первых, ему жалко было потерять из дома Наташу, которую он любил больше всех из семьи; во-вторых, он с своей гусарской точки зрения жалел о
том, что его не было при этом, потому что он бы показал этому Болконскому, что совсем не такая большая честь родство с ним и что, ежели он любит Наташу,
то может обойтись и без разрешения сумасбродного
отца.
Отец и мать были
те же, они только немного постарели.