Неточные совпадения
Толстый, выше обыкновенного роста, широкий, с огромными красными руками, он, как говорится, не умел войти в салон и еще менее умел из него выйти, то
есть перед выходом сказать что-нибудь особенно приятное.
Борис остановился посереди комнаты, оглянулся, смахнул рукой соринки с рукава мундира и подошел к зеркалу, рассматривая свое красивое лицо. Наташа, притихнув, выглядывала из своей засады, ожидая, что́ он
будет делать. Он постоял несколько времени
перед зеркалом, улыбнулся и пошел к выходной двери. Наташа хотела его окликнуть, но потом раздумала.
— Я рад, что высказал всё. Может
быть, вам неприятно, вы меня извините, — сказал он, успокоивая Пьера, вместо того чтоб
быть успокоиваемым им, — но я надеюсь, что не оскорбил вас. Я имею правило говорить всё прямо… Как же мне
передать? Вы приедете обедать к Ростовым?
Берг, не замечая ни насмешки, ни равнодушия, продолжал рассказывать о том, как переводом в гвардию он уже выиграл чин
перед своими товарищами по корпусу, как в военное время ротного командира могут убить, и он, оставшись старшим в роте, может очень легко
быть ротным, и как в полку все любят его, и как его папенька им доволен.
Было то время
перед званым обедом, когда собравшиеся гости не начинают длинного разговора в ожидании призыва к закуске, а вместе с тем считают необходимым шевелиться и не молчать, чтобы показать, что они нисколько не нетерпеливы сесть за стол. Хозяева поглядывают на дверь и изредка переглядываются между собой. Гости по этим взглядам стараются догадаться, кого или чего еще ждут: важного опоздавшего родственника или кушанья, которое еще не
поспело.
Он подставлял первую попавшуюся из четырех хрустальных, с вензелем графа, рюмок, стоявших
перед каждым прибором, и
пил с удовольствием, всё с более и более приятным видом поглядывая на гостей.
Наташа отстала только тогда, когда ей сказали, что
будет ананасное.
Перед мороженым подали шампанское. Опять заиграла музыка, граф поцеловался с графинюшкою, и гости, вставая, поздравляли графиню, через стол чокались с графом, детьми и друг с другом. Опять забегали официанты, загремели стулья, и в том же порядке, но с более красными лицами, гости вернулись в гостиную и кабинет графа.
В комнате
было полутемно; только две лампадки горели
перед образами, и хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната
была уставлена мелкою мебелью шифоньерок, шкапчиков, столиков. Из-за ширм виднелись белые покрывала высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.
Пьер обратил на это обстоятельство не более внимания, как и на все другие, раз навсегда решив в своем уме, что всё, что́ совершалось
перед ним нынешний вечер,
было так необходимо нужно.
Перед комнатою, в которой слышны
были клавикорды, из боковой двери выскочила хорошенькая белокурая француженка. M-lle Bourienne казалась обезумевшею от восторга.
— Должно
быть, мне прежде тебя умереть. Знай, тут мои записки, их государю
передать после моей смерти. Теперь здесь вот ломбардный билет и письмо: это премия тому, кто напишет историю суворовских войн. Переслать в академию. Здесь мои ремарки, после меня читай для себя, найдешь пользу.
Хотя адъютант и не знал этих подробностей, однако он
передал полковому командиру непременное требование главнокомандующего, чтобы люди
были в шинелях и чехлах, и что в противном случае главнокомандующий
будет недоволен.
— Да господину Долохову
передайте, что я его не забуду, чтоб он
был спокоен. Да скажите, пожалуйста, я всё хотел спросить, что̀ он, как себя ведет? И всё…
И
перед роту с разных рядов выбежало человек двадцать. Барабанщик-запевало обернулся лицом к песенникам, и, махнув рукой, затянул протяжную солдатскую песню, начинавшуюся: «Не заря ли, солнышко занималося…» и кончавшуюся словами: «То-то, братцы,
будет слава нам с Каменскиим отцом…» Песня эта
была сложена в Турции и пелась теперь в Австрии, только с тем изменением, что на место «Каменскиим отцом» вставляли слова: «Кутузовым отцом».
И верьте моей чести, что для меня лично
передать высшее начальство армией более меня сведущему и искусному генералу, какими так обильна Австрия, и сложить с себя всю эту тяжкую ответственность, для меня лично
было бы отрадой.
Ростов кинул под подушку кошелек и пожал протянутую ему маленькую влажную руку. Телянин
был перед походом за что-то переведен из гвардии. Он держал себя очень хорошо в полку; но его не любили, и в особенности Ростов не мог ни преодолеть, ни скрывать своего беспричинного отвращения к этому офицеру.
