Неточные совпадения
История, т. е. бессознательная, общая, роевая
жизнь человечества, всякой минутой
жизни царей пользуется для себя, как орудием для своих целей.
Ежели бы это был пример из
истории Китая, мы бы могли сказать, что это явление не историческое (лазейка историков, когда чтò не подходит под их мерку); ежели бы дело касалось столкновения непродолжительного, в котором участвовали бы малые количества войск, мы бы могли принять это явление за исключение; но событие это совершилось на глазах наших отцов, для которых решался вопрос
жизни и смерти отечества, и война эта была величайшая из всех известных войн…
Предмет
истории есть
жизнь народов и человечества. Непосредственно уловить и обнять словом, — описать
жизнь не только человечества, но одного народа, представляется невозможным.
Теория их, годная для первобытных и мирных периодов
истории, в приложении к сложным и бурным периодам
жизни народов, во время которых возникают одновременно и борются между собой различные власти, имеет то неудобство, что историк легитимист будет доказывать, что Конвент, Директория и Бонапарт были только нарушение власти, а республиканец и бонапартист будут доказывать: один, что Конвент, а другой, что Империя была настоящею властью, а что всё остальное было нарушение власти.
История на каждом шагу доказывает это. Брожение народов запада, в конце прошлого века, и стремление их на восток объясняется ли деятельностью Людовиков XIV-го, XV-го и XVI-го, их любовниц, министров,
жизнью Наполеона, Руссо, Дидерота, Бомарше и других?
История Готфридов и миннезенгеров очевидно не может вместить в себя
жизнь народов.
Еще менее объяснит нам
жизнь народов
история писателей и реформаторов.
История культуры объяснит нам побуждения и условия
жизни и мысли писателя или реформатора. Мы узнаем, что Лютер имел вспыльчивый характер и говорил такие-то речи: узнаем, что Руссо был недоверчив и писал такие-то книжки; но не узнаем мы, отчего после реформации резались народы и отчего, во время французской революции, люди казнили друг друга.
Жизнь народов не вмещается в
жизнь нескольких людей; ибо связь между этими несколькими людьми и народами не найдена. Теория о том, что связь эта основана на перенесении совокупности воль на исторические лица, есть гипотеза, не подтверждаемая опытом
истории.
Человек, в связи с общею
жизнью человечества, представляется подчиненным законам, определяющим эту
жизнь. Но тот же человек, независимо от этой связи, представляется свободным. Как должна быть рассматриваема прошедшая
жизнь народов и человечества, — как произведение свободной или несвободной деятельности людей? вот вопрос
истории.
И потому для
истории не существует, как для богословия, этики и философии, неразрешимой тайны о соединении свободы и необходимости.
История рассматривает представление о
жизни человека, в котором соединение этих двух противоречий уже совершилось.
Вместо того чтобы, определив в самих себе понятия о свободе и о необходимости, под составленные определения подводить явления
жизни,
история из огромного количества подлежащих ей явлений, всегда представляющихся в зависимости от свободы и необходимости, должна вывести определение самих понятий о свободе и о необходимости.
Но точно так же, как предмет всякой науки есть проявление этой неизвестной сущности
жизни, сама же эта сущность может быть только предметом метафизики, — точно так же проявление силы свободы людей в пространстве, времени и зависимости от причин составляет предмет
истории; сама же свобода есть предмет метафизики.
Точно так же в
истории, то, чтò известно нам, мы называем законами необходимости; то, чтò неизвестно, — свободой. Свобода для
истории есть только выражение неизвестного остатка от того, чтò мы знаем о законах
жизни человека.
И если
история имеет предметом изучение движения народов и человечества, а не описание эпизодов из
жизни людей, то она должна, отстранив понятие причин, отыскивать законы, общие всем равным и неразрывно связанным между собою бесконечно-малым элементам свободы.
Он знал
историю жизни почти каждого слобожанина, зарытого им в песок унылого, голого кладбища, он как бы отворял пред нами двери домов, мы входили в них, видели, как живут люди, чувствовали что-то серьезное, важное. Он, кажется, мог бы говорить всю ночь до утра, но как только окно сторожки мутнело, прикрываясь сумраком, Чурка вставал из-за стола:
И медленно, с усилием двигая губами, Егор стал рассказывать
историю жизни своей соседки. Глаза его улыбались, мать видела, что он нарочно поддразнивает ее и, глядя на его лицо, подернутое влажной синевой, тревожно думала:
Неточные совпадения
Собственная внутренняя
жизнь города спряталась на дно, на поверхность же выступили какие-то злостные эманации, [Эмана́ция (лат.) — истечение, излучение.] которые и завладели всецело ареной
истории.
Человеческая
жизнь — сновидение, говорят философы-спиритуалисты, [Спиритуали́зм — реакционное идеалистическое учение, признающее истинной реальностью дух, а не материю.] и если б они были вполне логичны, то прибавили бы: и
история — тоже сновидение.
Но Кити в каждом ее движении, в каждом слове, в каждом небесном, как называла Кити, взгляде ее, в особенности во всей
истории ее
жизни, которую она знала чрез Вареньку, во всем узнавала то, «что было важно» и чего она до сих пор не знала.
Так как он первый вынес
историю о мертвых душах и был, как говорится, в каких-то тесных отношениях с Чичиковым, стало быть, без сомнения, знает кое-что из обстоятельств его
жизни, то попробовать еще, что скажет Ноздрев.
Бывало, он меня не замечает, а я стою у двери и думаю: «Бедный, бедный старик! Нас много, мы играем, нам весело, а он — один-одинешенек, и никто-то его не приласкает. Правду он говорит, что он сирота. И
история его
жизни какая ужасная! Я помню, как он рассказывал ее Николаю — ужасно быть в его положении!» И так жалко станет, что, бывало, подойдешь к нему, возьмешь за руку и скажешь: «Lieber [Милый (нем.).] Карл Иваныч!» Он любил, когда я ему говорил так; всегда приласкает, и видно, что растроган.