Но эти слова звучали жалобным, отчаянным криком и мольбой о прощении. Как только Ростов услыхал этот звук голоса, с души его свалился огромный камень сомнения. Он почувствовал радость и в то же мгновение ему стало жалко несчастного, стоявшего
перед ним человека; но надо
было до конца довести начатое дело.
Осанистая фигура Несвицкого, сопровождаемая казаком, и решительность Денисова, махавшего саблею и отчаянно кричавшего, подействовали так, что они протискались на ту сторону моста и остановили пехоту. Несвицкий нашел у выезда полковника, которому ему надо
было передать приказание, и, исполнив свое поручение, поехал назад.
— Я знаю, — перебил Билибин, — вы думаете, что очень легко брать маршалов, сидя на диване
перед камином. Это правда, а всё-таки, зачем вы его не взяли? И не удивляйтесь, что не только военный министр, но и августейший император и король Франц не
будут очень осчастливлены вашею победой; да и я, несчастный секретарь русского посольства, не чувствую никакой особенной радости…
Измученный, голодный отряд Багратиона один должен
был, прикрывая собой это движение обозов и всей армии, неподвижно оставаться
перед неприятелем в восемь раз сильнейшим.
— Ну, что́ ж это, господа! — сказал штаб-офицер тоном упрека, как человек, уже несколько раз повторявший одно и то же. — Ведь нельзя же отлучаться так. Князь приказал, чтобы никого не
было. Ну, вот вы, г. штабс-капитан, — обратился он к маленькому, грязному, худому артиллерийскому офицеру, который без сапог (он отдал их сушить маркитанту), в одних чулках, встал
перед вошедшими, улыбаясь не совсем естественно.
Самый сильный беспорядок и уныние
были в том обозе
перед Цнаймом, который объезжал утром князь Андрей и который
был в десяти верстах от французов.
Все лица
были такие спокойные, как будто всё происходило не в виду неприятеля,
перед делом, где должна
была остаться на месте, по крайней мере, половина отряда, а как будто где-нибудь на родине в ожидании спокойной стоянки.
Впереди орудий ходил часовой артиллерист, вытянувшийся
было перед офицером, но по сделанному ему знаку возобновивший свое равномерное, скучливое хождение.
Багратион окликнул офицера, и Тушин, робким и неловким движением, совсем не так, как салютуют военные, а так, как благословляют священники, приложив три пальца к козырьку, подошел к генералу. Хотя орудия Тушина
были назначены для того, чтоб обстреливать лощину, он стрелял брандскугелями по видневшейся впереди деревне Шенграбен,
перед которой выдвигались большие массы французов.
Подъехав к войскам левого фланга, он поехал не вперед, где
была стрельба, а стал отыскивать генерала и начальников там, где их не могло
быть, и потому не
передал приказания.
Полковой командир, в ту самую минуту, как он услыхал стрельбу и крик сзади, понял, что́ случилось что-нибудь ужасное с его полком, и мысль, что он, примерный, много лет служивший, ни в чем не виноватый офицер, мог
быть виновен
перед начальством в оплошности или нераспорядительности, так поразила его, что в ту же минуту, забыв и непокорного кавалериста-полковника и свою генеральскую важность, а главное — совершенно забыв про опасность и чувство самосохранения, он, ухватившись за луку седла и шпоря лошадь, поскакал к полку под градом обсыпа̀вших, но счастливо миновавших его пуль.
Тот самый молодцоватый пехотный офицер, который
перед сражением выскочил из шалаша Тушина,
был, с пулей в животе, положен на лафет Матвевны.
Тушину теперь только, при виде грозного начальства, во всем ужасе представилась его вина и позор в том, что он, оставшись жив, потерял два орудия. Он так
был взволнован, что до сей минуты не успел подумать об этом. Смех офицеров еще больше сбил его с толку. Он стоял
перед Багратионом с дрожащею нижнею челюстью и едва проговорил...
На верхнем почетном конце стола все
были, казалось, веселы и под влиянием самых различных оживленных настроений; только Пьер и Элен молча сидели рядом почти на нижнем конце стола; на лицах обоих сдерживалась сияющая улыбка, не зависящая от Сергея Кузьмича, — улыбка стыдливости
перед своими чувствами.
Но, несмотря на то, что Алпатыч, сам испугавшийся своей дерзости — отклониться от удара, приблизился к князю, опустив
перед ним покорно свою плешивую голову, или, может
быть, именно от этого князь, продолжая кричать: «прохвосты!… закидать дорогу!…» не поднял другой раз палки и вбежал в комнаты.
Тарелка ему показалась не чиста; он указал на пятно и бросил ее. Тихон подхватил ее и
передал буфетчику. Маленькая княгиня не
была нездорова; но она до такой степени непреодолимо боялась князя, что, услыхав о том, как он не в духе, она решилась не выходить.
Берг надел чистейший, без пятнушка и соринки, сюртучок, взбил
перед зеркалом височки кверху, как носил Александр Павлович, и, убедившись по взгляду Ростова, что его сюртучок
был замечен, с приятною улыбкой вышел из комнаты.
День
был ясный, солнечный, после сильного ночного заморозка, и веселый блеск осеннего дня совпадал с известием о победе, которое
передавали не только рассказы участвовавших в нем, но и радостное выражение лиц солдат, офицеров, генералов и адъютантов, ехавших туда и оттуда мимо Ростова.
— Ростов, иди сюда,
выпьем с горя! — крикнул Денисов, усевшись на краю дороги
перед фляжкой и закуской.
— Я думаю, что сражение
будет проиграно, и я так сказал графу Толстому и просил его
передать это государю. Что́ же, ты думаешь, он мне ответил? Eh, mon cher général, je me mêle de riz et des cоtelettes, mêlez vous des affaires de la guerre, [И, любезный генерал! Я занят рисом и котлетами, а вы занимайтесь военными делами.] Да… Вот что́ мне отвечали!
— Господа, диспозиция на завтра, даже на нынче (потому что уже первый час), не может
быть изменена, — сказал он. — Вы ее слышали, и все мы исполним наш долг. А
перед сражением нет ничего важнее… (он помолчал) как выспаться хорошенько.
«Да, очень может
быть, завтра убьют», подумал он. И вдруг, при этой мысли о смерти, целый ряд воспоминаний, самых далеких и самых задушевных, восстал в его воображении; он вспоминал последнее прощание с отцом и женою; он вспоминал первые времена своей любви к ней; вспомнил о ее беременности, и ему стало жалко и ее и себя, и он в нервично-размягченном и взволнованном состоянии вышел из избы, в которой он стоял c Несвицким, и стал ходить
перед домом.
В то мгновение, как он открыл глаза, Ростов услыхал
перед собой там, где
был неприятель, протяжные крики тысячи голосов.
Туман стал так силен, что, несмотря на то, что рассветало, не видно
было в десяти шагах
перед собою.
Причина путаницы заключалась в том, что во время движения австрийской кавалерии, шедшей на левом фланге, высшее начальство нашло, что наш центр слишком отдален от правого фланга, и всей кавалерии велено
было перейти на правую сторону. Несколько тысяч кавалерии продвигалось
перед пехотой, и пехота должна
была ждать.
Крайний кавалергард, огромный ростом рябой мужчина, злобно нахмурился, увидав
перед собой Ростова, с которым он неминуемо должен
был столкнуться.
И Борис стал рассказывать, каким образом гвардия, ставши на место и увидав
перед собой войска, приняла их за австрийцев и вдруг по ядрам, пущенным из этих войск, узнала, что она в первой линии, и неожиданно должна
была вступить в дело. Ростов, не дослушав Бориса, тронул свою лошадь.
Он знал, что мог, даже должен
был прямо обратиться к нему и
передать то, чтò приказано
было ему
передать от Долгорукова.
— Да, так она любит меня и тебя. — Наташа вдруг покраснела. — Ну ты помнишь,
перед отъездом… Так она говорит, что ты это всё забудь… Она сказала: я
буду любить его всегда, а он пускай
будет свободен. Ведь правда, что это отлично, благородно! — Да, да? очень благородно? да? — спрашивала Наташа так серьезно и взволнованно, что видно
было, что то, что́ она говорила теперь, она прежде говорила со слезами. Ростов задумался.
— Ах, братец мой! Голова кругом идет, — сказал старик, как бы стыдясь, улыбаясь
перед сыном. — Хоть вот ты бы помог! Надо ведь еще песенников. Музыка у меня
есть, да цыган что ли позвать? Ваша братия военные это любят.
Несвицкий
был тут же, как старый член клуба. Пьер, по приказанию жены отпустивший волоса, снявший очки и одетый по модному, но с грустным и унылым видом, ходил по залам. Его, как и везде, окружала атмосфера людей, преклонявшихся
перед его богатством, и он с привычкой царствования и рассеянною презрительностью обращался с ними.
Он шел, не зная куда девать руки, застенчиво и неловко, по паркету приемной: ему привычнее и легче
было ходить под пулями по вспаханному полю, как он шел
перед Курским полком в Шенграбене.
Пьер решительно не поверил ни намекам княжны, ни письму, но ему страшно
было теперь смотреть на Долохова, сидевшего
перед ним.
— Так позвольте мне
передать ваше сожаление, и я уверен, что наши противники согласятся принять ваше извинение, — сказал Несвицкий (так же как и другие участники дела и как и все в подобных делах, не веря еще, чтобы дело дошло до действительной дуэли). — Вы знаете, граф, гораздо благороднее сознать свою ошибку, чем довести дело до непоправимого. Обиды ни с одной стороны не
было. Позвольте мне переговорить…